Проще говоря, творчество всегда озабочено творческим процессом и будущим. При этом оно, разумеется, стимулируется потребностями, внутреннего или внешнего характера. К внутренним потребностям «Дазайна» Хайдеггер относит «жажду новизны» и стремление достичь идеала, апогея, экстаза. Под этим «креативная философия» может со спокойной совестью подписаться, поскольку среди ее «принципов красоты» имеется «принцип новизны». Правда, Хайдеггер, объясняет эту устремленность некой «нуждой». Конечно, слово «нужда» применительно к творчеству не кажется мне удачным, и тут бы неплохо пожурить переводчика. Но надо сказать, есть много «творцов», творчество которых можно объяснить только этим словом.
С направленностью «Дазайна» в будущее трудно не согласиться, но только в отношении неживой природы. Те же организмы, которые обладают памятью, возможно, обращаются с ней творчески. Например, воспоминания человека могут иметь окраску в зависимости от положения дел в настоящем и даже от перспектив будущего. Также нельзя ручаться, что какой-нибудь червяк не возвращается к прошлому опыту. А обращаясь к прошлому опыту, он уже не может обойтись без элемента творчества.
Впрочем, Хайдеггер против этого как будто не возражает. Наоборот, он утверждает, что и прошлое и будущее наличествуют в «Дазайне» и определяют его состояние. Однако эта мысль автора способна кое-кого бросить в холодный пот. Как же так, мы почти уверовали, что за пределами бытия размещается «ничто». И вдруг границы бытия зыбятся, размываются, и «Дазайн» начинает менять формы, распространяясь в заповедное «ничто». Опять эти магические трюки!
И снова, стоит нам взглянуть на творчество невооруженным «Дазайном» глазом, как все становится на свои места. Творчество, действительно, содержит в себе и прошлое, и будущее. У дерева, например, его прошлое мы можем видеть по годовым кольцам на срезе ствола, а будущее находится в зреющих семенах. Что же касается творчества человека, то тут и вовсе горизонты питающих его элементов простираются до космических перспектив. Любое написанное здесь слово имеет свою великую историю и направлено в будущее с целью донести информацию следующим поколениям людей.
Однако такой разброд стада в поле «ничто» нашему «пастуху бытия», как видно, не очень по вкусу. И это вынужденное примирение с реалиями жизни Хайдеггер пытается ограничить. Для этого он спешит заявить, что далеко не все в прошлом и будущем питает «Дазайн». И вот то, что не попало на его стол, и есть для «Дазайна» самое настоящее и окончательное «ничто». Так, например, дерево, которое произрастает где-нибудь в джунглях, никак не влияет на наше творчество. Ну, что ж с этим, пожалуй, не поспоришь. Хотя кто знает, быть может, под кроной предка этого дерева некогда отдыхал наш пращур, гены которого позволяют нам теперь писать или читать эти строчки.
Все это открывает нам, почему Хайдеггер считает, что время для «Дазайна» нелинейно, а находится внутри «Дазайна». Находясь внутри «Дазайна», время ведет себя весьма странным образом, но все эти странности снимаются, когда мы имеем в виду «творчество», для которого время весьма условно и измеряется, скорее, творческой энергией, глубиной впечатления, значимостью содеянного и другими субъективными факторами. Мы даже не прочь добавить к этому, что линейное время, в сущности, вымысел, изобретение нашего интеллекта, и потому тождественно ничто. В природе существует только энергия и масса, от которых зависит скорость протекания событий. Определение этих скоростей, разумеется, относительно, а значит, и линейное время может быть только условным.
Любопытны соображения Хайдеггера по поводу вечной неудовлетворенности «Дазайна». И хотя «Дазайн» является источником всех эмоций, его недовольство достигнутым сокрушает его самыми негативными переживаниями. В особенности творчеству сопутствует «вина». И дело даже не в том, что творчество не всегда идет правильной дорогой. Как известно, любой путь к истине подразумевает некоторое заблуждение, хотя бы потому, что творчеству присуще таинство. Вина «Дазайна» уже в том, что пределов совершенства нет. Поэтому, как полагает Хайдеггер, «Дазайн заведомо виновен».
И все же Хайдеггер пытается смягчить приговор своему «Дазайну». Часть вины за его неудачи он возлагает на некий «Дазман». Этот «Дазман», хотя и является производным от слова «Думаю», как и следовало ожидать, тоже достаточно загадочен. Не зря же философы поясняют нам грешным, что «принцип Хайдеггера состоит в том, чтобы понять явное через неявное, то что сказано, через то, что не может быть сказано, понять слово через молчание, сущее – через несущее, бытие – через Ничто».
Правда, в этом случае остается вопрос: Как же все это понять, а если мы поняли, то, как узнать правильно ли мы все это поняли? Остается надеяться на нашу «креативную философию».
7.
Судя по нелестным характеристикам, которые дает Хайдеггер «Дазману», он, «Дазман» — фигура сугубо отрицательная. Впрочем, благодаря алхимии нашего философа, очень скоро становится ясно, что «Дазман» вовсе даже не фигура, а «нечто» или даже вообще «Ничто», которое всячески мешает «Дазайну» осуществлять его творческие акты и проекты.
Если верить Хайдеггеру, то «Дазман» создает представления об объектах и субъектах, в числе которых даже сам Бог, но при этом он не в состоянии понять самого себя. Зато «Дазман» образует у человека убежденность в существовании своего «Я». Этому «Я» «Дазман» навязывает различные ошибочные мысли и ложные установки, среди которых мнение о бессмертии «Я».
К негативным свойствам «Дазмана» Хайдеггер относит еще и его отстраненность, холодность, а также постоянную «болтовню» смешанную с самым неуемным «любопытством».
Словом, «Дазман» чем-то похож на шайтана. Тот ведь тоже сбивает правоверного с истинного пути. Но у нас-то речь идет о творчестве. Причем тут шайтан, или дьявол? Скорее уж «Дазман» похож на наше сознание с его представлением о «Я» и «Не Я», а «болтовня», «любопытство» и образование мыслей выдает в «Дазмане» мышление. Однако правомерно ли творчеству противопоставлять мышление? Разве мышление не обычный участник творчества?
Как видно, в потоке сознания Хайдеггера, а точнее «болтовни» его «Дазмана», этот вопрос явился для философа неким камнем преткновения. И поэтому наш философ посчитал необходимым разделить творчество на «аутентичное» и «неаутентичное», то есть, на естественное, подлинное и неподлинное, обусловленное влиянием мышления.
Скажем прямо, дело это не только сложное, но и рискованное, поскольку может обернуться не в пользу «аутентичного творчества». Впрочем, Хайдеггер, видимо, уверен в положительном результате. Для этого он берет «чистый разум», то есть разум, лишенный мышления, и пытается вообразить его преимущества в творчестве.
Конечно, у «чистого разума» есть много замечательных свойств. Мир для человека без мышления полон загадок и волшебства. Все откуда-то возникает, почему-то меняется, куда-то исчезает. Пространство не имеет определенных величин, а измеряется энергией. Сегодня оно одно, но завтра в зависимости от скорости перемещения уже другое. Благодаря своей врожденной способности к сопереживанию, человек отождествляет себя с тем, что видит. По этой причине, одухотворенное им дерево, такое же живое существо, как и он сам. И вот уже вместо дерева ему мерещится бог леса, который пытается беседовать с ним. И человек понимает бога. И бог уводит его в рощи, чтобы показать диковинных птиц и зверушек. Время неуловимо, как во сне. Собственно, и сама реальность для первозданного разума человека мало чем отличается от сновидения. И неизвестно, что в этом случае более реально, сон или явь.
Однако, как же получилось, что в такой замечательный Дазайн вмешался коварный Дазман? На этот вопрос ответа у Хайдеггера я не обнаружил. Зато этой проблемой озадачивались многие другие философы, например, Кондильяк. Но увязать в их головоломные исследования я здесь не имею возможности, и потому мне проще заглянуть в нашу «креативную философию».
Начнем с того, что у описанной выше «идиллии чистого» разума вполне могут быть и неприятные моменты. Мы знаем, что разум бывает подвержен самым различным влияниям химической, физической, биологической природы. Человека может укусить какой-нибудь бешеный волк, малярийный комар, заразить чумой крыса, погубить стихийное бедствие. Это нам подсказывает целесообразность сотворения мышления, способного добывать знания для выживания человека в реальном мире.
Главным условием того, чтобы у человека развилось мышление, является то, чтобы он стал человеком, то есть, существом с высокой степенью эмпатии. Это обеспечивало ему гармонию с природой, исполненной творческой энергии. Кроме того у него должна быть хорошая память, поскольку мышление работает с «консервированной энергией». Ведь в сущности то, что ушло в прошлое, в небытие, такое же «ничто», как и само мышление. Наконец, человек должен уметь предвидеть будущее, иметь воображение. Иначе у него не может возникнуть представление о грозящей опасности, о том, что пака «ничто», но может обернуться конкретной неприятностью.
8.
Тут, быть может, кто-то усомнится. Мол, почему это мышление – «ничто». Ну, а что же оно по-вашему? Разум, будучи тождественен Творческой Энергии, разделяется в самом себе вовсе не для того, чтобы сотворить нечто себе подобное. Зачем же на масло намазывать масло? Какой в этом смысл и прок?
Мышление заведомо должно быть принципиально другой природы. Вот и «Принцип дополнительности» подразумевает, что разум и, дополняющее его, мышление не могут быть соизмеримы. Кстати, нам известно из Библии, что мышление было навязано Адаму Беглым Ангелом. А уж тот хорошего не посоветует, поскольку сам он есть - «ничто, которое ничтожит».
Да вы и сами подумайте, где оно, это мышление? Все решается в творческой лаборатории нашего разума, а мышление только использует наш разум. В этом смысле оно вроде паразита, какого-нибудь вируса, который использует живую клетку в собственных интересах и последующим уничтожением. Но уничтожив объект, на котором он паразитирует, паразит уничтожает и себя.
[justify] Аналогия мышления с вирусом, который проникнув в живую клетку, стремится перестроить ее организм, подсказывает нам идею того, что мышление способно перестраивать наш разум. И это действительно так. Мышление закладывает в наш разум различные