На привокзальной площади взяла извозчика и вскоре уже поднималась по лестнице к Пизовым. В квартире было тепло и уютно. Софья и Евгения Соломоновна сразу стали хлопать около нее, уложили в кровать, и она тут же провалилась в глубокий сон.
На следующий день днем в квартире появился Арон, взял чемодан, привезенный Люсей, и быстро ушел. Придя в себя через два дня и, узнав от Пизовых, что, пока она валялась в жару, к ним приходил Арон, она громко расплакалась.
– Ты что, влюблена в него? – удивилась Софья. – Он твердый, как кремень, его ничем не прошибешь.
– Он не такой, вы не знаете его, – всхлипывала Люся, как маленькая, – он, он...
– Милая, – ласково обняла ее Евгения Соломоновна, – успокойся. Увидишь ты еще своего Арона, ведь он не зря приехал в Россию, что-то тут готовят с Борисовым. Спи, ты еще больна.
Они подождали, пока Люся заснет, и вышли на кухню.
– Кто бы мог подумать, – не могла успокоиться Софья, – что наша Люся влюблена и в кого, в Арона? Давно ее знаем и хоть бы слово.
– Да время вам уже всем подошло влюбляться и замуж выходить: и Люсе, и Хане, и Ольге, да и тебе, Софьюшка, – тяжело вздохнула Евгения Соломоновна. – Хана везде мотается, ребенок растет без нее, а Оля? С Сашей разошлась, заработала 17 лет каторги, ребенок тоже живет без отца и матери. Только Лиза одна оказалась умней вас всех, нашла мужа, да еще такого хорошего.
– Мама, опять ты за свое!
– Да страшно мне, дочка, страшно! Посмотри на Ольгу, никогда не улыбнется. Тень, а не человек.
– Ничего подобного, просто она всегда в мыслях, думает.
Софья строго посмотрела на мать.
– Мама, ты что, уже идешь на попятный, а говорила, что согласна нам помогать?
– Да разве я отказываюсь, только я беспокоюсь за вас, молодых, о себе-то я меньше всего думаю...
В коридоре раздались четыре громких удара в дверь, затем еще два и спустя некоторое время еще три – условный знак для своих.
– Я открою, – сказала Софья и поспешила в коридор.
На пороге стояла Хана.
– Соня, кто там? – крикнула из кухни Евгения Соломоновна. – Проходите в кухню.
– Это Хана.
– Будешь раздеваться?
– Нет. Люся еще у вас?
– У нее высокая температура, наверное, круп. Мама ее лечит.
– Когда она поправится, передай ей приказ Борисова, срочно куда-нибудь скрыться и ни с кем из наших не общаться. В Киеве к ее матери приходила полиция, ее везде разыскивают. Недели через три пусть пришлет телеграмму в Одессу на адрес Эсфирь. И еще просьба к тебе. Внизу стоит Алеша Дашкевич. Борисов просил собрать в Шляховке все оружие, разбросанное по квартирам. Надо забрать у Петрушевского бомбы. Я не могу, мне еще надо выполнить несколько Сережиных поручений. Ты не сможешь пойти с Алешей?
– Конечно, пойду. А далеко?
– На Аптекарскую балку.
– Мама, я ухожу, – крикнула Софья и стала быстро одеваться.
– Куда ты на ночь глядя?
– Скоро вернусь, сходим с Ханой в одно место. Люсе передай, что Борисов приказал ей срочно скрыться и ни с кем из наших не общаться, но сначала пусть выздоровеет.
Хана проводила Дашкевича и Соню до трамвая, а сама пошла к гостинице «Франция», где на бульваре ее должна была ждать Лиза Фальк. Подруга уже была там. Лиза, только что бывшая на последней репетиции у Зильберштейнов, доложила, что все идет по плану, ключ от спальной комнаты у нее и будет лежать в соседнем холле под часами. Хана ее крепко расцеловала.
– Ты сказала Борисову о Кеше?
– Сказала. Завтра они все решат. Я пока буду в Екатеринославе, так что еще увидимся.
Хана чмокнула ее в щеку и побежала к проезжавшему мимо извозчику.
Соня и Алексей быстро доехали до Аптекарской балки. Петрушевского не было дома, его мать сказала, что он еще не приходил с работы. Им пришлось два часа гулять по улицам. Володя пришел только в 11, усталый, неразговорчивый. Две бомбы хранились в квартире. Еще две лежали в сарае, во дворе. Володя велел им подождать, взял большую сумку и спустился в сарай. Его мать, маленькая, сухонькая старушка с бледным лицом и потускневшими глазами, стала накрывать на стол. Алексей развлекал ее разговорами.
Вдруг во дворе раздался сильный взрыв. Мать в испуге перекрестилась. Соня и Алексей быстро спустились вниз, осторожно приоткрыли входную дверь и увидели страшную картину: посредине двора корчился от боли Володя. Одна рука у него была оторвана и лежала в стороне. Из подъездов выскакивали люди. Соня и Алексей вышли во двор и быстро направились в сторону трамвая. Мимо них пробежали пристав и группа жандармов.
Во дворе собралась толпа жильцов. Привели Володину мать. Увидев, что произошло с сыном, она разрыдалась и сообщила приставу, что только что к ее сыну приходили молодая женщина и мужчина. Жандармы побежали в квартиру. В ней никого не было. На вешалке осталась только фетровая шляпа, забытая впопыхах гостем. Пристав велел обыскать весь квартал, но время уже было упущено. В квартире нашли еще две бомбы, гектографические листовки по приготовлению бомб и чертежи к ним.
Володю под охраной жандармов отправили в больницу.
– Что будем делать? – спросила Соня, когда они, порядочно покружив по городу, убедились, что слежки нет, и поехали на извозчике к ее дому. – Надо известить Рогдаева.
Алексей взглянул на часы:
– Знаешь, сколько сейчас времени? Два часа ночи. Завтра он сам все узнает из газет.
– Тебе далеко до дома. Может быть, переночуешь у нас, – предложила Соня.
– Не беспокойся, договорюсь с этим извозчиком или найду другого.
Извозчик отказался ехать, сославшись на то, что лошадь с утра не кормлена. Алексей проводил Софью до подъезда:
– Жаль, что так получилось. Надо будет матери Петрушевского помочь деньгами, у нее, по-моему, никого нет, кроме Володи.
– Хорошо, что ты подумал об этом. Только как это сделать? Там теперь жандармы будут караулить день и ночь.
– Сделаем через товарищей по работе. Иди домой и ни о чем не думай.
Алексей быстро зашагал в сторону Фабрики, где он жил в старой мазанке с матерью и тремя младшими сестрами. Он знал, что мама не ложится спать и ждет его возвращения. Соня тоже вспомнила о матери и пулей взлетела на свой четвертый этаж. Евгения Соломоновна тут же открыла дверь: она сидела в коридоре и прислушивалась к каждому звуку в подъезде.
– Мама, почему ты не спишь? – ласково сказала Софья и крепко обняла ее. – Со мной ничего не может случиться.
– Вы же с Ханой сказали, что скоро вернетесь, а сейчас уже глубокая ночь…
– Прости, что заставила тебя волноваться, все в порядке, ложись спать.
– А Люся-то ушла.
– Как ушла? Куда? С температурой?
– Я ей сказала о приказе Борисова, ну и она сразу заторопилась, сказала, что поедет к каким-то родным. Пожалела, что не видела Хану, ей надо было что-то передать Борисову.
– Ах, Люсенька, Люсенька! Побоялась нас подвести, настоящий товарищ. Ты, мама, завтра, когда пойдешь на базар, купи пару каких-нибудь городских газет.
– А что там?
– Нужно мне.
– Значит, опять, что-нибудь случилось. Вот после этого и не волнуйся...
ГЛАВА 6
Лиза сама не знала, зачем она уступила Лялиным родителям и согласилась петь на дне рождения подруги. Лялин отец, обучавшийся в детстве музыке, взялся сам ей аккомпанировать и попросил ее исполнить хотя бы десять еврейских песен из тех, что она знает. Два раза в неделю она ходила к нему на репетиции. Сейчас, в связи с предстоящим отъездом родителей, она кое-как занималась пением и музыкой, и ей казалось, что у нее получается очень плохо. Она злилась. Наум Давыдович ее успокаивал. Ляля и ее мама Ядвига Болеславовна, еще молодая и красивая женщина, совершенно забитая грубостью и деспотизмом своего мужа, восторженно хлопали в ладоши. Но после разговора с Ханой Лиза уже волновалась не столько о концерте, сколько о тайном совещании в доме промышленника.
Пока все складывалось удачно. Ляля охотно дала ей 15 приглашений.
– Володя знает о моем дне рождении?
– Знает! Обещал прийти, – заверила Лиза подругу.
Ее раздражало, что Ляля и Володя ведут себя непонятно как. Оба влюблены друг в друга, но встречаются редко и общаются в основном по телефону. Лиза наставляла подругу, чтобы она сама проявляла больше инициативы: приглашала Володю в кино или театр, встречала его у больницы, звонила в ординаторскую.
Их общение в основном проходило по телефону и то под нажимом Лизы: сама бы Ляля на это никогда не отважилась. У нее был другой характер, и Володе это золотисто-рыжая девочка тем и нравилась, что была по-детски застенчива, бесхитростна и смотрела на мир восторженными глазами. Она представлялась ему нежным, хрупким цветком, впитывающим из окружающей среды все доброе и светлое, и нельзя было ее ни обидеть, ни причинить боль. В этом-то и была причина, почему Володя так странно себя вел. Он уже настроился окончательно в марте уехать в Петербург и, не имея ничего определенного в своем будущем, знал, что им придется скоро расстаться. Он сам страдал, но еще мучительней было сознавать, что из-за него страдает Ляля. И на ее 18-летие он согласился пойти только потому, что не хотел ей портить праздник.
Ляля так доверяла подруге, что даже не задумалась, зачем ей понадобилось столько приглашений. Для большей надежности Лиза заранее взяла у нее ключ от спальни, а в качестве тайника присмотрела старинные часы в соседнем холле. Обо всем этом она и доложила Хане.
Как назло, именно в эти дни у нее случилось неприятное событие: за всеми этими делами она не обратила внимания, что у нее уже значительно задерживались менструации. Стала считать, – примерно на неделю. У нее и раньше бывали задержки, но она сразу начинала делать горячие ванные, и все обходилось. «Я беременна», – с ужасом подумала она.
На следующий день она проснулась раньше Николая. Он еще спал, положив руку на ее грудь. Она взяла эту руку и переместила на живот. От этого движения Николай проснулся и тут же все смекнул: «Ты беременна?» Он хотел ребенка и считал, что в последнем классе она вполне может родить, сдав экзамены экстерном, а летом поступить в консерваторию. У мужчин выходило все так просто, а каково ей появляться в гимназии с огромным животом. К этому она была еще не готова.
– Да нет, – со вздохом сказала Лиза и повернулась к нему спиной. – Давай еще полчаса поспим.
Он опять заснул, не убирая руки с ее живота.
Она еле дождалась, когда он ушел, притащила в кухню большой таз, в котором обычно стирала свое нижнее белье, нагрела полное ведро горячей воды и налила ее в таз. Сидеть в нем было страшно неудобно, но она мужественно терпела, подливая все новые порции кипятка. Все ее тело в воде стало багровым. Однако в организме ничего не происходило. Она заплакала: до того все было мерзко, унизительно и больно. Нагрела второе ведро. Голова кружилась, сердце колотилось то ли от страха, что она с собой делает (она знала, что от этого бывают сильные кровотечения, и женщины иногда умирают), то ли от горячей воды. Она сделала небольшой перерыв и снова занялась этой изнурительной процедурой. За окном стемнело, а результатов никаких. Она сидела еще в тазу, когда Николай стал открывать ключом дверь. Она быстро вскочила, накинула пеньюар, но воду уже не успевала вылить и бросила туда кухонное полотенце.
– Ты что, стираешь? – заглянул Николай в кухню.
– Замачиваю белье на завтра.
Он увидел ее мокрое от пота лицо, с тревогой прикоснулся губами ко
