консерваторию в 12 часов. Вот здесь записан кабинет и фамилия профессора.
Они проводили старого слугу к дому, подержали ему тяжелую дубовую дверь подъезда и, оставшись одни, недоуменно переглянулись.
– Ты уверен, что меня приглашает профессор, а не какой-нибудь аферист?
– Мы ничего не потеряем, если сходим туда. До 12 еще целых пять часов. Сейчас начнут ходить трамваи. Доедем до Театральной площади и там посидим в скверике.
Они сели в трамвай, но Лиза так хотела спать, что, увидев из окна какой-то садик, они сошли на остановке, сели на скамейку, и Лиза тут же заснула на плече у Николая. Он еще мужественно продержался некоторое время и тоже заснул, прислонив голову к ее голове. Разбудил их дворник, стуча по скамейке метлой. Николай взглянул на часы – половина 12.
– Придется бегом через дворы, – сказал Николай, и, подхватив Лизу под руку, потащил ее к недоумению оторопевшего дворника в противоположный конец сада.
Ровно в двенадцать они влетели в вестибюль консерватории и еще десять минут плутали по коридорам в поисках кабинета.
– Я так запыхалась, – сказала Лиза, – что не смогу петь. В горле пересохло и в груди стоит кол. Глотнуть бы воды.
– Пококетничай с профессором и потяни время, а я сбегаю за водой в буфет. Здесь же должен быть буфет. Иди, не дрейфь.
Лиза постучала в дверь. Солидный мужской голос крикнул: «Войдите!», и Николай силой втолкнул ее в кабинет. Дверь захлопнулась. Он пошел спрашивать у сновавших по коридору молодых людей, где находится буфет. Буфет, конечно, оказался закрыт, и он ни с чем вернулся обратно.
За дверью Лиза пела арию Аиды. После Аиды пошли арии Маргариты, Джульетты, Манон Леско, Джильды, каватина Леоноры, Хабанера из Кармен, две арии из «Нормы» – Нормы и Адальжизы, Любаши из «Царской невесты», Ольги из «Евгения Онегина», «Соловей» Алябьева, романсы. Иногда ее прерывали, и она снова повторяла одну и ту же вещь по два или три раза.
Испытание длилось больше двух часов. «Что он ее так долго мучает, – возмущался Николай, – и так видно, что у человека божий дар».
Лиза тоже злилась на профессора, который замучил ее своими замечаниями и недовольным видом. Чем больше она пела, тем суровее становилось его лицо и поднимались вверх густые черные брови. Почему-то у всех профессоров обязательно бывают такие лохматые брови! Сердце у нее ушло в пятки. Она не сомневалась в своем полном провале.
– Вы с Украины? – наконец, спросил он, резко прервав ее на середине романса, в который она из последних сил старалась вложить всю душу.
– Из Екатеринослава.
– Окончили музыкальную школу?
– Занимаюсь дома с преподавателями, еще и по классу фортепьяно.
– А в Петербурге где собираетесь жить?
– Пока не знаю, – растерялась Лиза. – Там за дверью мой муж.
– Так вы и замуж успели выйти? Ну-ка, ну-ка, позовите сюда вашего мужа.
– Коля, – Лиза выглянула в коридор и сделала круглые глаза, что означало «очень плохо», – зайди, пожалуйста.
Николай протянул профессору руку. Тот по-доброму сжал ее:
– У вашей жены есть определенные способности, но скажем так: я бы перевел ее меццо-сопрано в лирическое сопрано. Эти арии у нее получаются лучше. Я зачисляю вашу жену в свой класс без экзаменов.
– Как, уже с этого года, – испуганно воскликнула Лиза, – но мне надо окончить гимназию?
– Сколько же вам лет?
– Семнадцать.
– Ничего не понимаю: учитесь в гимназии и уже замужем. Ну, и нравы в нашей провинции. Впрочем, если вы сейчас оставите гимназию, то проучитесь потом лишний год в консерватории.
– Профессор, – удрученно сказал Николай. – А на будущий год ей можно будет к вам поступить? Я тоже должен окончить в Екатеринославе училище.
– Все можно, молодой человек. Только, когда профессор Рудберг предлагает без экзаменов зачислить в свой класс, никто не отказывается. Уверяю вас, за этот год ваши учителя вам окончательно испортят голос. До свидания, молодые люди.
Лиза и Николай вышли от него в полной растерянности. Николай был уверен, что профессор нарочно говорил плохо о Лизиных учителях, чтобы повлиять на ее решение.
– Столичные светила, – возмущался он, – всегда считают, что на периферии нет хороших специалистов, тем не менее провинция всегда славилась своими талантами, и оттуда выходили лучшие умы. Выпускники их Горного училища преподают и в петербургском, и в московском горных институтах и двигают вперед науку.
– Что ты так завелся? Я сама еще не знаю, хочу ли я поступать в консерваторию, а если и решу, то надо определиться в какой класс: вокала или фортепьяно. Представляешь, что такое петь на сцене, – адский труд, строгий режим дня, забота о горле, опасность располнеть. Музицировать мне нравится гораздо больше, только я не хочу быть педагогом, а вот какая из меня выйдет пианистка, надо спросить еще у какого-нибудь профессора или Ванды Ландовской, – рассмеялась она и повеселела. – Идем домой отсыпаться.
– Подожди. Надо послать телеграмму твоим родителям.
– Это еще зачем? Причем тут родители. Да и что они изменят? Я без тебя все равно не останусь.
– Ну и напрасно. Один год можно потерпеть, я бы к тебе приехал зимой на каникулы, а на следующее лето мы снова были бы вместе. А как Григорий Аронович и Сарра Львовна вообще представляли твою дальнейшую учебу, с кем бы ты жила, если поступила в консерваторию?
– Конечно, с Зинаидой. Мама никогда не оставит папу, а я тебя. А вот ты готов от меня избавиться.
– Сейчас ты сказала непростительную глупость. Надо думать, прежде чем говорить.
– Прости меня, пожалуйста, я сама не знаю, как у меня вырвалось, – смутилась Лиза. – Только ты никак не хочешь понять, что я без тебя не собираюсь жить одна целый год.
– Хорошо, забудем о профессоре и его предложении.
Поднявшееся, было, настроение опять испортилось. Николай почему-то болезненно воспринял колкость Лизы, хотя очевидно было, что она сказала ее без всякого умысла. Она же со своей стороны тоже обиделась на него, почувствовав в его замечании наставление взрослого мужчины маленькой девочке. Вот так из ничего могла возникнуть неприятная ссора.
Николай увидел ее кислое лицо и надутые губы, надвинул ей на глаза шляпу, оба дружно рассмеялись и направились в кондитерскую «Модернъ» пить кофе и пробовать знаменитые петербургские пирожные.
Через каждые три дня они ездили в Павловск к Сергею. Сергей всю зиму ютился по разным углам. В мае по просьбе одного из друзей Николая, отбывавшего когда-то ссылку в Ромнах, его приютила за чисто символическую плату мать этого товарища. Дом находился на самой окраине Павловска, в поселке Тярлево, недалеко от знаменитого Павловского парка. В маленькой уютной комнате было тепло и сухо, и брат немного стал приходить в себя от постоянных простудных заболеваний.
Лизе он сначала показался чуть ли не стариком: с длинными волосами, с синим, давно небритым лицом и растрепанной бородой (такую внешность он себе придумал для конспирации). Сергей стеснялся Лизы, был неразговорчив; посидев у него часа четыре, они уезжали обратно.
Николай, любивший во всем порядок и аккуратность, не выдержал, заставил Сергея побриться и сам коротко подстриг ему волосы и бороду. После чего он предстал перед Лизой в совершенно ином облике и таким же симпатичным, как Коля и Володя, но изможденным от болезней и неустроенности быта.
Убедившись, что здоровью Сергея уже ничто не угрожает, они стали собираться домой. Николай приказал брату ничего не писать родителям о Лизе, обещал по-прежнему высылать столько же денег, сколько присылал раньше, и оставил хозяйке порядочную сумму за заботу о нем.
В Екатеринослав они вернулись одновременно с Фальками, и Лизе была доложена новость – Мстислав два месяца был в Ялте, не отходил от Анны, и они оба влюблены друг в друга по уши.
– Бедная моя, – сказала Лиза, – ты тоже будешь страдать оттого, что не сможешь с ним видеться. Даже хуже, я хоть знала, что Николай где-то здесь рядом, а вы так далеко друг от друга.
– Мы будем часто писать письма, и Мстислав обещал сюда приехать на зимние каникулы.
ГЛАВА 2
В августе 1907 года Екатеринослав во второй раз посетил председатель Союза русского народа господин Дубровин. Главной целью его приезда был опостылевший ему доктор Караваев, с которым пора было покончить раз и навсегда.
С тех пор, как Александр Иванович впервые услышал фамилию доктора, он внимательно следил за ним. Караваев ничуть не испугался угроз в свой адрес, и хотя в ноябре 1905 года уехал из Екатеринослава, стал вести еще более насыщенную общественную жизнь, связав теперь свою деятельность со Всероссийским крестьянским союзом. Сначала он жил в Харькове и там организовал местное бюро содействия этому Союзу, затем переехал в Петербург и выступил с инициативой преобразовать Крестьянский Союз в политическую партию. Во время работы 1-й Государственной думы он помог крестьянским депутатом объединиться во фракцию трудовиков, стал ее неофициальным лидером и работал в ряде ее комиссий. Присутствуя на заседаниях думы, он был в курсе всех обсуждаемых на ней вопросов и выступал в петербургских и екатеринославских газетах с критикой правительства.
Откуда в этом докторе была такая неуемная энергия? Дубровин не сомневался, что Караваев – еврей, хотя внешность у него была чисто славянская, и дал указание своим помощникам основательно покопаться в его родословной и биографии. Еврейских корней не нашлось, но выяснилось, что со студенческой скамьи, а учился он в той же Петербургской медико-хирургической академии, что и сам Дубровин (он был по профессии детский врач), доктор возлюбил простой народ, студентом выезжал в каникулы работать в самые глухие уезды и везде наводил порядок, не давая покоя местному начальству.
В Департаменте полиции на него хранилась масса доносов и жалоб. Два раза его арестовывали за революционную деятельность, но за недоказанностью вины отпускали. Революционером он не был, но он был гораздо опаснее целого отряда бунтовщиков, поскольку своим мирным культуртрегерством вел такую же разрушительную работу в обществе. Дубровин про себя называл его еврействующим русским.
После разгона 1-й Государственной думы не было сомнения, что Караваев будет баллотироваться во 2-ю Думу, и Дубровин приказал новому председателю екатеринославского отделения Союза Ковалевскому не допустить, чтобы доктор стал депутатом, вплоть до его убийства. Однако они не смогли даже расстроить его избирательную кампанию и на выборах за него подали больше всего голосов: 47 человек из 78 присутствовавших выборщиков.
Город ликовал. В день отъезда доктора в Петербург на площади перед вокзалом была устроена грандиозная манифестация. Видя такой поворот событий, трое членов Союза: Шкляров, Шелестов и Гринев взялись убить доктора по дороге в Петербург. Однако, как доложил потом Дубровину Ковалевский, Шкляров опоздал на поезд, а Шелестов и Гринев не решились действовать вдвоем, так как к Караваеву была приставлена большая охрана из рабочих. «Струсили, – сделал вывод Дубровин. – Трудно представить, чтобы заведующий сыскным отделом мог так оплошать при выполнении ответственного задания».
В статусе депутата Караваев еще более рьяно взялся за
дело. В новой думе
