он стал председателям фракции трудовиков, постоянно выступал против решений правительства и критиковал Столыпина, которого Дубровин, с одной стороны, недолюбливал за прогрессивные нововведения, наносившие удар патриархальным устоям России, с другой, – уважал за преданность Николаю II и стремление премьера поддерживать и укреплять самодержавие. Но больше всего Дубровина возмущала деятельность Караваева по его избирательному округу, где он принялся активно помогать людям, осужденным за участие в революционных беспорядках. В марте он сумел добиться отмены смертной казни восьми железнодорожникам, обвинявшимся в захвате станции Александровская в декабре 1905 года, и буквально вытащил из петли 11 других бунтовщиков, приговоренных к казни через повешение. В апреле по его настойчивой просьбе громадное дело о железнодорожниках по тем же событиям 1905 года было передано из военного суда в общегражданский, и всем его участникам смертный приговор заменили на пожизненную каторгу.
Весной 1907 года террористы убили на Брянском заводе начальника одного из цехов Мылова. Возмущенная дирекция в целях наказания остановила производство, оставив 5000 рабочих без зарплаты. Караваев и здесь добился, чтобы завод не только открыли, но и выплатили рабочим неустойку за все время вынужденного простоя.
В центре его правозащитных дел все время были революционеры и евреи. Судьба последних явно не давала ему покоя. Будучи еще одновременно членом комиссии по свободе совести, он постоянно выступал за отмену законодательных ограничений для них, а также для поляков и армян, которые, по мнению председателя СРН, в большинстве своем тоже были евреи.
Последней точкой терпения Дубровина стало выступление Караваева по поводу речи Столыпина в думе 16 марта 1907 года. На этом заседании премьер-министр представил большую правительственную декларацию. В ней он подробно изложил все последние мероприятия правительства и программу, намеченную на ближайшее будущее. Депутаты внимательно его выслушали, без тех оскорбительных выкриков, которыми обычно сопровождалось каждое его выступление в 1-й Думе, и в конце разразились громкими аплодисментами. Столыпин выглядел удовлетворенным.
Но не успел он сойти с трибуны, как его место занял социал-демократ Церетели и набросился на правительство с резкой критикой. Вслед за ним и другие представители левых партий, включая кадетов, обрушили на самого Столыпина и правительство потоки грязи. Когда же правые пытались сказать слово, левые отвечали им криком и шумом. Столыпин решил прекратить эту вакханалию. Он вышел на трибуну и заговорил таким властным, железным голосом, что весь огромный, только что гудевший и стонавший от криков зал в один миг стих. Последовала достойная отповедь депутатам, которую они потом долго не могли ему простить.
– Все ваши нападки, – сказал Петр Аркадьевич в заключение, – рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти, у правительства паралич воли и мысли; все они сводятся к двум словам: «Руки вверх!» На эти слова правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может ответить тоже только двумя словами: «Не запугаете!»
Левые партии набросились на него и правительство с новой силой. В их числе был и Караваев. В своем выступлении на очередном заседании он отчитал премьера, как мальчишку, произнеся чуть ли не революционную речь:
– Мы возвратимся к правительственным пугалам, – говорил он возмущенно. – Как видите, это только пугала, и ими правительство стремится запугать страну, и, быть может, Европу. На это правительство – мы в ответ, – я употребляю тоже не совсем парламентское выражение, которое употребил председатель Совета министров: «Не запугаете!» За вами, мол, сила, войска, армия. А за нами – правда, справедливость, народ.
Можно ли было дальше терпеть в обществе такого человека?
Дубровин опять отправился в Екатеринослав. На этот раз, чтобы не привлекать к себе особого внимания, он приехал всего на несколько часов и без свиты, в сопровождении одного охранника. «Частное» совещание провели в отдельном кабинете вокзального ресторана.
Присутствовало на нем считанное количество членов Совета местного отдела Союза: Ковалевский, Шелестов, Оливей, протоиерей Балабанов, Гололобов, Образцов, прокурор Халецкий.
Гололобов и Образцов решили выдвинуть свои кандидатуры в 3-ю Государственную думу и нисколько не сомневались в своей победе, имея за собой поддержку Союза русского народа, а Гололобов – еще и партии Союза 17 Октября, с которой слилась вскоре после образования екатеринославская «Народная партия 17 Октября», созданная им и Родзянко в ноябре 1905 года.
Перед тем, как перейти к основному вопросу – убийству Караваева, Дубровин покритиковал собравшихся за то, что их отделение работает крайне плохо. Он достал из портфеля лист бумаги и зачитал сведения об убийствах в Екатеринославе должностных лиц и полицейских чинов за полтора года. Присутствующие хмуро выслушали его, они и сами прекрасно об этом знали. Дубровин посоветовал им брать пример с других городов, где члены Союза сами ведут поиск бомбистов и «экспроприаторов» и наказывают их по своему усмотрению. Причем наказания заслуживают не только преступники, но и полицейские.
– А полицейские-то за что, им и так больше всего достается?
– Неужели не ясно, – раздраженно сказал Дубровин, – за трусость и нерешительность, которые и привели у вас к такому разгулу террора. Я не припомню такого случая, чтобы за одну неделю убили сразу семь членов Союза, как у вас произошло год назад. Все это дело рук евреев. Еврей эсер Раппопорт убил вице-губер¬натора Жолтановского, анархист Меженнов, тоже без сомнения еврей, убил начальника цеха на Брянском заводе, и сделал это на территории завода в присутствии рабочих. При этом еще был ранен помощник директора Свицын. Спрашивается, где были в это время члены Союза, которых, по вашим словам, сейчас много на заводе. Больше терпеть этого нельзя. За одного убитого русского надо убивать двух жидов, за двух – трех или четырех и так далее, в возрастающей пропорции. Тогда в следующий раз прежде, чем убивать, они задумаются, чем их поступок будет чреват для них самих и их соседей по дому. Жаль нельзя проводить погромы.
Александр Иванович задумался и неторопливо погладил свою густую бороду.
– Погромы – великая вещь, но они вызывают возмущение в Европе, и она отказывает нам в кредитах. Американско-русский банкир, еврей Шифф во время русско-японской войны из-за этого отказал нам в финансовой поддержке, а японцам дал займ в 200 миллионов долларов и призвал другие банки последовать его примеру. Да и наши депутаты используют погромы для завоевания своего авторитета. И больше всех старается ваш Караваев. Я никогда не прощу вам, что вы позволили ему стать депутатом и не смогли тогда его ликвидировать.
Ковалевский поспешил заверить Дубровина, что теперь они непременно это сделают. Шкляров обещал сам взяться за убийство. Дубровин смерил его презрительным взглядом. Шкляров смутился: признал свою прошлую оплошность с опозданием на поезд.
На деталях операции останавливаться не стали, решили
заняться этим потом, когда Дубровин уедет. Александр Иванович посоветовал исключить исполнителей убийства из членов СРН, чтобы в случае чего не пала тень на всю организацию, как это произошло с убийством депутатов Герценштейна и Иоллоса, вокруг которых пресса и общественность подняли грандиозный скандал.
Имея больших покровителей, Дубровин никого не боялся и уже тем более не испытывал угрызение совести, но ему не нравилось, что некоторые либеральные писаки сравнивали действия СРН с терактами эсеров и анархистов и называли «союзников» уголовниками и бандитами. За убийство Караваева он обещал выдать исполнителям денежное вознаграждение в 3 тысячи рублей. Халецкий успокоил его, что даже если преступление раскроется и станут известны имена убийц, он сумеет обеспечить им безнаказанность и скрыть их причастность к «Союзу».
Попутно Оливей пожаловался Дубровину на городского голову Эзау, выгнавшего местное отделение Союза из помещения управы. Александр Иванович с ходу предложил прилюдно выпороть его. В угоду столичному начальнику все одобрительно закивали головами, нашелся даже исполнитель – Шелестов. При этом все удивительным образом забыли, что Иван Яковлевич Эзау не только председатель Городской Думы, но и крупный предприниматель, основавший в свое время завод, который, несмотря на нового хозяина – Бельгийское акционерное общество, до сих пор называют его именем. Конечно, никто не собирался подвергать Ивана Яковлевича экзекуции, но сам факт, что все согласились с возмутительным предложением Дубровина и никто не посмел ему возразить, говорил о том, какое сильное влияние он оказывал на екатеринославских деятелей.
– Вы должны завоевать в городе безусловный авторитет, – наставлял их Дубровин. – В Киеве общее собрание губернского отдела Союза потребовало от Столыпина очистить Киевский политехникум от «засилья» евреев. Петр Аркадьевич приказал исключить 100 евреев, выдержавших конкурсные экзамены, а на их места принять русских, получивших меньше баллов. Вы бы у себя тоже посмотрели, сколько в Горном училище учится евреев.
– У нас тут несколько сложней, – робко заметил Ковалевский. – Открытию училища способствовали видные евреи-горнопро¬мышленники, и в его попечительский совет входят евреи, которые вкладывают в него много денег. Все наши богатые евреи дают деньги на развитие города, образование и медицину.
– Я вижу, у вас тут не евреи, а одни благодетели, которым нужно с утра до ночи петь аллилуйю. Я вами очень недоволен, и если не выполните данное вам задание, будем разговаривать по-другому. А вас, Яков Георгиевич и Василий Афиногенович, – обратился он Гололобову и Образцову, – если вы станете депутатами 3-й Думы, в Петербурге мы обязательно вызовем на Правление Союза. Участие в думе не освободит вас от работы Союза в Екатеринославе.
Через месяц те же люди собрались в гостинице «Дальний Восток», имевшей в городе дурную славу и считавшейся чуть ли не притоном, – Ковалевский и Шкляров соблюдали осторожность. Были приглашены и добровольные исполнители убийства доктора: чертежник Брянского завода Шальдо, член совета Союза, и муж его сестры, безработный Щеканенко – деньги все-таки были предложены немалые. Шкляров еще раз повторил, что сам берется за организацию убийства и отвечает за него головой. Такая постановка вопроса очень устраивала Ковалевского. Они быстро обсудили другие текущие дела.
Ковалевский напомнил о предложении Дубровина убивать евреев за каждого русского и зачитал составленный им заранее текст такого письма. Его единогласно одобрили и решили разослать всем, кто подозревается в неблагонадежности, – такой список давно был в совете Союза.
Шкляров взялся и за это дело: напечатать письма в типографии и организовать их почтовую доставку.
– Эзау не забудьте, – напомнил ему Балабанов.
– Это уж слишком, – возразил Ковалевский, – администрацию трогать не стоит.
– А я бы и Богдановичу послал, – сказал Машевский.
–
