момент, что говорил, как смотрел на нее. Последняя ссора из-за родителей, которую она сама затеяла в день годовщины их совместной жизни, теперь представлялась ей прелюдией их нынешнего разлада. Он специально не знакомил ее со своими родителями, чтобы с их помощью, когда она ему надоест, от нее избавиться. Он разлюбил ее – сделала она грустный вывод, и ей стало не по себе.
Володя по просьбе Николая связался по телефону с Лялей. Та сообщила, что Лиза живет у своих родственников тети Лии и дядиСемена, в гимназию не ходит.
– Что она там мудрит? – возмутился Николай, когда брат выложил ему эту новость.
– Говорит, что ты написал что-то обидное про нее родителям. Плачет.
– Ерунда! Она сама им написала. Откуда еще они могли узнать о ней: ты же им ничего не сообщал и Сергея я предупреждал, и Михеевых, у которых мы жили в Петербурге?
– Может быть, все-таки Серега проболтался или кто-нибудь из роменских друзей, кто вас видел в Петербурге, – предположил Володя и на всякий случай послал в Петербург письмо.
– Даже если кто-то что-то написал или сказал, почему надо обязательно уходить из дома, что за дурость такая? – опять вспылил Николай.
Он решил не предпринимать никаких действий: пусть все будет, как есть, ни в коем случае не идти у нее на поводу, иначе подобные выходки будут повторяться.
* * *
Неожиданно на третий день пребывания Лизы у тетушки из Киева приехал Иннокентий с двумя товарищами. Один из них оказался тем самым Ароном Могилевским, о котором ей брат много рассказывал. Иннокентий объяснил матери свой приезд тем, что очень соскучился по ней и решил ее проведать. Они побудут в Екатеринославе неделю, а потом на несколько дней съездят к одному своему другу в Женеву.
– А как же учеба в университете? – удивилась тетушка.
– На лекциях нас будут отмечать товарищи, так все делают. Зато я целую неделю побуду с тобой и Лизой.
Тетя Лия так обрадовалась приезду сына, что повеселела и целыми днями пропадала на кухне, готовя с кухаркой любимые блюда Кешеньки. Лизе же под строгим секретом брат сообщил, что они приехали сюда для «экса» – ограбить помещика Дуплянского в селе Хворобы, а поездка в Женеву придумана для отвода глаз, если с ними что-нибудь случится. Он рассказал, что старый член их екатеринославской группы Борисов организовал «Боевой интернациональный отряд», они ему помогают, и деньги от «экса» пойдут на нужды отряда.
– Один такой отряд, Стриги, уже был и провалился, – сказала Лиза, – а Борисов что затеял?
– У него очень серьезные цели, и за дело он взялся с полной ответственностью, не то, что Володя. Если удастся их осуществить, то здесь, на Украине произойдут серьезные перемены.
– А про Дуплянского откуда известно?
– Верные Борисову люди сообщили, что он собирается купить несколько породистых лошадей, взял в банке крупную сумму денег и держит их дома.
– Ты уверен, что дом не охраняется?
– Это мы выясним. У нас будет достаточно времени.
В деле еще принимал участие Наум Марголин. Он один занимал большую двухкомнатную квартиру, которую Борисов некоторое время назад снял для устройства лаборатории. Могилевский собирался эти дни жить у Наума, но, увидев в доме Иннокентия красавицу Лизу, передумал. Арон был от нее без ума и, когда она по их просьбе пела или играла на рояле, не сводил с нее восхищенных глаз. Иннокентий это заметил и весело подшучивал над другом. Впрочем, и второй студент, Слава Шелест был не лучше, объявив Иннокентию, что готов жениться на Лизе, хоть сейчас.
– У нее есть муж, – засмеялся Иннокентий.
– Так она от него сбежала.
– Это ничего не значит. Сильно любит, поэтому и сбежала.
По вечерам Арон и Иннокентий ездили к имению Дуплянского на разведку. Помещик жил с семьей в большом двухэтажном доме. Во дворе еще находились скотный двор, конюшня и круг для тренировки лошадей. Все это огромное хозяйство было обнесено высоким глухим забором. К вечеру все работники из поместья уходили, кроме скотника и конюха. Дуплянский сам запирал на воротах засов и спускал с цепей трех здоровых кобелей. Чтобы собаки были злее, он их плохо кормил, поэтому друзьям не стоило труда их приучить к себе, кидая каждый раз через забор добротные куски мяса.
Для обзора двора Арон присмотрел вблизи усадьбы высокую березу, и, просиживая на ней по нескольку часов с биноклем, они изучили в доме все комнаты. В основном их интересовал кабинет хозяина, который, к счастью, находился как раз напротив их пункта наблюдения. Судя по тому, что Дуплянский чаще всего подходил к картине, висевшей над письменным столом, и что-то туда клал – что именно, трудно было рассмотреть на большом расстоянии, за картиной, в стене, находился сейф.
Арон считал дело пустяковым и уже на шестой день их приезда в Екатеринослав предложил приступить к его осуществлению. Кеша сказал матери, что, к сожалению, они должны ехать в Женеву – их друг прислал им телеграмму. Для отвода глаз они представили ей билеты на берлинский поезд.
Расстроенная тетушка заказала кухарке прощальный обед. На него пришел и Семен Борисович. Мужчины выпили по две рюмке хорошего французского коньяка. Семен Борисович под предлогом, что его ждут неотложные дела, извинился перед всей честной компанией, крепко расцеловал на прощанье сына и быстро ушел. Чемоданы были уложены накануне (их еще предстояло отвезти на квартиру к Науму). В них почти ничего не было, кроме смены нижнего белья, положенного на случай, если чемоданы попадут в руки полиции.
До отъезда оставалось полтора часа, и Арон попросил Лизу поиграть что-нибудь на прощанье. Лиза с большой неохотой пошла в гостиную: ей не нравилось, что Арон, когда она садилась за рояль, не сводил с нее острых, пронзительных глаз, вызывавших в Лизе непонятную тревогу. Вообще он оказался далеко не симпатичным человеком, как представлял его Иннокентий, – циничным, с ядовито-насмешливой улыбкой, наглым и самоуверенным. Даже тетя Лия это заметила и сказала Лизе: «Какой неприятный тип, и как только Кеша с ним дружит?» «Наверное, он надежный товарищ», – не нашла ничего лучше, что сказать Лиза, и не могла дождаться, когда он навсегда исчезнет из тетушкиного дома и ее жизни.
– Сыграйте что-нибудь Брамса.
– Я Брамса без нот не играю, – недовольно буркнула Лиза, так как ей пришлось признаться в том, что она что-то не умеет, но тетя Лия тут же поспешила к книжному шкафу и вытащила оттуда целую кипу нот:
– У нас Брамса много, – радостно сказала она, – я тоже его люблю, что вам подобрать?
– Давайте сверху, самую первую тетрадь, – сказал Арон.
Лиза взглянула на Кешу и Славу – милого, интеллигентного мальчика.
Оба нервничали, она поняла это по старой привычке брата обкусывать губы. Слава сидел на диване, глупо улыбаясь и притоптывая об пол ногой – такого она раньше за ним не замечала. Глаза его лихорадочно блестели.
Лиза полистала предложенную ей тетрадь с нотами, увидела, что это слишком тяжелая для настроения вещь, и заиграла вальсы Шопена. Арон как будто не обратил на это внимание, подошел к роялю и по своему обычаю в упор на нее уставился, сверля ее своим мерзким взглядом. Однако она заметила, что он тоже был не такой как всегда: в его фигуре и лице чувствовалось напряжение. «Как натянутая струна, – отметила она со злорадством, – такой же слабак, как и все».
Лиза кончила играть. Арон взял обе ее руки, поднес к губам и стал их по очереди жадно целовать. При виде этого бедная тетушка задохнулась и громко закашлялась. Лиза вырвала руки и красная от возмущения выбежала в коридор. Но особенно злиться уже было не резон – до отъезда друзей оставались считанные минуты. Наконец, Арон сказал: «Пора!»
Все вышли в прихожую, стали шумно одеваться и успокаивать Лию Львовну, залившуюся слезами. Как водится перед дорогой, присели на чемоданы. Лиза быстро поцеловала на прощанье Кешу, всем пожелала «Счастливого пути!» и скорей побежала в свою комнату, чтобы Арон не выкинул еще какую-нибудь штуку.
Тетя Лия хотела проводить их до извозчика, но Кеша ласково обнял ее и сказал, что это лишняя для нее забота – она и так достаточно переволновалась. Он несколько раз повторил ей, что из Женевы писать не будет, а, как только они вернутся в Киев, сразу пришлет телеграмму. «И жди меня на зимние каникулы», – сказал он, нежно целуя ее в обе щеки. «Только приезжай, пожалуйста, один, без Арона», – успела шепнуть ему мать, на что Иннокентий громко расхохотался.
Извозчика они не стали брать, проходными дворами дошли до дома, где жил Наум, и по одному поднялись в его квартиру. Потом также по одному поехали на вокзал и в восемь часов вечера уже стояли около знакомой березы.
Все шло по плану. К девяти часам работники Дуплянского разошлись. Он закрыл ворота, спустил с цепи псов и ушел в дом.
Арон свистнул собакам и, как обычно, кинул им через забор большие куски мяса, на сей раз отравленные ядом. Выждав минут двадцать, он приказал Славе остаться около ворот, остальные перелезли через забор и, прячась за деревьями, стали потихоньку продвигаться к дому.
Но в доме оказались комнатные собачонки, которых они почему-то раньше не слышали и не видели в бинокль (в этот день к жене Дуплянского приехала из Полтавы погостить ее сестра со своими шпицами и мопсами). Почуяв во дворе чужих людей, они подняли своими отвратительными писклявыми голосами дружный лай.
Дуплянский вышел на крыльцо, увидел метнувшиеся в темноте фигуры, быстро вернулся обратно и бросился к шкафу, где у него хранился целый арсенал охотничьих ружей и револьверов. Ему уже не раз приходилось отбиваться от разбойников, которых видимо-невидимо развелось в округе.
Дуплянский приказал семье подняться на второй этаж, а сам стал перебегать от окна к окну и стрелять в незваных гостей. Те тоже достали револьверы. Завязалась перестрелка. Услышав пальбу, на помощь прибежал Слава. К такому отпору Арон и его товарищи не были готовы. Стоило им приблизиться к какому-нибудь окну, как оттуда раздавались ружейные выстрелы. Арон приказал кидать в окна зажженные пакли, но Дуплянский быстро их тушил. Тогда они сообразили отодрать дранку на входной двери и сунули туда большой горящий факел. Помещение быстро заполнилось дымом. Дуплянский затих. Друзья взломали дверь и ощупью через дымовую завесу стали пробираться по коридору.
Арон приказал Марголину посмотреть, где находится Дуплянский. Наум вскоре вернулся, сообщив, что хозяина нигде нет, и кругом все горит. На первом этаже они одни, а наверху находится семья Дуплянского: женщины и дети, они страшно кричат и зовут на помощь.
– Всех к черту, – со злостью прорычал Арон, – быстро идем в кабинет.
Они нашли картину, которую высмотрели со своего наблюдательного пункта, а за ней, как и предполагалось, – сейф. Но здесь произошла осечка: – дверца сейфа, несмотря на всех их отчаянные усилия, не хотела открываться. Арон израсходовал все патроны из своего браунинга, расстреливая замок, и ругал себя за то, что не сообразил для такого случая взять немного пироксилина. Пока они возились с дверцей, из дыма, как привидение, возник Дуплянский с ружьем и открыл пальбу. Наум и Слава сразу упали замертво. Арон и Иннокентий бросились на пол. Дуплянский еще раз выстрелил и попал
