– А Фёдор с Валентиной ведь специально ушли. – голова Антонины лежала на руке Гласса. – Даже не предупредили, что уйдут. А я испугалась.
– И я тоже. – прошептал Гласс и оба рассмеялись.
А что тут скажешь? Всё естественно, а потому понятно и никаких нареканий в адрес Гласса и Антонины не вызывает. Конечно, может быть у кого–то и вызывает, но это не иначе как от зависти. Ну а если кто–то всё–таки завидует, самое лучшее средство от того, чтобы завидовать и для того, чтобы не завидовать – приготовить окрошки, пригласить, ну или принять приглашение, а дальше всё само собой получится только о политике не надо разговаривать, потому что когда мужчина и женщина, да ещё наедине, разговаривают о политике, то даже и не знаю кто помочь такому горю в силах. Скорее всего, или они, сами себе, или никто.
Вот если бы Антонина с Глассом так и продолжили бы обсуждать негров с капиталистами и не капиталистами, то скорее всего поссорились, а то и подрались, выпить-то перед этим выпили…
Предлагаю, при случае, использовать как тост: «Да здравствует в отношениях между мужчиной и женщиной та политика, которая в первую очередь объединяет их! А та политика, которая объединяет или не объединяет всех остальных, пусть здравствует где–нибудь в другом месте, а тут не мешается!» Как думаете, вместо надоевших тостов да под не надоевшую водочку, сгодится?
– Сейчас наверное Фёдор с Валентиной вернутся. – Гласс завозился в постели. Наверное ему, в силу его дипломатического начала, было неудобно даже подумать, не то чтобы предстать перед приятелем и его супругой в таком некультурном виде.
– Не переживай ты так, – Антонина поцеловала Гласса в щеку. – не придут они. Даже если Фёдор настаивать будет, всё равно не придут. Валентина скорее ему бутылку купит, чем позволит вернуться. – И Антонина тихо рассмеялась, наверное представила себе как Фёдор порывается вернуться к Антонине чтобы допить недопитое, а Валентина ему, ну чтобы не буянил, бутылку покупает. А может быть, и это скорее всего, рассмеялась чему–то своему, долгожданному и наконец–то появившемуся, как бы: «здравствуй» ему сказала…
На самом деле всё заканчивается не всегда только потому, что больше нету, а потому, вернее для того, чтобы продолжиться в следующий раз. Вот и у Гласса с Антониной на сегодня всё закончилось, вернее, приостановилось. Наступил вечер, Глассу пора было ехать домой. Ехать ему конечно не хотелось, да и Антонине не хотелось, чтобы Гласс уезжал, но, но завтра понедельник, будь он неладен, и завтра надо идти на работу, и она, работа, заодно, тоже пусть будет неладна.
Гласс попросил Антонину вызвать ему такси. Они условились, что он ей через пару дней позвонит и они договорятся о следующей встрече. Это как раз понятно почему: работа у Гласса можно сказать ненормированная, да и иностранец он, тоже не надо забывать.
Такси приехало, Гласс поцеловал Антонину и был таков. Правда был он таков не как напакостивший подлец, а как тот кого уже ждут и будут ждать снова и снова. Он смотрел в окно автомобиля и что–то там видел: машины ездят, люди ходят, дома стоят, но ему было не до них. Сейчас он боялся самому себе признаться в том, что счастлив и счастлив дважды. Первый раз потому, что судьба свела его с Антониной и второй раз потому, что сейчас ему не хотелось ехать домой. Правдой будет то, что ему всегда не хотелось идти домой, к жене, но он это от себя скрывал. Сейчас ему не хотелось ехать домой откровенно и он этого от себя не скрывал. Разве это не счастье!?
Антонина прибирала со стола, а потом мыла посуду. Да уж, Антонинины соратницы по бухгалтерии дорого бы дали, а вполне возможно, отдали бы всё за то, чтобы увидеть её сейчас. Антонина вся светилась от счастья.
«Ну и что, что год! – думала она сворачивая скатерть. – Зато мой год! У иных баб и года не наберётся! И у меня не набралось бы, зато теперь есть!»
Вообще–то соратницы по бухгалтерии, даже если бы и знали в каком состоянии сейчас находится Антонина и как выглядит, ну те, которые поумнее, не очень-то сильно бы и расстроились тому, что е1 не видят. Завтра, на работе, Антонина будет сиять не меньше, чем сегодня и от коллег, и не только от них, скрыть это будет невозможно. Лицо, в смысле улыбку, скрыть как раз можно. В крайнем случае можно зелёнкой умыться, тогда на улыбку внимания никто не обратит, а если и обратит, то это лишь подтвердит его догадку о том, что улыбающийся просто–напросто сошёл с ума и санитаров вызовет. А вот глаза, глаза, их зелёнкой не замажешь и не зальёшь. Да если и зальёшь, всё равно они и через зелёнку сверкать и сиять будут, предатели, чтобы все видели: перед вами самый лучший вид и представитель рода человеческого и приматов в целом – человек счастливый!
Вот так вот! Оказывается Валентина являлась и является обладательницей редчайшего таланта, даже не таланта, а талантища – не ошибаться!
***
Наступил понедельник, а куда ему деваться, и всё закрутилось согласно штатных расписаний, должностных окладов им соответствующих, производственных и культурно–дипломатических планов, короче, вокруг всей этой человеческой и бесчеловечной нечисти, по другому и не назовёшь, которая больше мешает, чем помогает человеку быть просто счастливым.
Мэлл домой не пошёл, а опять остался у Сары. Сара была непротив, а может быть даже и хотела этого, какая нам разница?!
Утром он отправился на работу, очередной небоскрёб строить, а Сара тоже отправилась на работу, правда, не выходя из квартиры. Накормив Мэлла завтраком, она принялась составлять список продуктов, которые надо будет купить для того, чтобы приготовить хороший ужин.
Да, провожая Мэлла, Сара сказала ему, как бы между прочим, что если он не решит куда ему сегодня идти, то пусть приходит к ней, она будет рада. Если сказано, значит уже сделано и Сара очень надеялась, что Мэлл вернётся, и вернётся не потому, что ему больше идти некуда, а потому что она, Сара, его ждёт. Ну а подтверждением ожиданию послужат: поход в магазин и покупка продуктов в расчёте на роту голодных волков, а после этого неторопливое, времени до вечера много, и кропотливое приготовление ужин. На сегодня дизайнерству линий объявлен выходной, у него воскресенье продолжается.
***
Гласс тоже отправился на работу. Вчера он приехал домой поздно, ну и что? Жена во время ритуала дежурного поцелуя, разумеется, услышав запах незнакомых женских духов даже бровью не повела, даже не поморщилась, не говоря уж о том, чтобы устроить скандал с битьём посуды и расцарапаванием лица. Ей было всё равно! И что удивительно, впрочем, ничего удивительного в этом нет, Гласс был за этой ей благодарен.
На работе, в посольстве, он сначала устно доложил о своей поездке в гости и о вкусовых достоинствах окрошки в частности, а потом уж отчёт написал, по всей форме, положено так.
Начальство, в отличии от жены Гласса, его похвалило но обещанную премию почему–то не выплатило, наверное Гласс ещё не всё сделал лучше всех.
Антонина зелёнкой не умывалась и пришла на работу точно в таком же виде, в котором ходила и до знакомства с Глассом, но сами понимаете, была тут же разоблачена и припёрта к стенке. Были предприняты мощные и многократные попытки допросить разоблачённую, преступившую и оступившуюся, но всё безуспешно. На все коварные и нековарные вопросы Антонина отвечала односложно и невпопад: «да» или «нет» и улыбалась. А глаза, глаза продолжали сиять и сверкать, как будто там ядерный реактор какой, а не как обычно, батарейка, которой на пару часов хватает.
Такое бухгалтерских соратниц Антонины приводило в жуткое состояние. У некоторых из них у самих глаза начали сиять и светиться и очень похоже было на то, что сегодня вечером ихним мужикам, окончательно выбившись из сил, придётся оправдываться тем, что мол, у них голова болит, поэтому больше никак, а то и вообще прятаться.
А вот Туда, думаю понятно Куда, Антонину не вызвали и не призывали: «Прежде думать о Родине, а потом о себе…» Все очень просто. «Там» тоже люди живые работают, которым было прекрасно известно, что из себя представляла дипломатическая половинка Гласса Собера. Уж неизвестно, начальство так решило или это было инициативой непосредственных кураторов свободного времени Гласса, но разумеется при ненавязчивом контроле с дальних подступов ему было дозволено отдыхать душой и телом на всю катушку, мол, пусть мужик отдохнёт, раз уж одарила его судьбинушка помесью аллигатора со скунсом, да ещё в юбке.
Настоящая история человечества (продолжение).
Во время пребывания эдемийских военных на территории Древней Греции, некоторые из морских пехотинцев сблизились с гречанками и в результате этого на свет появились дети–полукровки, наполовину эдемийцы, наполовину греки.
Справедливости ради стоит сказать, что дисциплина у морских пехотинцев была и по сей день остаётся на высоте, поэтому детей родилось всего двое– мальчики, и назвали их: Рем и Ромул.
Интерес гречанок к морским пехотинцам Леонида объяснить несложно. Все, без исключения, пехотинцы были, в отличии от греков, высокими, светлокожими и светловолосыми молодыми людьми. Поэтому светлое чувство, так характерное молодости, взяло верх. Разумеется командование не запрещало подобные отношения. Единственное, что требовало командование – применять средства контрацепции.
Сейчас доподлинно уже неизвестно, то ли контрацептивы оказались некачественными, чего, впрочем, не могло быть по определению, поскольку всё что производилось и производится в Эдемии имеет исключительно высокое качество.
Некоторые учёные выдвигают версию, что такое стало возможно только по одной причине. Дикие гречанки, завидев контрацептивы, приходили в неописуемый ужас в силу своей дикости посчитав их каким–то волшебством, и пехотинцам ничего не оставалось делать, как пренебречь контрацепцией. Несмотря на дисциплину, молодость взяла верх.
Средства контрацепции были рекомендованы как для того, чтобы оградить эдемийских военный от возможных дурных заболеваний, потому что древние греки, поголовно, вели беспорядочную половую жизнь ну и конечно же при этом не предохранялись.
Второй причиной применения контрацептивов было то, что в случае рождения детей эдемийцы не смогли бы их бросить на произвол судьбы. В отличии от Древней, а потому и дикой Греции, где детей бросали на произвол судьбы в Эдемии отношение к детям самое трепетное и бережное. Эдемийские солдаты не смогли бы бросить своих детей, пусть и полукровок, а в условиях воинской части заниматься их воспитателем было бы затруднительно.
Но всё–таки после того, как родились Рем и Ромул эдемийцы забрали их, вместе с матерями, разумеется, к себе. Когда те немного подросли, их воспитанием занялся начальник штаба Аристотель. Этот удивительный эдемиец, добрейшей души человек, несмотря на большой объем работы в штабе всегда находил время для того, чтобы заниматься воспитанием Рема и Ромула.
После взятия Трои в плен к Александру Македонскому попало в общей сложности около двадцати тысяч человек. В основном это были выходцы с дикого Востока, но среди них было и около пятидесяти человек жителей Трои.
То, как они уцелели и не были убиты восточными дикарями
