рассыпались по причалу. С соседних лодий к ним поспешили липовские гриди. Поняв, что силы слишком не равны, моричи с ворчанием отступили.
– Я буду говорить только с Кухтаем, – объявил Дарник и с рабынями направился к своему дракару.
– Накормить и не трогать, – сказал он о женщинах.
Чуть погодя к нему на судно пришел сотский заградцев.
– Мои воины слушаются вожаков только во время боя, в мирное время они сами себе хозяева, – начал объяснять Кухтай. – Это их деньги, и они тратят их как хотят…
– Своих рабынь они получат, когда мы повернем назад, – сухо перебил его князь.
– Но почему? – недоумевал сотский.
– Потому что есть другие воины, у которых рабынь нет. Потому что есть ты и я, у кого рабынь тоже нет. И всем нам надо думать о главном, а не о наложницах.
– Ты говоришь, как древний старик, – не согласился сотский. – Женское тело всегда придает воину новую силу и нужную ярость. И тогда умирать действительно не очень страшно. Или ты сам никогда не испытывал это?
– Покупающие рабынь воины не воины, а купцы. Я согласен отдать женщин, но только тем, кто останется с ними в Талесе.
Кухтай молчал, раздумывая.
– А ты правда отдашь рабынь, когда мы повернем назад? – уточнил он.
– Трусам точно не отдам, а храбрые воины и по второй наложнице получить смогут, – заключил князь.
Сотский ушел объясняться со своими воинами и вскоре вернулся с улыбкой на лице:
– Никогда не думал, что они с этим согласятся, но они согласились! Еще и высмеяли наших богатеев, тех, кто купил. Как это у тебя ум так устроен, что самое несправедливое, ты можешь превращать в единственно правильное?!
8
Целый месяц плыли они вдоль берегов Романии, на два-три дня приставая к тому или иному городу или останавливаясь в безлюдных местах. Во время одной из таких остановок три лодии были основательно побиты о камни, и неделю все войско дожидалось пока их починят. Дважды на море поднималось сильное волнение, но оба раза липовская флотилия укрывалась в прибрежных бухтах и сумела сохранить все суда.
Каждый день приносил новые сведенья о земле, мимо которой они проплывали. Князь не переставал удивляться подробной предписанности любой деятельности и просто повседневной жизни ромеев. Все городское население было распределено по корпорациям исходя из рода занятий. Причем, если из корпорации в корпорацию еще можно было как-то перейти, то внутри ее ремесленник строго-настрого должен был заниматься чем-то одним. Так, шелк-сырец закупался одной корпорацией, вторая корпорация лишь очищала и разматывала коконы, третья ткала, четвертая красила, пятая шила, шестая продавала готовую одежду. При деле оказывались и сами чиновники, зорко отслеживая, чтобы каждый из ремесленников получал строго по 8 процентов прибыли от своей работы. Эти 8 процентов больше всего умилили липовского князя, как забота о всеобщей полунищете-полубогатстве. Купцов обязывали брать денежные ссуды только у определенных менял и ювелиров под 8 – 16 процентов годовых. Не меньше порадовал Дарника и «Родосский морской закон», согласно которому капитана-навклира могли судить даже за унылый вид во время бури и за отсутствие кошки для борьбы с крысами на его корабле. Совсем иначе воспринял князь сообщение о том, что в проастиях-хуторах многодетные семьи оскопляют одного из сыновей, чтобы отправить на заработки в город.
– Почему так? – с отвращением спросил он.
– Евнуху всегда проще поступить в услужение в богатый дом, – невозмутимо, как о высшем достижении их государственного порядка, отвечал очередной ромей-проводник.
В каждом городе было по несколько христианских храмов, куда липовцев активно зазывали все местные жители, мол, пойдите и почувствуйте небесную благодать. Пару раз князь поддавался их призыву и заходил. Видел устремленную вверх каменную оболочку, вдыхал запах ладана и воска, слышал ангельское пение хора и громкую молитву священника, ощущал высокое смирение окружающих верующих – и выходил с совершенно незамутненным равнодушием – любое стадное послушание было глубоко противно его натуре.
А потом случилось, что из малой скалистой бухточки наперерез их колоннам лодий выскочила маленькая лодка с двумя налегающими на весла гребцами, которую преследовала суденышко на десяток гребцов. Малую лодку принял к себе на борт дракар Сеченя, там сделали вид, что не понимают криков, доносившихся с преследующего судна. Дул крепкий попутный ветер, и большая лодка ромеев быстро отстала. Позже беглецов доставили на княжеский дракар. Это оказались нарушители нового иконоборческого закона, которые спасали три старинных иконы. Слово за слово выяснилось, что за такой проступок им грозит смертная казнь или ослепление. Беглецов с их иконами высадили на берег верст через десять, но впечатление от этой встречи сохранилось у Дарника надолго. Люди, рискующие жизнью ради каких-то ритуальных предметов, заслуживали если не уважения, то хотя бы попытки понять их.
Однажды мимо липовской флотилии проплыли три дромона. На что велики были биремы, а дромоны превосходили их в полтора-два раза. На носу и корме виднелись внушительного размера баллисты, а вдоль бортов по четыре сифонофора с ромейским огнем. Устрашало даже не это, а то, как сильно и слаженно загребая своими десятками весел, дромоны догнали липовские лодии и, не обращая на них никакого внимания, пошли дальше. С их палуб раздавались издевательские крики в сторону медлительных словен.
– Перед нами красуются, заразы! – обронил кто-то из воинов.
Рыбья Кровь был сильно обескуражен. Собственные морские учения показались на редкость наивными и беспомощными. Он со всей очевидностью осознал, что его план возвращаться с добычей той же дорогой вряд ли осуществим – нагонят и пожгут, только и всего! Правильно сказал Кухтай, им придется спасаться, пересекая на север все Русское море, причем не единым целым, а россыпью, чтобы хоть часть лодий избежала карательного огня ромеев. Надо было искать какой-то другой выход из этого положения.
Случались и более приятные происшествия. Как-то ночью князю приснилась Всеслава, их жаркие объятия в рыбачьей зимовке. Сон перешел в явь, его оплетала своим телом юная девушка и он вдруг поверил, что это действительно княжна, бросила Липов и на попутной купеческой лодии догнала его здесь на южном берегу Русского моря. Иллюзия продолжалась недолго, но была необычайно сильной. Спальное место князя находилось на носу дракара под небольшой дощатой площадкой. Треугольная нора имела три аршина в длину и полтора в высоту, так что даже сидеть в ней было тесно, зато находиться наедине с самим собой – в самый раз. Пока Дарник соображал, что тут к чему, девушка, разгадав, что он воспринял ее без особого восторга, быстро выскользнула наружу. Одна из рабынь, догадался князь. Выбравшись следом за нежданной гостьей на палубу, он обнаружил лишь спящих вповалку гребцов. Посередине дракара имелся лаз в низкое подпалубное пространство, где на освободившемся от проданных товаров месте ночевали хазарки, забранные у моричей. Никто их там не запирал, наоборот люк туда держали приоткрытым, чтобы рабыни не задохнулись. Вот и сейчас под ним имелась широкая щель. Рулевой на кормовом весле полусонно клевал носом. Да не допытываться же у него, кто только что выскользнул из княжеской берлоги!
Утром и днем рабыни сновали по дракару, готовя и разнося гридям еду и питье. Рыбья Кровь пристально разглядывал всех троих девушек, стараясь определить, кто из них, но так и не сумел это твердо решить. Следующую ночь он спал вполглаза и, почувствовав прикосновение девичьего тела, тотчас проснулся и схватил таинственную наложницу, но его ноги запутались в плаще, служившей ему одеялом, и пока он выпутывался, девушка вновь ускользнула. Днем повторилась прежняя игра в догадки и неузнавание.
Всю третью ночь князь провел без сна, дожидаясь прихода рабыни, но она не пришла. Проведя глупую бессонную ночь, Дарник разозлился не на шутку. Еще не бывало такого, чтобы о какой-либо из женщин он думал три дня подряд! Желания наградить плутовку за ласки тоже не возникало. Ведь тогда получится, что он отобрал рабынь у заградцев специально для себя. Да и вообще не по нем это, чтобы женщины вот так диктовали ему свою волю. На береговой стоянке князь в присутствии Кухтая объявил, что переводит рабынь на дракар Копыла. Когда один из арсов по-хазарски объяснил рабыням, что они должны переходить на другое судно, одна из них, смуглая гибкая девочка с десятком черных косичек, вдруг бросилась в ноги Дарнику и цепко прижалась к нему, лопоча что-то по-хазарски.
– Не хочет тебя покидать, лучше убей, говорит, – перевел арс.
– Ну и чего мне с ней? – Рыбья Кровь слегка растерялся.
– Плати десять солидов и бурдюк вина сверху и бери ее себе, – нашел выход Кухтай.
– Сразу тридцать плати, а то две других тоже вон целят броситься в ноги, – с нарочитой серьезностью заметил Сечень.
– Двадцать тысяч кутигур побить полегче будет, чем три наложницы за раз, – подначил князя и Корней.
Воеводы и арсы захохотали. Поддаваясь их веселью, Дарник и сам смущенно над собой усмехался.
Все три хазарки остались на княжеском дракаре. Адаш, как звали зазнобу Дарника, по-прежнему большую часть дня проводила с ними, оставляя для князя лишь малую толику ночи. Она поначалу даже не заправляла его постель и не подносила ему еду, робея вмешиваться в установленный до нее порядок. Столь же старательно Адаш не выказывала и обычных признаков влюбленности: ни взглядов-любований, ни мимолетных ласковых касаний, ни удовольствия от его Дарникского внимания. Иногда князю казалось, что арс-толмач просто не верно перевел ее слова насчет убийства – настолько ее бесстрастность не соответствовала просьбе о смерти.
В родной Бежети на сборищах молодежи Дарник никогда не пользовался особым успехом у юных красоток и всегда ясно сознавал, что все его нынешние наложницы возникли исключительно благодаря воинским победам и главенству над людьми, поэтому был уверен, что вот такой горячей любви к нему после двух дней близкого разглядывания ни в какой молодке возникнуть не может. Девчонка просто захотела резким поступком улучшить свою незавидную участь – и не более того. Для него стало большой забавой скрытно наблюдать за Адаш, чтобы уличить ее в обмане: как она ведет себя с другими парнями, не промелькнет ли на ее лице нехорошая усмешка, не выдаст ли свое притворство как-то иначе. Однако вскоре князь вынужден был признать, что столкнулся с еще более скрытным и сдержанным человеком, чем он сам. То, что Адаш не говорила ни по-словенски, ни по-ромейски придавало всему этому еще более необычный характер.
Лето между тем перевалило на вторую половину, последние липовские товары оказались распроданными, войско было порядком изнурено морским походом и дальнейшее плаванье к Царьграду-Константинополю утратило свой смысл. При желании конечно можно было настоять на продолжении похода, однако Дарник сам пришел к выводу, что пора с чем-то определяться.
И вот на пустынном скалистом берегу собрался совет воевод – решить, что делать дальше.
– У нас закончились товары, но есть солиды, на которые мы можем сами покупать то, что нам надо,
