Островок. (Киносценарий ПМ)

ненадолго заехал в Болдино по личным делам!
Чиновник: - Прежде всего, вы дворянин, значит, являетесь подданным государя.
Пушкин: - Ваша честь, прошу войти в мое положение. Я должен ехать немедленно! Я обязан! Меня ждут. У меня намечена свадьба! Прошу выдать мне разрешение на проезд до Москвы.
Чиновник: - Только в случае принятия должности.
Пушкин: - Но если я ее приму, то не смогу уехать!
Чиновник: - Конечно! Зато вы получите разрешение. В письменном виде. Но уехать, конечно же, не сможете.
Пушкин: - Не понимаю – как такое возможно? Ничего не понимаю! Вы отказываете мне в проезде? Это простая просьба!
Чиновник: - Коль скоро вы отказываетесь стать окружным инспектором - мы отказываем вам в проезде. Честь имею, милостивый государь!

Кабинет Пушкина. Все те же. За окном сумерки. Пушкин ходит. Председатель берет со стола лист. Читает (Отрок)

Председатель: -
Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Пушкин: - Подожди ты со своим рыбаком.
Председатель: - Это ваш рыбак, с позволения заметить. Ваше ожидание не проходит напрасно. Ни дня без строчки.
Пушкин: - Какие могут быть строчки?!
Мери: - Не теряйте времени. Стоит ли отчаиваться?

Появляется в окне Натали. Пульсирующая музыка.

Председатель (отворачивается): - О-о-о! Начинается!
Пушкин: - Как не терять? А она? Нужно отсюда бежать!
Мери: - Она, наверное, поступила разумно, давно из Москвы уехала.
Пушкин: - Куда?
Луиза: - В деревню. Вы зря проездите. К тому же, вас не выпустят. Ее в Москве уже точно нет!
Пушкин: - А если это не так?
Мери: - Спросите у нее. Напишите?

Пушкин нервно ходит по сцене.

Пушкин: - Бесплодное сидение!
Председатель: - Так уж и бесплодное?
Пушкин: - И ведь главного не сделал, ради чего ехал сюда. Крестьян заложить в Опекунский совет не успел.  Зачем все это было нужно?!... А если она еще в Москве?... Только Никита знает ответ на этот вопрос. Никита, где она? Что с ней? Уехала ли? Эх, Никита, Никита…

В углу кабинета появляется Никита.

Никита: - Я не могу вам этого сказать, поскольку живу у вашего батюшки.
Пушкин: - Но, ты слышишь разговоры, видишь людей.
Никита: - Да. Но я не могу вам этого сказать, потому что… к несчастью нахожусь там, а вы, барин, здесь.
Пушкин: - Как ты меня назвал?
Никита: - Простите. Александр Сергеевич!
Пушкин: - Все словно сговорились.

Натали стоит у окна.

Пушкин: - Что делать? Что-то ведь надобно делать!
Мери: - Просто напишите ей. Она вам обязательно ответит.
Пушкин: - Написать?!... Она наверняка на меня в обиде. Столько времени ждет, а я тут… Написать!

(Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 11 октября 1830 г.) Пушкин поворачивается к Натали, смотрит на нее, говорит ей.

Пушкин: - “Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но, не правда ли, вы уехали из Москвы?”

Дальше фонограмма письма. Пушкин ходит.

Фонограмма: -
“Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье — все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон. Итак, вы в деревне, в безопасности от холеры, не правда ли? Пришлите же мне ваш адрес и сведения о вашем здоровье. Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам еще не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхт у или через Архангельск? Дело в том, что для друга семь верст не крюк; а ехать прямо на Москву значит семь верст киселя есть (да еще какого? Московского!)  Вот поистине плохие шутки. Я кисло смеюсь, как говорят рыночные торговки”.

Пушкин снова смотрит на Натали, говорит ей.

Пушкин: - “Прощайте, повергните меня к стопам вашей матушки; сердечные поклоны всему семейству. Прощайте, прелестный ангел. Целую кончики ваших крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили”.

Пушкин сворачивает письмо, кладет его на подоконник. Натали берет его, исчезает. Музыка обрывается. Входит Настя.

Настя: - Приехал писарь. Вам просил передать, барин.
Пушкин: - Что это?

Настя дает ему бумагу.

Пушкин: - От 16 октября Опекунский совет выдал на 200 душ свидетельство. Слава Богу. Хоть это удалось! Накорми писаря. Пусть с дороги отдохнет.

21. ДЕНЬ. ПУШКИН ЗА СТОЛОМ ПИШЕТ. ТИХО ЗВУЧИТ МОЦАРТ. МЕРИ РАССМАТРИВАЕТ РУКОПИСИ НА ПОЛКЕ ШКАФА.

Мери: - “Глухой глухого звал”, “Я здесь Инезилья”, “Пред испанкой благородной”.
Пушкин: - Не трогай ничего.
Мери: - Хорошо. Конечно…

Мери продолжает осматривать рукописи.

Мери: - А вы говорите – напрасно. А вы говорите, что теряете время.
Пушкин: - Мешаешь!
Мери: - Не буду. Извините.

Мери хулиганит, продолжая осматривать рукописи.

Мери: - Поэма. Целая поэма! “Домик в Коломне”. А вот повесть!
Пушкин: - Я же сказал – мешаешь!
Мери: - Извините, я тихонько. “Выстрел” - опять Белкин!
Пушкин: - Да что же это такое? Не трогай ничего!
Мери: - Я ведь ничего не перепутаю, не сомну.

Пушкин перестает писать, смотрит на нее.

Пушкин: - Ты одна? Где твои приятели по застолью?
Мери: - Сегодня у вас нет необходимости в них. Вы заняты другим. И это прекрасно!
Пушкин: - Отчего же пришла ты?

Мери улыбается, кокетничает, передергивает плечами, не отвечает. Берет с верхней полки шкафа портрет Жуковского. Пушкин больше не сердится, откладывает перо, с интересом смотрит на Мери.

Мери: - Ой! Кто это?
Пушкин: - Жуковский.
Мери: - Зачем он здесь?
Пушкин: - Это прекрасный человек, несмотря на разницу в возрасте, мой друг, в чем-то даже - учитель.
Мери: - Откуда у вас этот портрет?
Пушкин: - Жуковский и подарил. Ровно 10 назад.

Мери переворачивает портрет.

Пушкин: - Осторожно! Не разбей!
Мери: - Ой! Тут что-то написано… “Победителю – ученику от побежденного учителя”. Это его слова? Почему он так сказал?
Пушкин: - Имел неосторожность прочитать “Руслан и Людмила”. Так, все!
Мери: - Не буду! Не буду! Работайте, Александр Сергеевич!

Пушкин пытается сосредоточиться на рукописи. Мэри ходит по комнате, как по музею, поднимает глаза, смотрит на картины.

Мери: - Картины!... Ой!... Как интересно!
Пушкин: - Что?!
Мери: - Кто все эти люди?
Пушкин: - Мои предки. Наш род.
Мери: - Сколько их тут! Целый род! Предки! За сколько столетий!

Пушкин откладывает перо, встает из-за стола, ходит, смотрит на картины.

Пушкин: - А ведь ты права. Что там столицы, города, съемные квартиры. Родовое гнездо. Здешние земли еще с начала 17-го столетия во владении Пушкиных.
Мери: - Подумать только!
Пушкин: - Еще Иваном Грозным Болдино было пожаловано во владение моему предку.  За оборону Смоленска от нашествия литовцев, за ведение трудных переговоров с польским королем Стефаном Баторием. Вот так.

Пушкин берет со стола рукопись.

Пушкин: - На-ка почитай!

Мери: -
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.

Мери: - Замечательно! Как это назовете?
Пушкин: - Так и назову. “Моя родословная”.

Мери (читает): -
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.

Пушкин: - Здесь пока не окончательно. Читай дальше отсюда.

Мери легко ходит, дирижирует.

Мери: -
Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Пушкин: - Скоро допишу. (забирает рукопись)
Мери: - Великолепно! Впрочем, как и остальное.
Пушкин: - Все это очень любопытно. Впервые такое испытал. Только здесь могут рождаться подобные мысли. Странно. Глядя на эти портреты, понимаешь, что ответствен не только за свои поступки, но за фамилию, целый род. Думать начинаешь по-другому, ощущать. Ведь не напрасно они смотрят на тебя из этих рам.
Мери: - Как интересно!
Пушкин: - Интересно. Очень.
Мери: - А это кто?
Пушкин: - Мой дядя.
Мери: - Тот самый?
Пушкин: - Тот,… из-за которого я по случайности оказался здесь…
Мери (весело): - Перестаньте! Не стоит сейчас о грустном!

Мери весело ходит, почти танцует, декламирует:

«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»

Мери смеется.

Пушкин: - Бедный дядя Василий!... Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! И более ни слова. Вот что значит умереть честным воином, на щите!
Мери: - Честным воином… На щите… Знаете… Я хотела вам сказать! Да, я скажу! Иногда мне не верится, что нахожусь рядом с вами… Иногда задыхаюсь от… Слышала, что поэты тоже неминуемо влюбляются в своих героев… Героинь. От этого мурашки по коже. Этих ощущений не передать. Вы творите жизнь. Из ничего - букв, слов, которые там - далеко отсюда – люди бросают походя, небрежно, бессмысленно направо и налево. Вы с трепетом подбираете их, материализуете – и тогда рождается жизнь.
Пушкин (улыбается): - Поэтому ты не торопишься…
Мери: - Ведь у вас есть другие ненаписанные страницы. Пожалуйста! Закончите пока их!
Пушкин (улыбается): - Кстати, у меня есть кое-что для тебя.

Пушкин подходит к столу, берет маленький клочок бумаги.

Пушкин: - На-ка почитай! Так. Пока набросок.
Мери: - Что это?... Песнь! Моя песнь!
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Долго смотрит на Пушкина.

Мери: - Вам хорошо здесь? Никто не мешает! Вы столько всего написали! Осень – ваше любимое время года. Дивный период. Вы творите! Вам не нужен более никто! Верно? Скажите, что это так! Ну! Скажите!

Пушкин отходит от Мери, смотрит в пустое окно. Звучит пульсирующая музыка. Пауза. Пушкин оборачивается.

Пушкин (холодно): - Дальше читай!
Мери: -
Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Мери плачет.

Пушкин (зло): - Дальше!
Мери: -
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога