Снегирь

сочится ещё, что, если всё так и останется, жизнь его, действительно, продлится лишь до ночи, с которой придёт лютый мороз, а уж он-то знает своё дело! Холодно было уже сейчас, но вот думать об этом не хотелось. Андрей как-то разучился думать за эти месяцы, обычно приходилось действовать: стрелять, бежать, укрываться, ещё рубить дрова, чистить картошку, да много чего, а, главное, ему это всё несказанно нравилось. Растерянность и ужас начальных боёв, которые пришлись на жаркий август, как-то незаметно и самопроизвольно распались на настороженность, осторожность и какую-то вечную тревогу, приятно, однако, бодрившую – нечто походившее на безотчётную радость от опьянения после первых двух рюмок. Появилась, наконец-то, долгожданная седина, об отсутствии коей так сокрушалась супруга! Кроме того деловитостью компенсировались рвотные позывы после первых убийств и при виде развороченного человеческого мяса, рефлексы, которые, впрочем, не так уж часто и проявлялись, что в реальности отличало их от многозначительных описаний из поучительных книжек о запредельной чистоте и сердобольности кровавого человечества.
    Последовали часы, принесшие много страданий, но всё же не страха перед возможной кончиной, – удручала не сама гибель средь мёрзлого поля, а её очевидная бездарность и гнетущая несущественность. Ещё и другое заботило и заставляло сосредоточиться… Где-то в отяжелевшей голове, видимо, сразу за глазницами, так и мозолило чем-то неуловимым, но настойчивым, чем-то, что упрямо требовало мыслями уходить в ставшую безмерной даль своего прошлого, где обеспеченный прежде, определённо, состоявшийся индивидуум, не чуравшийся социума, посмел покинуть светло-санаторное Приморье с его пафосной столицей. И вот этого ради? Прошли уже и новизна, и порождённая ею эйфория, и даже какой-то быт боевой наладился, подружка завелась опять же. Однако, нагрянул беззастенчиво тот самый проклятый момент, предназначенный кем-то для оценок, и он как-то умудрился поместить одного из возможных визави в место и в положение, при коем уж точно никто не помешает произвести следствие всё же над сами собой, дабы зафиксировать в сознании миг, когда распалась очередная связь времён, и на свет Божий, явно без зачатия появился некий иной человечек, в то время, как прежний сгинул в прошлом, не умирая… Получилось чистейшее раздвоение личности, породившее как бы двоих, один из которых был тяжело ранен к обеду и потерял сколько-то крови, а где-то в прошлом остался кто-то предшествовавший всему, и ему положено было бы взирать с удивлением и страхом на творившееся здесь форменное безобразие, конечно, с точки зрения пошлейшего мирного бытия. Но свершившаяся биография зачем-то поглотила своего расслабленного владельца, не позволив ему интересоваться, с позволения сказать, приемником, непременно желавшим обсудить чреду не самых сакраментальных вопросов!
    В голове опять поплыл туман, который как-то вдруг утратил своё депрессивное уныние. Наоборот, он стал совсем тёплым, несмотря на усилившийся мороз, – тёплым, как добрый парок в доброй же баньке, после которого обязательно будет стол с коньяком, с колечками лимона, с незамысловатыми салатами, с сочными котлетами и с бесконечными в ночи, задушевными разговорами. Так это бывало с друзьями почти каждую неделю, кажется, лет тысячу назад в его любезном Владивостоке! Да, где-то очень и очень далеко, у самого обреза своенравного Тихого океана, расположилась на века его непревзойдённая, как говорят, малая, но, по сути, такая большая Родина! Дома в ней с царских времён всё продолжают карабкаться по строгим склонам, вгрызаясь в беспримерную крутизну гранитных скал, а дороги, мосты и немыслимые эстакады серпантинами и безумными узлами соединяют то, что Господь никак не планировал сводить воедино. Залитая солнечным светом, просторная, ажурная вязь творений рук человеческих в иррациональном ландшафте приморских сопок, неподвластная ни одному из мыслимых штормов, как ясный дворец, как твердыня без ненужных эмоций и поныне молча ждёт своих рыбаков, моряков, бойцов всех званий и рангов, а ещё прочих бродяг да скитальцев. Теперь вот и он попал в их число немалое. Да, всё же стоило вернуться к каменным берегам русского Золотого рога, к неугомонной Светланской, к патриархальным вагончикам фуникулёра, а ещё на ту самую развесёлую набережную у стадиона «Динамо». Пройтись бы сейчас там, съесть кальмара на гриле или осьминога, можно взять пакетик с чилимами и щёлкать их вместо семечек, да и с хорошим пивом во Владивостоке всё также благополучно. 
    Любой, в паре шагов от зловонья собственной могилы, оглянувшись на самую постылую обыденность, в её повседневных заботах обязательно узрит и райский флёр, и даже божественное сияние. Андрей же и ранее не числился в рядах наивного электората, а уж теперь и подавно не испытывал никаких иллюзий, в том числе и в отношении разлюбезного прошлого – оно целиком осталось в распоряжении того самого гомункула, чьей перерождённой, но отторгнутой репликой он себя вдруг ощутил. И вот именно сейчас требовалось обозначить родство двух генетических копий, которые одновременно-то и не существовали никогда – ради справедливости обязательно требовалось, иначе не избавиться ни от унизительного сиротства, ни от зависти к расчудесным событиям своей предыдущей жизни! Зафиксировать же сей факт можно было, лишь найдя точку разлома, когда именно произошла та дивная метаморфоза, забросившая, в конце концов, добровольца и в Донбасс, и на это промороженное поле.
    Скорее всего, начинать следовало издалека, как поступают профессиональные дознаватели, которым страждущее общество поручило отслеживать и зарождение, и даже зачатие суровой правды…     
*    *    *
    Война с родителями и прочими признанными авторитетами мира серьёзных людей и занятий, как водится, закончилась тотальной победой, за фейерверком которой призывно маячил уже свой собственный мир. Вот именно собственный, и пределы его ограничивались лишь личной фантазией, а также ежемесячной платой за съёмное жильё, нескромно наречённое студией, но являвшееся, по сути, мелкой и убогой малосемейкой, куда тараканы если и заглядывали то до крайности редко и, видимо, исключительно из сочувствия! Однако, на этих дивных двенадцати квадратных метрах имелось столько сказочных «зато», что все предыдущие годы, проведённые в, казавшейся теперь непомерной, трёхкомнатной квартире предков, представлялись тюремным заключением под присмотром родненьких надзирателей, отдалившихся ныне на расстояние достаточное для счастья!
    Вольница длилась положенное время, но рано или поздно приходят они, вернее, последней является именно она, которая та самая, и оказывается, что нынешнего объёма личного пространства тебе вовсе не требуется, и делишься ты им совершенно бескорыстно, на добровольных началах и с радостью! А ещё, где-то через годик, когда известный животик у известной особы уже совсем округлится, обнаруживается, что та самая, отвоёванная с таким упоением вселенная, состоящая из подлинных ценностей, таких  как крутая кофеварка и кондиционер, теперь подлежит модернизации! Выясняется, что гнёздышко, ставшее однажды уютным, необходимо укомплектовывать ещё и детской кроваткой, какими-то ковриками, манежем и прочей всячиной, которые никак не желают втискиваться ни в личные каноны мироустройства, ни в «просторы» малосемейки. Мама и папа, с общечеловеческим опытом смиренно ждавшие где-то за углом, встрепенулись, всё объяснили и помогли должным образом; и появилась первая своя настоящая квартира, правда, отягощённая ипотекой, с которой, впрочем, быстро расправились. А у родителей, которых к тому моменту, естественно, стало вдвое больше, случилось особое оживление, местами граничащее с экстазом, вызванное формированием и образованием в череде ордынских захватов этого – следующего человеческого существа! И почти тут же выяснилось, что, в самом деле, форма не определяет содержание, так как этот комочек живой плоти, легко располагавшийся на двух ладошках, умудрился сразу подчинить себе уже даже не только просторы личного космоса, но и самого созидателя местного отделения галактики Млечного пути, ставшего, наконец-то, подлинным отцов семейства. И тут к Андрею, в его счастливую, но рассеянную от недосыпа голову, заявилась самая, что ни на есть банальность, нашептавшая предательским образом, что вот этот слюнявый, беззубый ротик с аккуратными, коралловыми губками ещё извергнет много упрёков в адрес своего создателя. Сей факт случается у всех обязательно, и в этот раз он обязательно случится и займёт почтенное место в истории очередного Homo sapiens… как только матушка и батюшка материальными вливаниями и душевным теплом, в целом, сформирует для взрослой жизни свой вариант человека разумного.
    И… крошке мгновенно всё простилось на многие десятилетия вперёд! Включились правильные инстинкты, которые, не оглядываясь, сгребли и выкинули на свалку своего невеликого прошлого практически все юношеские изыски и фантазии, связанные как с самоидентификацией средь сверстников, так и с фортификацией от вездесущего опыта старших поколений. Особенно досталось цинизму, внешность коего в одночасье потеряла и остроту провокативности, и золотые блёстки нигилизма… Возникшая же осмысленность бытия под сенью бриллиантов своей драгоценной короны сгруппировалась, насупилась и не позволила скандалить даже самым противоречивым чувствам, настроениям, влечениям – всё распалось, улеглось в виде удобрений и заполнило собой формы, заранее припасённые природой.     
    Нет-нет, уходя в праведную эпоху возмужания, боец явно хватил от времени лишнее. Те прекрасные годы с чувствами ясными и чистыми до святости горного хрусталя шли ещё в непрерывной чреде открытий области доступного пространства, где познанное, как и достигнутое, озарялось сиянием молний удивления и интереса. Так бывает при доброй грозе поутру – вот мир и умыт, а озон натуральной свежестью ещё щекочет ноздри, ещё бодрил и опьяняет. Нет, это не то прошедшее далёко, которое захочет быть к тебе жестоко, определенно, не то…   
    И тут опять на сцену вышел, не представившись, юркий красногрудый сорванец, с коим уже сроднились и, возможно, до той самой пресловутой гробовой доски! Глупышка, козыряя апломбом, бессовестно осчастливил округу неожиданно зычным, но жёстким вокалом; окрестность же, навсегда потонув в вековой серости и придремав было к обеду, скромно промолчала. Андрей немного развернулся в сторону непотребного скрежета и застал снегиря уж за трапезой; певун, не услышав должных оваций, потрясённый такой несправедливостью, решил, видимо, подкрепиться для успокоения. Он склёвывал что-то с веток, частично глотая, частично роняя на снег, и на небольшом расстоянии было отчётливо видно, что благостный процесс поедания сопровождался ещё и не менее благостной и почти непрерывной дефекацией. Казалось, пред очи раненого бойца предстала не ничтожная птаха, а хорошо отлаженный механизм по переработки более или менее упорядоченной органики в неструктурированный гумус.