Снегирь

Ся. Андрей дважды попадал на эти сборы, от чего впечатлений и значимости в глазах одноклассников хватало на всю первую четверть учебного года! Ничего сверхъестественного откапать, конечно, не удалось, но там был явный дух крепкой казачьей вольницы, которая, как им сразу объяснили, заключалась не только в отсутствии понуждений и досужего присмотра, но ещё и в ответственности, как за самого себя, так и за товарищей. И это срабатывало! Дежурные с энтузиазмом таскали воду и на кухню, и в палатку к девчонкам, ещё рубили дрова, убирали мусор, а девушки после трудового дня дружно чистили картошку, напевая как текущие шлягеры, так и песни из глубины столетий русской жизни.
    Ну, и, разумеется, их знаменитые посиделки у костра – первого серьёзного костра в жизни Андрея. Звенящий насекомыми, тёплый, недвижимый воздух наполнялся степенными рассказами седовласого профессора, вещавшего о жизни прошлой, канувшей в вечности, – чем занимались люди в вековых далях, о чём думали, какую утварь делали и как мастерили нехитрую одежду, а ещё и о многом другом, что, как оказалось, не особенно-то отличает нас нынешних от далёких пращуров. Девчонки и мальчишки заворожённо слушали про Александра Македонского, про Чингисхана, Ивана Грозного – и вот ведь всё явно было из школьной программы, правда, с существенными дополнениями, но старенькому учёному как-то особенно удавалось преподать историю, и каждая новелла врезалась в память и осталась в ней без утомительной зубрёжки. Расходились глубоко за полночь.
    Однажды речь зашла о том, как уважаемый ныне научный работник, самостоятельно в далёкой молодости, во время раскопок, возглавляемых его учителем, обнаружил обширную помойку, куда остатки жизнедеятельности выбрасывались несколько столетий, и какой в том был восторг. Девушки стали брезгливо фукать, парни тоже скривили лица, но профессор, улыбаясь, доходчиво объяснил:       
– А с чего такая реакция? Брезгуйте? А вот скажите, мои уважаемые друзья, сколько отходов продуцирует человечество? Цифры тут не очень имеют смысл, – он пытливо рассмотрел молодёжь поверх толстой оправы очков и, не получив внятного ответа, подняв указательный палец, сообщил, – так вот! Отходы нашей жизнедеятельности равны один в один всему тому, что мы произвели, построили или добыли, конечно же, с незначительной коррекцией по времени. Одна вещь служит неделю, а другая десятилетия. Но с нашей точки зрения, по истечению веков и тысячелетий, всё обстоит именно так, как я заявил! Кто-то хочет опровергнуть меня? А куда деваются вещи, вышедшие по той или иной причине из употребления? Правильно! На помойку, на свалку – туда им и дорога. Это сейчас мы что-то пытаемся переработать сразу, тогда тоже не всё выкидывали, к примеру, металлы, но большая часть утвари именно там – в этих сокровищницах для настоящего археолога, которые сообщают нам абсолютно всё о материальной культуре, проживавшего в этих местах народа! Вы только представьте, что, найденную вчера треснувшую пуговицу, один носил, а изготовил её какой-то ремесленник, которые и умерли уже лет семьсот тому назад, и кости их давным-давно рассыпались в прах, а изделие всё ещё с нами – может это и есть вечная жизнь? Если кто-то из вас свяжет свою судьбу с нашей наукой, желаю тому помойки находить каждый полевой сезон…
    Однако, никто с пожилым профессором спорить не стал и никто из той школьной команды не пошёл в археологи – другие времена настали! Известный своей капризностью наш народ, ещё ранее бывший богоносцем, вот и теперь, побросав алые стяги и хоругви, из пролетарского братства с головушкой занырнул в страстную пучину капиталистической охоты на золотых тельцов, которые, как известно, средь осколков древней керамики в последнее столетие совсем замечены не были. Меж тем слова уважаемого в своих кругах учёного возымели-таки действие как минимум на Андрея, который, осознав важность помойной теории, стал с уважением относиться к выбрасываемому мусору. До момента окончательного взросления он даже, в виде послания далёким потомкам, на случайно разбитой посуде несколько раз накарябал своё имя, наивно мечтая, что когда-нибудь и оно займёт достойное место на полках музея истории чего-то там! А кому не хочется запечатлеть себя в вечности, хотя бы даже и таким несуразным образом? Впоследствии все эти потуги, конечно, прекратились – кругом же разумные и адекватные люди! – но серьёзность к отбросам собственного функционирования осталась, и в момент погружений в мусоропровод очередного пакета с семейными отходами нет-нет, да и подмигнёт тайком незнакомый археолог с помойки будущего… 
    Кислород под многослойной курткой исчерпался быстро, и к прочим бедам добавилось удушье, что заставило раненого опять предъявить своё лицо реальному миру сквозящего холода. К вечеру воздух и в самом деле всем своим огромным объёмом начал неуклонное движение в известные лишь ему дали, что породило не самый резвый, но всё же неприятный, ледяной ветер, в вездесущих потоках которого, словно чумазые детки из цыганского табора, тут и там вихрями кружилась снежно-пылевая позёмка. Как только отяжелевшая голова вернулась в бесприютную действительность пониженных температур и такой же социальной ответственности, так мгновенно – кто бы сомневался! – обнаружился давешний снегирь. Но прилетел ныне назойливый наглец не один, а прихватил с собой ещё и премиленькую самочку – судя по небольшому размеру, это была именно она. Паршивец, по мыслям Андрея, притащил подружку, явно планируя похвастаться, изображая из себя этакого альфа-самца, который с помощью своей иезуитской хитрости смог заманить и завалить неимоверную добычу! Пернатый беспрерывно что-то пищал своей милашке, то и дело, поглядывая на пострадавшего, как бы предлагая ей самой оценить величину и значимость трофея. Но крылатая дамочка явно не спешила придаваться восторгу – дородный представитель человечества её, понятно, интересовал мало! А что с такой прорвой мяса делать пичуге из бросового семейства вьюрковых, у которой природой определены пределы и нет ни единого шанса выбиться хотя бы в вороны, не говоря уже о премиальном сословье гербовых орлов-падальщиков?
    Внезапно сладкая парочка насторожилась, после чего испугано встрепенулась и наконец, придавшись положенной истерике, свойственной их презренному племени, огласила ближайший радиус звуками, напоминавшими скрежет пенопласта. Далее, они, одновременно взлетев, стремглав понеслись в сторону тощей лесополосы. Однако, траектория их позорного бегства по лихой дуге пролегла над распластанным добровольцем, к самому носу которого упала какая-то красная ягода, склёванная с одной стороны – недоеденный полдник, разумеется, выскользнул у пичуги ненамеренно, что никоем образом в предвзятых глазах Андрей не уменьшило степени греховности этакого послания! Боец чертыхнулся беззлобно, забыв тут же глупую несуразность; со стороны оврага прямёхонько к нему, низко наклоняя лопоухую морду, бежала большая собака грязно-белой расцветки с характерно чёрной спиной – издали казалось, что это ей кто-то зачем-то приладил шутовское седло, забыв, однако, водрузить потешную куклу. Раненный на миг зажмурился, вздохнул и достал финку – привычным движением извлёк из ножен свой первый трофей своей первой войны. Между тем, приблизившись метров на двадцать, в лежавшей куче тряпья псина распознала живого человека, отчего раздосадовано заскулила, остановившись. Бродяжка внимательно осмотрелась, обижено поджав хвост, да так сильно, что он, пройдя меж задних лап, оказался у живота, который, при следующих движениях, заколыхался худой тряпицей, бесстыдно выставив ряд крупных сосков.
– Что, сука, не повезло? Иди в другое место харч искать, а то, смотри, сама до весны не доживёшь, попадёшь в окопный гуляш, и сдохнут тогда твои щенки. Угораздило же тебя – дуру – к зиме залететь, – дядька сочувственно поморщился, понимая, что, несмотря на перебитые ноги, однозначно даже в лежачем положении, руками и ножом справится с этим голодным существом.
    Собака тоже сообразила, что расклад не в её пользу. Она, вынюхивая и шныряя мордой из стороны в сторону, обогнула большим полукругом свою несостоявшуюся добычу и, не оборачиваясь, отправилась в сторону вражеских позиций.
– Ох, и сожрут же тебя, милая, – Андрей с сомнение посмотрел вслед животному. Он слышал, как о сопредельной стороне рассказывали, мол, с едой у них всё очень нестабильно, и что они давно поели всю живность в округе, что никак не мешает, в свою очередь, уже им придумывать о своих врагах нечто подобное… 
    Не понравилась ему эта псина с её голодными детками, скулящими где-то под заброшенной хатой. А ещё раздражали предыдущие посетители – вздорные птицы-снегири, которые от щедрот своих неописуемых поделились с ним обглоданной ягодкой! Как-то так поступают в зоосадах взрослые, выбрасывая в застенок медведям недоеденное мороженное, окончательно растаявшее от избыточной доброты солнца. 
    До начала эвакуации оставалось около часа, и дело, очевидно, обещало быть до безнадёжности нетривиальным, а, возможно, и последним в жизни. Но именно своё бытие хотелось всё же считать состоявшимся или хотя бы значимым, для чего требовалась отвлечься от мыслей о предстоящем и о возможном и найти тот самый миг, когда от него нынешнего, предательски отреклось его такое замечательное прошлое. А ещё, возможно, это позволит понять причину попадания собственной персоны в студёную Украину, и если уж судьбина заставит сдохнуть тут в одиночестве, то стоило осмыслить, за какие такие высокие идеи сие произойдёт, и как они закрались в его кругом благополучную голову. Воин, пытаясь сохранить тепло, укутался, как смог, шапку натянул до бровей, кисти рук убрал в рукава, но голову под куртку прятать не стал и финку положил радом с собой – с такими гостями нужно быть начеку!
    И вот в который уже раз за нынешний день он мысленно попытался восстановить цепочку событий и образов, благодаря коим покинул Владивосток – по-настоящему замечательный, светлый и искрящийся город, ввергнув теперь себя со всем своим славным организмом в состояние близкое к коллапсу.
*    *    *
    Раньше, до своей войны, Андрей воспринимал родной город совершенно утилитарно, как местность достаточно удобную, ненавязчиво урбанизированную, где волей судеб обитал сам, а также примкнувшая к нему семейными узами супруга, с зачатой почти в браке дочкой. Дальше плодиться они не отважились, однако, для комплектности приобрели герань, кактус якобы из Мексики, ещё нечто в горшочках и, после не затяжного спора, всё-таки завели котика! Принесли в дом этакое вынуждено ласковое существо. Котейка, присматриваясь к окружению, как и все его племени, рассчитывал на свой звёздный час, когда с помощью хозяйского корма удастся-таки достигнуть тигриных размеров, чтоб уже открыто и с нескрываемой свирепостью высказать наболевшее, предъявив остальным жильцам квартиры, а коль придётся то и подлым соседям, вполне законные претензии, накопившиеся за тысячелетия угнетений хоть и пушистого, но, определённо, несгибаемого в веках народа! А