- Этак они, гляди, и самодержавие свергнут, - ворчал Остерман.
Собирались ночами во дворце князя Черкасского. Шумели страшно. Возмущались действиями верховников.
- Верховники расширили Совет, да кого ввели-то? Голицына да Долгорукого – своих.
- Написал князь Голицын конституцию, палаты какие-то придумал, сравнял дворян с купцами, да оба сословия от дел государственных и отстранил. Верховный Совет править будет, даже не государь.
- Они-то может всё делают и на пользу государству, да только всех остальных дворян ни во что поставили, за дурачков посчитали.
Это было самое обидное для дворян.
- Мы князья Черкасские, - говорил Алексей Михайлович, - конечно не Рюриковичи, как Долгоруковы и не Гедиминовичи, как Голицыны, но род свой древний, от султанов Египетских ведём. Разве мы не достойны быть в Совете?
- Вся шляхта русская достойна. Не должны Россией две фамилии править, пусть хоть и знатные. По справедливости надо!
- Челобитные кому подавать, если их там много будет? Пока всех обойдёшь, ноги по колено сотрёшь.
- Леготу надо дворянству. Что такое всю жизнь служить? А хозяйство как же, поместье? Без хозяина дом сирота!
- Такие дела, как государственное устройство, - сказал князь Черкасский, - просто так, за здорово живёшь, не решаются. Ну как же можно этаким манером подобные дела делать?! Тут всё обдумать надо не спеша. Столь важное дело требует многого и долгого рассуждения. Надо собрать учредительное дворянское собрание, человек сто, и на нём всё решить. А Верховный Тайный Совет отменить.
- Так будет у нас государь или нет?
- Государыня.
- Хорошо, пусть так.
- Вот это и надо решить, - сказал Черкасский.
- Может не надо ничего решать? Анна Иоанновна баба добрая.
- Да, Бестужев рассказывал.
- Не надо бы так о государыне.
- Да молчу, молчу, вырвалось.
Остерман шепнул на ухо радостно Лёвенвольде:
- Мне кажется, Густав, дворяне тайно желают доброго царя.
- Зачем же они тогда всю эту демократию разводят?
- Да кто их знает? Думаю, тут, что гвардия решит, так и будет. Видишь, как раскричались. А когда в Кремле в коридорах солдаты стояли, все эти дворяне только шептались между собой. Надо гвардию поднимать. Как она решит, так и будет. Как Меншиков Александр Данилович поступил пять лет назад. Избрали портомойку лифляндскую, а за ней светлейший князь. Вот как такие дела делаются. Надо искать кого-то в гвардии.
- Что там искать? Семён Салтыков кузен Анны, майор Преображенского полка.
- Верно, Густав, верно. Приведи его сегодня ко мне.
На перекрёстках улиц и площадях Москвы прочитали манифест.
«Общим желанием и согласием всего российского народа на российский престол избрана по крови царского колена тетка Его императорского величества Петра Алексеевича, государыня царевна Анна Иоанновна, дщерь великого государя царя Иоанна Алексеевича. Чего ради к Ея императорскому величеству, чтоб изволила российский престол принять, отправлены с прошением. Анна Иоанновна соизволила согласиться и сейчас обретается в пути».
Москвичи выслушали манифест, кивнули и занялись своими повседневными делами. Простому люду Москвы, ремесленникам, слугам, рабочим мануфактур, мелким торговцам и прочим было безразлично, кто ими будет править. Что в лоб, что по лбу, больно будет одинаково, поэтому что Анна, что Долгоруковы, всё равно, хрен редьки не слаще.
Через восемь месяцев в Охотске, самом дальнем городе империи, прочитали манифест и сказали:
- Вон оно чего в Москве делается. А мы-то до сих пор за здоровье Петра Второго молились.
Первый проект от дворянства был подан тоже 5 февраля, за ним ещё несколько. Дворяне старательно скрипели перьями, думая об устройстве государства. Верховному Тайному Совету и его членам в дворянских проектах места не находилось. Верховникам оставалось только одно: рассорить дворян между собой и в создавшейся неразберихе взять власть. Поэтому они объявили, что проекты могут представить и другие партии дворян.
Время шло, поезд Анны Иоанновны из нескольких сот подвод и свитой из 63 человек приближался к Первопрестольной, верховники теряли инициативу, а с ней и власть.
Из Митавы Анна Иоанновна выехала 29 января.
В одной карете с Анной ехал полуторагодовалый Карлуша, его кормилица Илва и лично князь Василий Лукич Долгоруков. Карета поставлена на полозья, ехать в ней по зимней дороге одно удовольствие, не трясёт на ухабах, ход плавный.
- Почто ты с нами увязался, Лукич? Мало ли какие у вас дела женские? А ты глаза на нас пялишь.
- Приказано глаз с вас не спускать, государыня. Я старый человек, я всё видел, меня трудно чем-то удивить.
- Кем приказано-то? – не унималась Анна, ей было явно скучно.
- Верховным Советом, матушка. Кем же ещё?
- Боитесь сбегу куда?
- Мало ли что.
Но тут проснулся Карлуша, сладко потянулся, захлопал глазками. Внимание Анны переключилась на него.
- Проснулся, моё солнышко, проснулся, моя куколка, - закудахтала она ласково.
Мальчик уставился на незнакомого дядьку, показал на него пальчиком и залепетал что-то, мешая немецкие и русские слова.
- Что он там говорит? – недовольно спросил Василий Лукич.
- Тебе приказано глаз не спускать, а ты уши навострил, князь, - насмешливо и дерзко ответила Анна Иоанновна.
И опять сомнения колыхнулись в душе князя.
Первый российский город Рига встретил Анну Иоанновну залпами пушек, воинским парадом и торжественным молебном в православном храме. Ей всё это было непривычно, приятно и волнительно.
Потом были Печорский монастырь, Псков, Новгород, Тверь. И везде торжественные приёмы, молебны, салюты и почести, почести…
К почестям Анна Иоанновна привыкла. И Василию Лукичу привыкла, они с Ильвой не обращали на него ни какого внимания, занимались ребёнком, а Карлуша скрашивал утомительную дорогу в неизвестность. Понятно, что едет к трону, но как там чего будет на Москве. Москва Анне город родной, но она давно там не была.
В пяти верстах от Тверской заставы на Тверском тракте стоит село Всехсвятское. Здесь всегда перед въездом в Москву останавливался на отдых, в семье своего друга имеретинского царевича Александра Арчиловича, император России Пётр Великий.
В село 10 февраля прибыл поезд Анны Иоанновны. Расположилась она в деревянном зимнем дворце имеретинских царевичей. Её ждали сёстры и двоюродный брат Семён Салтыков.
Анна соскучилась по родне. Не успела выйти из саней, как к ней подошли сёстры: старшая - пухленькая болтушка и хохотушка Екатерина, герцогиня Мекленбургская и тощая, не от мира сего, младшая сестра Прасковья. В стороне стоял высокий офицер, майор Преображенского полка Семён Салтыков. Началась весёлая кутерьма с поцелуями, обниманиями, женскими ахами и охами.
Хозяйка имеретинская царевна Дарья Арчиловна пригласила всех во внутрь дворца.
- И правда, - согласилась Анна, - что мы тут на морозе. Семён, братец, что ты как не родной? Пойдём, пойдём.
Семён Андреевич был старше сестёр почти на двадцать лет и большой дружбы между ними не наблюдались.
Весёлой гурьбой ввалились во дворец, поснимали шубы, кинулись к печке. Морозы той зимой стояли лютые. Долгорукого оставили одного.
- Не обессудь, Лукич, - улыбалась Анна Иоанновна, - надоел ты доро́гой хуже горькой редьки. Дай мне с роднёй поговорить без твоих глаз неустанных.
Хорошо ли, плохо ли, а что Василий Лукич мог тут поделать?
После всех щебетаний и возни с Карлушей, перешли к делу.
- Быть тебе, Нюрка, самодержицей всероссийской, - заявила Екатерина.
- Не знаю, сестрица, я ведь кондиции подписала.
- Да знаем, - отмахнулась Катерина, - да Москва-то против. Если сама дурой не будешь…
Герцогиня Мекленбургская сбежала от побоев мужа в Москву вместе с дочерью и рассчитывала, что если у Анны наследников не будет, то следующей императрицей будет её дочь.
- Ой, ли, Катя? – сомневалась Анна. - Что там, в гвардии, говорят, Сёма?
- Говорят, что не доросли мы до справедливого порядка. Куда нам до Европы? Нам бы государя справедливого. На тебя все чаянья, сестрица. В Преображенском да Семёновском полках многие не хотят давать власть Долгоруковым да Голицыным.
- Многие. А надо, что бы все.
- Надо, Нюра, да я только майор Преображенского полка.
- Был, кузен, был. С сегодняшнего дня ты подполковник, - выскочила с языком Екатерина, - Нюра, правильно говорю?
- Ну да, - несколько не уверенно согласилась Анна.
- Подполковником? Да я за тебя, сестрица…
- Все за неё, - перебила кузена Катерина.
- А ты имеешь право, Нюра, чины-то раздавать? – спросила Прасковья.
- Имею, Параня, имею. В кондициях сказано: до полковника имею право чины давать.
- Вот так и надо, Нюра, всех кого можно приласкать, - поучала Екатерина, она считалась самой умной среди сестёр, такой умной, что верховники не решились ей вручить корону Российской империи.
- Так и буду. Не хочу быть куколкой в руках Верховного Совета.
Среди дворянского сословия началось брожение. Договориться дворяне между собой ни как не могли, но верховники теряли власть. Они грозились карами небесными и земными, грозились отправить не покорных в Сибирь соболей ловить. Угрозами Верховный Совет от себя дворян только отталкивали, таких грозных властителей над собой видеть никто не хотел.
- Соболей-то ловить отправить могут, а вот деревенькой пожаловать только государь может, - говорили дворяне.
- Не ладу, ни сладу не будет. Как это вместо одного самодержавного государя десять самовластных сильных фамилий? Передерутся между собой.
- А мы, шляхетство, пропадём, и горько нам будет. Будем милости у всех десятерых искать.
- Это трусость, господа, - пытался урезонить Дмитрий Голицын, - до общей пользы договориться-то можно.
- Да нельзя, Дмитрий Михайлович, - отвечали ему, - кто вам льстить будет, того вы и привечать будите, а кто правду вам скажет, тот пропадёт. Общую пользу оставят и всяк будет трусить, и манить главным персонам для своих интересов или страха ради.
- Не будет этого, - увещевал Голицын, - мы не для себя стараться будем, мы для общего блага.
- Павла Ивановича по что арестовали? Для общего блага?
Павел Иванович Ягужинский, оказывается тоже посылал гонца к Курляндской герцогине, да только наткнулся в Митаве на делегацию верховников. Там его и схватили, Михайло Леонтьев его в Москву привёз.
- Это вы так над каждом изгаляться будите? Слова вам не скажи.
Ягужинского и его гонца пришлось выпустить.
Иностранные послы докладывали в свои страны, что русские дворяне аристократической олигархии боялись больше, чем деспотической монархии.
Остерман и Лёвенвольде развернулись во всю. Потихоньку они приводили к мысли, что абсолютное самодержавие лучше, да и привычней для России-матушки.
Дворяне Анну жалели. Из далека будущая самодержица казалось совсем не страшной.
- Василь Лукич аки пёс цепной возле неё, голубушки. Бедная, она бедная.
Анна казалась царевной из сказки, заточённой злым Кащеем в тереме высоком.
А «бедная» Анна не сидела сложа руки, она действовала. Вечером по приезде отстояла службу в храме Всех Святых, молилась усердно, что бы люди видели: не забыла она веру православную в землях басурманских.
Анна, слыша песню, сложенную о ней в народе восемнадцать лет назад:
