В Митаве, на речном острове, образованным рекой Лиелупе и её притоками когда-то стоял рыцарский замок, теперь на его месте высится дворец герцогов курляндских.
Вечер 18 января 1730 года, за окном валит снег большими хлопьями, холодно. В зале у камина сидит племянница покойного русского царя Петра I, вдова герцога курляндского Анна Иоанновна и её камергер Эрнст Иоганн Бирон. Камергер в переводе с немецкого языка означает дворянин комнаты, по-русски – спальник. Спальник обязан дежурить в комнате государя, раздевать и одевать его. Вообще-то у государыни это должна делать камеристка, но Анны и Эрнст состояли в особых отношениях, интимных, они были аманаты, как тогда выражались. У камергера, как и положено, имелись жена и трое детей. Говорили, что младшего ребёнка, Карла, родила сама Анна.
Герцогиня и её камергер сидели вдвоём у камина, придворные дамы и пажи были отпущены.
Стройный черноволосый тридцати девятилетний красавец Бирон читает вслух французский роман. Он переводит его с французского на немецкий язык, а с немецкого языка на русский в надежде, что у слушательницы хоть какие-то французские и немецкие слова отложатся в памяти. Зря старается. Не давались Анне Иоанновне иностранные языки. И как не бился её учитель Иоганн Остерман, старший брат нынешнего российского вице канцлера Андрея Остермана, ничего не получилась. Не овладела царевна ни танцами, ни французским, ни немецким языками. Ну, не дано. По-французски знала только вonjour, pardon, s'il vous plaît и ещё несколько выражений. Немецкий язык в юности знала точно также, но восемнадцатилетние пребывание среди немцев в Курляндии не прошло даром: немецкий язык с горем пополам одолела. Правда, говорила она на нём с чудовищным акцентом и с ошибками, поэтому прислуге было проще овладеть русским языком, чем разбирать, что хотела сказать герцогиня курляндская.
В прочем, первоначально она не очень нуждалась в немецком языке, так как вместе с ней в Митаву прибыл Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин, назначенный Петром I гофмейстером, то есть управляющим Курляндским герцогством. Он оградил Анну от всех хлопот.
Анне Иоанновне не повезло в жизни. В семнадцать лет она вышла замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма и в семнадцать лет и овдовела. Герцог умер по дороге в Митау. Обвенчалась она с ним 11 ноября 1710 года, а овдовела 21 января 1711 года. Анна вернулась домой сразу же после похорон мужа, но царь Пётр не позволил своей племяннице жить в Москве. С 1712 года она жила в Курляндии в Митаве.
С Петром Михайловичем жила Анна как за каменной стеной. И грешила с ним. Что поделаешь? Вдовье дело такое, даже в русской деревне её не осудили бы, что уж говорить про европейские дворы. Характер у Бестужева, правда, тяжёлый и до женского пола гофмейстер уж очень охочь, жаловались на него. Но Анна привыкла ко всему этому. За то, какая ни на есть, а он защита и опора в этом чужом краю.
А в 1726 году, внебрачный сын польского короля Мориц Саксонский вознамерился стать герцогом Курляндским. Он лично прибыл в Митаву к Анне с предложением руки и сердца. Это предложение абсолютно не понравилось Пруссии, Австрии и России, а особенно светлейшему князю Александру Меншикову, который сам хотел стать герцогом Курляндским. За, были только дворяне Курляндии и Анна. Анна обратилась за помощью к государыне-тётушке, матушке-царице Екатерине Алексеевне с которой у неё были прекрасные отношения. Но интересы России и матушки-императрицы превыше всего. В результате ни Мориц Саксонский, ни Александр Меншиков не получили герцогство Курляндское, а летом 1727 года Меншиков, обиженный на всё и всех, отозвал из Митавы Петра Бестужева-Рюмина. Анна сильно переживала, пыталась вернуть престарелого любовника (он старше её на 29 лет), но ничего не получилось и осенью того же года она утешилась в объятьях красавца Бирона.
Анна Иоанновна задумчиво смотрела в окно. Она высокая статная черноволосая женщина, смуглая кожей, хорошо сложена, круглолицая, как большинство Романовых, не дурна собой, но не сказать, что красива. Глаза её карие тёплые, но когда была не в духе или сердилась на кого, становились страшными.
Анна почти не слушала роман, а вспоминала яблочные и вишнёвые сады родного Измайлова, посаженные ещё при деде Алексее Михайловиче. Как они красиво цвели белым цветом по весне! Их лепестки сплошь покрывали пруды, когда они отцветали.
Анна вздохнула. Не нравилось ей в Курляндии, совсем не нравилось. Она вспомнила как дядя, царь Пётр Алексеевич вывез в Шлиссельбург всю свою «фамилию», как он изволил выразиться на иностранный манер. В Шлиссельбург приехали три сестры Петра – Федосья, Марья и Наталья, две снохи, вдовы братьев Петра царей Фёдора и Ивана, царица Марфа Матвеевна и царица Прасковья Фёдоровна. Последняя взяла с собой трёх дочерей – Екатерину, Анну и Прасковью. Анне тогда исполнилось пятнадцать лет.
На яхте шли до Санкт-Петербурга. Царственных женщин изрядно укачало. Анне местность не понравилась. Болота, чахлые сосны, серое небо над серой Невой, грязь, слякоть, холодный влажный ветер и почему дядя называет это место «парадизом», то есть раем, было не понятно.
Митава не многим лучше. Здесь до моря тридцать вёрст и оттуда прилетает тот же холодный влажный ветер, и те же серые тучи ходили на севере, лето прохладное, зима тёплая слякотная, если она вообще бывает.
Через десять дней Анне исполниться 37 лет. Она смирилась, что ей до конца жизни прозябать в этой Богом забытой Митаве. Когда-то давно Тимофей Архипович, юро́дивый маменьки, напророчил Анне трон и корону. И вот она на троне и в короне герцогов Курляндских и Семигальских. Правда, тогда все решили, что это будет трон московских царей и искренне посмеялись. Юро́дивый, что с него взять?
Анна с нежностью посмотрела на Бирона: «Старается». И как она раньше не замечала его, ведь он давно при ней. Заслонил его Бестужев.
- Эрнст, пойдём в опочивальню. Поздно уже, наверное.
Бирон улыбнулся, пожал плечами и отложил книгу в сторону.
- Слушаюсь, Ваша Светлость.
Через два часа Эрнст Бирон оставил сладко спящую Анну и направился в свои покои, к жене. Он искренне считал, что женщин обижать нельзя: одну ночь он проводил с Анной, другую с женой.
Жена его, придворная дама герцогини, Бенигна Готлиба, урожденная Тротта фон Трейден относилась к связи между Эрнстом и герцогиней как к служебным обязанностям мужа. Собственно она его к ним и подтолкнула. Бенигда сильно сутулая, а не горбатая, как болтали злые языки, и обладала большой пышной грудью, что не могло не нравиться Бирону. И ещё она умная женщина. И как показали дальнейшие события, Бенигна оказалась права: её муж и её сын стали герцогами Курляндскими, а она, соответственно, герцогиней. Её семья в целом прожила безбедную жизнь благодаря этой, в общем-то, порочной связи.
Обитатели замка герцогов Курляндских в Митаве спокойно спали и не знали, что в эту ночь в далёкой Москве круто меняется их судьба.
В далёкой заснеженной Москве в Немецкой слободе в Лефортовском дворце толпились вельможи Российского государства как светские, так и духовные. Высшее дворянство собралось на свадьбу юного императора Петра Алексеевича с Екатериной Алексеевной Долгоруковой, которая должна была состояться как раз 19 января. Но у собравшихся, как оказалось, больше шансов было попасть на похороны.
Юный император по обычаю, идущему от Петра Великого, являлся полковником Преображенского полка. Он лихо 6 января прошёлся маршем во главе полка по Красной площади, потом стоял на литургии у «иордани» на Москве-реке. Вечером император стал жаловаться на головную боль. Обыкновенная простуда, но доктор прописал постельный режим. Через два дня к простуде прибавилась оспа. Царедворцев это встревожило, но не сильно, надеялись, что молодой организм царя справиться с болезнями, но к вечеру 17 января, поняли, что может и не справиться.
Особенно больно было клану князей Долгоруковых. Столько усилий, что бы породниться с царской фамилией и всё зря. С отчаянья они составили от лица царя завещание, где власть переходила к государевой невесте Екатерине Долгоруковой, но подписать его не удалось. Брат невесты Иван Долгоруков, друг и фаворит императора, мастерски подделал подпись царя на одном экземпляре. Вопрос в том – как это воспримет общество, если его предъявить?
В полузабытье четырнадцатилетний император Пётр Алексеевич поднялся с подушек, приоткрыл глаза и махнул рукой:
- Запрягайте сани, хочу к сестре…
Силы покинули императора, он в изнеможении закрыл глаза.
Отлетела к Богу душа юного императора.
Священник благоговейно перекрестился: он много раз видел таинство смерти, ошибиться не возможно – император уехал к своей сестре Натальи, умерший год назад от кори.
Смерть императора ждали, но надеялись в глубине души на чудо, чуда не произошло. По дворцу тут же пронёсся вздох толи облегчения, толи горя. Мужская линия царской династии Романовых оборвалась в ночь на 19 января 1730 года.
Члены Верховного Тайного Совета ждали этого события с нетерпением и ужасом. Наконец, свершилось то, чего больше всего боялись.
Верховники бегло перекрестились и закрылись в ближайшей от покоев императора комнате решать судьбу России.
Верховников всего пятеро: двое князей Долгоруковых – Алексей Григорьевич и Василий Лукич, князь Дмитрий Михайлович Голицын, Гаврила Иванович Головкин и сподвижник Петра I вице канцлер Хайнрих Иоганн Фридрих Остерман, которого русские называли просто Андрей Иванович. Но 18 января срочно в состав Верховного совета ввели генерал-фельдмаршалов, командиров гвардейских полков Михаила Михайловича Голицына и Василия Владимировича Долгорукова. Без них чего бы то ни было решать, ну, ни как не возможно.
В комнате заперлись шестеро членов Верховного совета, про Андрея Ивановича Остермана как-то забыли. Он где-то во дворце, но искать его не стали. И ещё пригласили Ивана Алексеевича, сына Алексея Григорьевича, главы клана князей Долгоруковых. Благодаря именно дружбе Ивана с царём и поднялись князья Долгоруковы.
Алексей Григорьевич сразу же предложил сделать наследницей престола свою дочь Екатерину Алексеевну, невесту покойного императора.
- Нет, - отклонил предложение Дмитрий Михайлович Голицын, - она хотя бы была бы женою, да лучше всего не праздной, а беременной, тогда – да. До рождения и совершеннолетия наследника. А так – нет.
- Кто же знал, что он на крещенском параде в лёгком мундирчике во главе полка пойдёт, простудиться да заболеет? – сказал Алексей Долгоруков.
- Мальчишка, - сказал Голицын, - следить надо было. Крещенские морозы, а он в лёгком мундире.
- Как тут уследишь? Император капризный, избалованный, Царство ему Небесного, - Алексей Григорьевич перекрестился. – Четыре часа на морозе простоял, а тут ещё оспа. Но завещание же есть.
- Так не подписанное же, - парировал Голицын насмешливо.
Он догадывался о происхождении завещания.
- Почему не подписанное? – встрял Иван Долгоруков. – Есть и подписанное.
- Твоей рукой, Иван, озорства ради. Не пойдёт. Долго сочиняли-то завещание сие?
- Почему не пойдёт, Дмитрий Михайлович? – сказал Алексей Григорьевич. –
