Упорство. Глава шестая

увидеть границы обнажившейся руды. Кузнец, поняв это, оборачивается, а сам успевает проникнуться к мальчишке, к его старанию уважением.
– Все, хорош, малец, – вздыхает мужчина. – Славно потрудились. Да и кусок ты тут, видать, здоровенный нашел. Гляди, еще и до края не добил. Идем домой. Завтра придем еще, по свету виднее будет, а так…
– Дядь Ильмар, а ну отойди, – перебивает мальчик нетерпеливо.
Голос его вздрагивает и от усталости, и от жара распаленного духа, и от ударов разогнавшего темп сердца.
– Дай я добью быстро. Чего там…
– Знаешь, малец, уметь надо и… – начинает кузнец, но вдруг замолкает, и голос его резко переменяется. – Вот что, либо ты будешь долбить сегодня и все силы потратишь, либо мы сейчас передохнем, а завтра придем вместе и тогда я буду с тобой работать. Завтра вместе полмешка ежели набьем, то возьмемся за клинок. Но только либо так, либо так. Ну что, по рукам, малец?
Протянутую руку уже едва можно различить, а до последнего мгновения не отпускало чувство, будто бы ночной мрак подползает медленно и осторожно. Или это ночь, разинув пасть, рывком отняла у дневного света его владения, когда усталое солнце закатилось за горизонт.
И все равно мальчик раздумывает и не сразу принимает решение. Впрочем, это лишь от усталости. Разве можно надеяться, что неумелые руки сумеют выбить достаточно руды за один только завтрашний день. И хотя поначалу кажется, что всю ночь можно проработать, а затем не опускать кирку до следующего вечера, Исэндар все же решает отдохнуть, уже теперь не позволяя себе от горячности забыть, как легко усталость портит любое дело.
– Дядь Ильмар, – заговаривает он неуверенно. – Так ты… поможешь мне завтра полмешка набить?
– Сказал же уже… или думаешь, что вру? Чего переспрашиваешь все время?
– Да не думаю я ничего… я…
– Вот именно, что ничего не думаешь. А надо бы хоть иногда.
– Дядь Ильмар!
Голос мальчика, наполненный мелодичностью живой обиды, в темноте звучит совсем по-детски. Когда не видно лица, то кажется, будто это все тот же малец, который чуть ли не каждый день пытался стащить какое-нибудь оружие. Отчего-то на лице даже улыбка появляется, которая тает от вздоха.
– Эх, малец… да помогу я, помогу, сказал же, – отвечает кузнец. – Вот тебе рука. Если не веришь, так не жми, а спрашивать меня по сто раз перестань, а то на кулак только напросишься.
Уже все решено, но мальчик все равно не торопится. Затем он жмет ладонь кузнеца, и Ильмар чувствует влагу, оставшуюся от прикосновения. И думается ему, что если на ладонях остался пот, значит работал мальчишка на славу.
– Вот то-то. Славно потрудились, малец, а теперь идем. Нам еще через лес пробираться.
Домой мальчик приходит затемно, и мать встречает его прямо на пороге. Дверь открыта уже с вечера, и женщина выходит и заходит обратно уже с самого начала сумерек. Едва лишь темнота легкой дымкой стала плыть с другой стороны заката, как вместе с ней в голову прокрались самые нелепые переживания.
Уставшая от беспокойств этих дней, Обит с нетерпением ждала возвращения сына, не находя себе места, а едва взгляд сумел различить подвижную тень, как сердце женщины заколотилось, ожидая радостного возвращения, но и боясь угрюмого гонца, принесшего какую-нибудь страшную весть.
– Мам, ну хватит, – с трудом успокаивает Исэндар женщину, и сразу начинает говорить о планах. – Дядя Ильмар сказал, что завтра с утра пойдем, так что я поем чего-нибудь и спать. Ты меня разбудишь с утра? А то вдруг не проснусь. Ты разбуди, ладно? А сама отдохни потом. Скоро я закончу в кузне, а тогда дома снова буду помогать, так что ты не тревожься.
– Да как тут не тревожиться? – начинает Обит, но вздыхает, отмахивается и накрывает на стол.
Уже и сам Исэндар замечает ее метаморфозу. Все быстрее мать теряет старые привычки, но сам мальчик не может понять, как это произошло, так как замечает эти перемены едва ли ни разом. Оттого лишь еще жальче.
– Я помогу, ты не думай, – убеждает он, хотя женщина ничего поперек и не сказала, даже не пошутила как-нибудь. – Я сейчас у дяди Ильмара буду опять от обеда работать, а утром…
– Да верю я, верю, ты ешь, да отдыхать ложись скорее. Устал, небось?
Мальчик только вздыхает. Скоро уже он добирается до кровати, а там быстро и легко засыпает, успев только удивиться, как внезапно и резко закончились силы, стоило лишь закрыть глаза.
Утро наступает неожиданно и резко. Спеша умыть взгляд утренним светом, веки открываются даже раньше, чем успевают окончательно растаять ночные видения, и Исэндар сразу поднимается, не дожидаясь пробуждения матери.
Обит еще лежит в кровати. Светлеть только начинает, а оттого и желание спешить быстро развеивается. Мальчик начинает сам пытаться собирать на столе завтрак, но еда отыскивается как-то неохотно.
От непривычных рук все, даже самые знакомые предметы в полутьме раннего утра попрятались так умело, что найти их быстро не удается. Женщина сквозь сон улавливает звуки возни, с беспокойством поднимается, осматривается, а когда замечает сына, то сразу встает.
Легкая слабость раннего пробуждения проходит не сразу, да и мальчик, заметив мать, заботливо предлагает ей отдохнуть, поскольку встал раньше, чем собирался, а потому в расторопности все равно нужды нет.
– Отдохни, – говорит он. – Сам, как-нибудь… ты… только скажи, а хлеб-то где? Я чего-то не могу… а, вижу… а сыр?
Обит поначалу и собирается лечь обратно, но такое нелепое зрелище прогоняет сон быстрее, чем, пожалуй, зарево пожара, если бы только оно вспыхнуло где-нибудь поблизости и залило комнату тенью кровавого ночного огня.
– Ой, сиди уж, – подступает мать. – Глядеть не могу, как ты топчешься. Вот же сыр. Вот масло есть еще. Молоко вот тут… прокисает уж. Тебе с собой надо чего положить? Да сиди уж, а я пока соберу.
А стоит выйти за дверь, как с утренней прохладой, наполнившей грудь, с чистым воздухом, тело наполняется бодрым духом. Он разливается по телу приятным напряжением, вынуждая с удовольствием распрямиться и сжать мышцы, которые легкой, приятной болью сразу же прогоняют остатки сна.
Посмотрев на руки, Исэндар с неудовольствием качает головой. Хорошо, что мать не заметила. Мозоли очень уж быстро затягиваются, даже гордость берет, но все равно, еще бы денек или два передохнуть…
Спасает лишь мысль о том, что в скале ждет огромный кусок руды, который еще нужно добить. Надо только будет кирку рубахой перемотать, чтобы руки так не болели, а там уже потерпеть до вечера, а то и меньше.
Дурака опять не видно. Хотя, рано еще, спит, наверное. А вот в доме кузнеца уже кипит жизнь. Живет он один, жена у него была, но померла от какой-то странной болезни, о которой тут никто не слыхал. Детей она не оставила, а новую жену сам Ильмар искать уже и не хотел.
Вот и приходится ему вести хозяйство самому. Вернее, деревенские помогают. Всегда есть работа, всегда нужно чего-нибудь выковать, починить или заточить, а взамен то еды с огорода принесут, то яиц, то молока, сыра или масла, хлеба или чего-нибудь еще. Иногда даже одежду постирать ходят, заштопать, дома прибрать или еще чем-то по хозяйству помочь, так как кузнец в деревне один и его все рады оградить от лишних забот, особенно когда больше и отплатить нечем.
– Ты чего в такую рань? – хмурится Ильмар. – Ладно, заходи. Я не поел еще. Соберусь и двинемся, а пока вот тут посиди.
Исэндар, пряча ладони от случайного взора, заходит в дом. Здесь ему бывать не приходилось, разве что мельком заглянуть, пробегая с украденным мечом мимо кузнецкого дома.
Все здесь большое и массивное, как и сам Ильмар. Даже стулья какие-то громадные, не то, что дома. И мальчик, рассматривая жилище, заметно нахмуривается.
– Чего?
– Ничего.
Мужчина не пристает. Он заканчивает есть, принимается собирать еду в дорогу, а мальчик впервые задумывается над тем, в какой дыре живет он и его бедная мать. Хоть никогда и не возникает такой нужды, которую бы нельзя было удовлетворить, а все равно теперь кажется, что в родном бедняцком доме слишком мало всего, раз даже у одинокого кузнеца такие огромные, по сравнению с жилищем Исэндара, хоромы.
– Чего задумался? – отвлекает кузнец. – Идешь? Или тут будешь ждать, когда я сам тебе целый мешок руды наберу?
Впрочем, по пути к скалам, мальчик все еще раздумывает о том, что нет ничего сложного в том, чтобы сделать и дома все больше, крепче и лучше, а уж тогда мать и не подумает говорить, что он еще мал. Тогда-то можно будет спокойно взять у нее оружие, которое к тому времени сделает кузнец, а затем отправиться в город и найти способ узнать у Голоса, почему он так скоро переменил решение, если был уже готов отпустить Сокура.
А затем Исэндар вспоминает, что в горе осталась руда, которая дожидается его возвращения. Нужно ее всего-то достать.
Когда же мальчик с кузнецом уже при свете дня осматривают кусок руды, то на миг даже теряются, после чего кузнец рассмеивается.
– Хе-хах! Вот, везет же тебе, дурню, а?! – говорит он. – А ты еще в ночь долбить собирался! Ха-ха! Да ни в жизнь бы не выбил во тьме! Смотри, здоровый!
Такой настрой и мальчика насыщает свежими силами, хотя и так тело и ум полнятся ими с самого утра. Маячит уже на горизонте жар скорого приключения, а потому кажется, что все можно сделать, что бы ни пришлось. Да хоть целую скалу продолбить насквозь, в пыль размолоть весь камень.
– Нда… вот что, давай-ка вместе его вынуть попробуем, – уже серьезным голосом продолжает кузнец. – Ты с этой стороны бей, а я тут возьмусь. Он ежели так плотно сидит, еще больше, чем кажется, смотри, до края еще не дошел. Тут может и на полмешка хватит разом. Мне таких уж лет пять не попадалось!
Исэндар не спорит и немедленно принимается за работу. Правда, так и не наматывает рубаху на рукоять, о чем уже скоро жалеет. Мозоли быстро расходятся, а ладони начинает обжигать не тогда, когда держишь кирку или бьешь, а когда хочется взяться удобнее и нужно перехватиться.
Так еще и середина дня не наступает, а все же приходится снять рубаху и намотать на рукоять кирки, и кузнец, который теперь стоит рядом, а не где-то в стороне за спиной, немедленно это замечает.
– Чего? Мозоль посадил?
– Все нормально, дядь Ильмар, - пытается отделаться мальчик, чего у него не выходит.
– А ну дай посмотреть.
Мужчина крепко сжимает предплечье, даже больно становится, а ладонь сама разжимается, мгновенно ослабев. Поглядев на разбитые в кровь руки, кузнец вздыхает и нахмуривается, но не сразу решает, что делать.
– Дядь Ильмар, хорошо все, не болит…
Кузнец молча отнимает кирку.
– Дядь Ильмар!
– Молчи! Дурак, – сердится мужчина. – Я вчера еще думаю, чего руки такие мокрые? Домой когда пришел, свечку поджег, умываюсь, а сам гляжу, что не так что-то. Кровь что ли? Смотрю, не пойму откуда. Твоя, значит? Иди сюда. Сюда говорю иди! Я тебе ничего ковать не буду, ежели ты мне тут будешь, как с мамкой капризничать!
Приходится слушать. С печалью Исэндар оглядывается на застрявший в скале кусок руды, который размером-то всего пару ладоней, но сидит глубоко и крепко. Наверняка, Ильмар не ошибся и там целая громадина, надо только вытащить. К тому же, до обеда бы еще можно было вытащить, если бы кузнец ничего не заметил.
Впрочем, в уме рождается не та обида, которую мальчик сумел бы предугадать. Когда он понимает, что