Юрек» устроился наилучшим образом.
Итак, Воронов-Свияжский превратился в виленца, два дня беззаботно бродил по Старому городу, пытаясь проникнуться окружавшим средневеково-барочным духом. Сергей дышал внезапно явленной свободой, которая ни к чему не обязывала, совершенно не требуя выстраивать занудных линий поведения. Он стал в те дни вольным человеком. Намеренно заглянул в Доминиканский костел Святого Духа, так как слышал о его неземном интерьере. Случайно оказался в соседнем — францисканском монастыре, осмотрел с любопытством обветшалый собор и прилегающие готические строения. Посетил старейший в городе костел Святого Николая, что спрятался в укромном местечке, упреждая праздных зевак. Там же, в крохотном скверике, остановился в раздумье перед статуей Святого Христофора (небесного покровителя города) с ребенком Иисусом на плече. Пошастал по увитым плющом старинным университетским дворикам, потом прошел к сказочной Святой Анне и охранявшему малютку громадному Бернардинскому собору. Не будучи воцерковленным человеком, удосужился войти в просторный православный Пречистенский храм и поставить свечи за успех начатого дела и о здравии близких. Так, на всякий случай поставил, а вдруг...
Ну а как не подойти к Острой браме — «Воротам Зари» («Ausros Vartai» по-литовски), где в надвратной часовне помещена священная для католиков и православных икона «Остробрамской Божией Матери». Еще на подходах к башенной арке Воронов поразился обилию паломников, на коленях ползущих к святому образу. В аркадах костела «Святой Терезы», примыкающих к воротам, гнездятся десятки нищих и увечных людей, настойчиво просящих подаяние «Христа ради». Сергей невольно погрузился в ожившее дикое средневековье. Он не мог себе представить, насколько поляки фанатичны в собственной вере, поистине поразительны сцены человеческого уничижения в просвещенном европейском городе. Воронов осторожно обходил неистово крестящихся пилигримов и, поддавшись общему порыву, обнажил голову, проходя под обшарпанными сводами крепостной башни «Аушрос».
Худо-бедно ознакомясь с городом, Сергей, напустив степенный вид, решил наведаться в русскую гимназию, где учился и не закончил курса Борис Коверда. У него имелось удостоверение журналиста изданий комитета Русского общества в Кракове и Праге, что и позволяло напрямую побеседовать с директором гимназии Анатолием Анатолиевичем Белянским, человеком приятным и разносторонне эрудированным. Он и талантливый педагог, и известный публицист, и, кроме того, видный общественный деятель. Белянский входил в руководство Виленского русского общества, его доклады на религиозно-философские темы пользовались большим успехом, кроме того директор руководил литературно-артистической секцией общества.
Само собой разумеется, поначалу разговор зашел на животрепещущие темы для гимназии, испытывающей серьезные проблемы с финансированием. Дефицит за двадцать шестой — двадцать седьмой учебный год составил свыше двадцати тысяч злотых. Минимальный бюджет школы на новый период составлял те же двадцать тысяч, из них двенадцать тысяч — плата за учебу, если будет платить каждый ученик. Помощь от Русского политического комитета (РПК) и пособие Русского общества принесут максимум пять тысяч злотых. Опять возникал дефицит денежных средств. Регулярно задерживаются выплаты преподавателям, к тому же из-за бедности половине учащихся платежи за гимназию приходилось отменять.
Это было первое серьезное задание Воронова, потому даже мельчайшие детали навсегда отложились в памяти.
Посочувствовав директору, псевдо-журналист плавно перевел разговор на волновавшее умы виленцев громкое дело бывшего гимназиста Коверды. Сергей сразу же сумел сориентироваться и занял позицию, царящую в умах русской эмиграции, — поступок Коверды благородный и героический.
Анатолий Белянский придерживался того же мнения. Со слов директора — Борис Коверда проучился в гимназии только год, так как ранее вынужденно покинул белорусскую школу из-за просоветского настроения большинства учеников. Жил гимназист в тяжелых материальных условиях, поэтому юноше приходилось подрабатывать, и он часто пропускал занятия. Зимой Борис прекратил посещать уроки, возник вопрос об отчислении из гимназии. Дословно Анатолий Анатольевич сказал: «Исключение Коверды стало для меня тяжкой ношей. Парень чуть не заплакал, когда говорил, что хочет окончить гимназию, но нет средств на оплату учебы. Юноша он был тихий, послушный, но, надо сказать, замкнутый… — чуточку подумав, Белянский добавил, видимо, в собственное оправдание. — Как директор гимназии скажу, что Коверда оставил о себе самые теплые воспоминания». Сергей уже для себя высветил личину юного террориста, чрезмерно озлобленного на советскую власть и ставшего непримиримым врагом новой России.
Пришлось побеседовать с духовником и законоучителем гимназии священником Дьячковским, который весьма тепло отозвался о бывшем ученике: «Борис — искренний христианин. Он регулярно посещал церковь, «Закон Божий» изучал с примерным усердием. Я знал, что семья Коверды по-настоящему религиозна, и это радовало меня...»
Повидался Сергей даже с двумя приятелями террориста — Агафоновым и Красовским. Друзья отметили, что их товарищ по жизни ненавидел большевиков и открыто выступал против них. Когда в городе шел советский кинофильм «Волжский бурлак», Борис призывал друзей сорвать показ фильма. Но уж очень парень замкнут и скрытен... Определенно, его захватила некая тайна, в которую никого не посвящал. Товарищи убийцы не стали много о нем распространяться....
Пришлось попотеть, чтобы узнать, где все-таки подрабатывал бедный гимназист. Выяснилось, что молодчик являлся корректором и экспедитором в белорусском еженедельнике «Белорускае Слова». Издатель журнала Арсений Павлюкевич, зная вердикт Варшавского суда, все же нехотя поведал, что внештатного сотрудника отличало трудолюбие, он не стеснялся помогать коллегам в редакционной запарке, также его интересовали вопросы религии и особенно возникшая на страницах издания полемика с сектантами-методистами. Редактор не скрывал, что из Коверды мог бы получиться толковый журналист, одно плохо, уж очень он скрытен и малообщителен.
Но одно забыли отметить добросердечный директор, духовник, приятели и сдержанный работодатель, что Бориса Коверду отчислили из гимназии двадцать первого мая, и уже двадцать второго парень отбыл в Варшаву. Кстати, Сергей как бы невзначай побывал и на квартире якобы нищего мальчика. Сопоставив полученные факты, Воронов пришел к выводу, что мотивы исключения из гимназии имели чисто оперативно-политический окрас и никак не финансовый. Коверду специально готовили, выучивали для специального задания, а не попросту науськивали неразумное дитятя на безобидный протест.
За ним стояли влиятельные силы. Воронову не составило труда навести справки об Арсении Васильевиче Павлюкевиче. Сын священника окончил медицинский факультет Московского университета. После революции присоединился к белорусскому националистическому движению, входил в число организаторов Слуцкого восстания в двадцатом году. После скитаний по Европе оказался в Вильне и возглавил там Белорусскую временную раду. Но, как выяснилось, кланялся и нашим, и вашим. Тесно контактировал с нелегалами из «Зеленого дуба» и в то же время работал врачом в польском госпитале. Открытая поповичем националистическая газета «Белорускае Слова» придерживалась, как ни странно, полонофильской ориентации. Но самым забавным стало открытие Воронова, что Павлюкевич числился двойным агентом: завербован и ГПУ, и польской «дефензивой». Как говорится, тот еще фрукт...
Вот этот «деятель», опекавший начинающего репортера, и явился идейным вдохновителем террориста. О том Сергею в приватных беседах за пивной стойкой сообщили сотрудники газетенки Павлюкевича, платившего борзописцам за труды «чистые гроши». Газетчикам часто доводилось быть свидетелями громкоголосых дискуссий Бориса с шефом. Они же рассказали Воронову о некоем есауле Николае Шумском, командире хваленого «Волчанского отряда», действующего на польском фронте. Шумский, бывший погромщик и ярый юдофоб, издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия». Борис Коверда стал сотрудничать и у него.
Круг стал сужаться. Воронову удалось выяснить через ушлых половых престижного еврейского ресторана, что тема покушения на Войкова поднималась в застольных беседах Коверды с Павлюкевичем и Шумским слишком часто. И, в конце концов, весной двадцать седьмого года у них вызрело решение совершить террористический акт. Воронову стало известно (посредством темных личностей) что Павлюкевич согласился обеспечить финансовое обеспечение, а Шумский организует решение технических вопросов. Есаул передал с рук на руки Коверде «Маузер» и «Браунинг» (кстати, последний не фигурировал в протоколах обысков и допросов). Тут не нужно особой проницательности, чтобы предположить, что два пистолета — это уже действительно уровень подготовки теракта. Прокола быть не должно. Павлюкевич подстроил фиктивное, через знакомых, исключение из гимназии, и устроил саму поездку в Варшаву.
Но главное, а в том не приходилось сомневаться, — за этой белогвардейской авантюрой стояли другие люди, определенно влиятельные персоны. Которых тоже следовало вычислить...
Воронову пришлось стать свойским человеком в столовой и библиотеке на Мицкевича двадцать три. Там ему удалось завязать ряд полезных знакомств и добиться протекции для посещения кабинетов на Зыгмунтовской, где тогда размещалось Виленское Русское Общество. Таким же макаром Сергей проник и в Духов Монастырь, прикинувшись почитателем мощей виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, журналист получил доступ в келейный корпус, где собирались на посиделки члены Русского Политического комитета.
Больше месяца Воронов подбирался к святая святых Виленского РПК. Чекисту удалось выяснить, что тихий бухгалтер организации нипочем не расстается с пухлым портфелем, в котором хранил финансовую документацию организации. Сергей решил идти ва-банк. И однажды в темном переулке подкараулил нерасторопного бухгалтера, огрел дядечку по голове запасенным булыжником, забрал увесистый саквояж и... сделал ноги...
Каково же было изумление Сергея, когда обнаружил, что помимо официальной финансовой отчетности в портфеле находились списки членов комитета и высокопоставленных сторонников с адресами и даже телефонами. Тут же лежали бланки организации, ведомость уплаты членских взносов, куча сальдовок и платежных квитанций. На следующий день «бесценный» портфель оказался в надежных руках и немедля переправлен в Россию. Таким образом, сеть контрреволюционной белой эмиграции в Вильно, да и в Литве оказалась в руках ГПУ.
Воронов взял на себя смелость остаться в Вильно и некоторое время продолжить контактировать с новыми знакомыми из Русского Общества и Политического комитета. Он считал разумным не
