Есть ли Бог в православном храме?

Есть ли Бог в православном храме?
(свежий взгляд человека, веровавшего с младенчества, но новичка в церкви)

«А есть ли Бог в храме? - спросила я наконец, идя в воскресенье с литургии, но тут же сама себе ответила. - Вчера был, а сегодня, похоже, ему там не было места».
Наверное, такое начало следовало бы сделать окончанием, общим выводом, но поскольку это главный вопрос, который меня занимает, то именно им и начнём, и закончим, а может, повторим его в середине.

1. День первый, суббота

Не буду объяснять, что побудило меня забросить все дела и несколько месяцев жить только Священным Писанием и лекциями по основному богословию, апологетике и прочим церковным наукам, слушать различные толкования глав Библии и наконец-то войти в церковь сознательно и прочно, а не случайной захожанкой, прохожанкой или, что гораздо хуже (а такое с людьми со временем случается), потерявшей всякое уважение к Господу перехожанкой.
Воцерковлённым людям, забывшим о своих первых шагах в храме или имевшим поводыря, всё им растолковавшего, будет смешно читать о страданиях пенсионерки, роющейся в Интернете в поисках информации о церковных богослужениях, их распорядке, молитвенных правилах, правиле перед причастием... А исповедь?! Вот ужас-то! Перечислять грехи, сделанные за шестьдесят без малого лет! А когда их надо исповедовать? А кому? А как я весь этот грязный ворох высыплю на голову несчастного батюшки? Любой грех — грязь, а если грехов, тяготивших душу, больше десятка, то надо будет всё это зловоние вытаскивать на суд... не только Божий, но и человеческий. Мы-то знаем, что Господь всё видит, всё знает, читает в сердцах наших все помыслы, так что проговорить Ему грехи, тем более что не видишь Его, кажется легче, чем стоять перед обычным человеком и вовлекать его в наши нечистоты. Стыд — вернейшее средство для исправления. О, если бы родители, вместо нудных нотаций и наставлений, в отдельных случаях умело и тонко заставляли ребёнка пройти через жгучий стыд, то это навсегда отбило бы у него всякий помысел повторить подобное безобразие.
Но то о детях, а я-то человек пожилой, мне самой приходится тащить себя на богочеловеческое судилище. Перед человеком надо будет краснеть, перед Господом — уповать на прощение. Однако делать нечего, надо прокрутить в памяти свою жизнь и записать то, о чём жалеешь до сих пор и что в своё время не сделала бы, или не сказала бы, или не подумала бы, если бы можно было повернуть время вспять, но сознание при этом оставить такое, как у меня нынешней. Пока всё это записывала, так переживала, что уставала не только душевно, но даже физически.
А ум — дар коварный, ему всё мало. Умом-то я и понимала, что набрала недостаточно грехов за шестьдесят лет. Хорошо, что на сайте ближайшей церкви размещён список грехов. Кое за что я уцепилась с благодарностью, кое-что переписала с недоумением, но двадцать один пункт плюс ещё один спорный случай набрался. Сознавала, что некоторые из действительно переживаемых грехов покажутся постороннему человеку смешными, и к общему стыду прибавится доля по этой самой причине, но меня-то те слова и поступки тяготят, значит, подлежат исповеданию.
Испытывали вы то, что испытала я, когда переписывала всё по порядку, по степени важности, начиная с самых серьёзных? Мне было жутко представлять, как я буду ворошить такую помойку перед посторонним человеком, стыдно до отвращения, до ужаса. Признаюсь, что перед очень серьёзной операцией я не волновалась даже вполовину так, как перед первой исповедью. Неудачная операция - всего лишь безболезненный уход из этой жизни и встреча с Создателем, а последнее неизбежно для каждого человека, и, вроде, желанно, хоть и тревожно, а сейчас мне надо будет проходить через позор, и хорошо, если после покаяния он угаснет.
Но отступать нельзя. Пришла суббота, а именно в субботу по расписанию нашей церкви значится исповедь, и с замиранием сердца, но независимым видом я отправилась к месту бичевания своих грехов.
Театр, как известно, начинается с вешалки, а храм — со служителей и активных прихожанок. До сих пор мне в церквах везло: попадались любезные люди, охотно и толково отвечавшие на вопросы. Был, правда, в моё детство один эпизод, когда слишком ярая блюстительница порядка почти злобно напустилась на меня из-за брюк, на что моя тётя спросила, не считает ли она лучшим, чтобы я оказалась без них. У старушки воображение было развито, и она уступила перед таким доводом. Но это был единственный случай грубости в церкви, с которым мне пришлось столкнуться. Вот и сейчас мне повезло: пожилой мужчина предложил мне сесть на скамью и обстоятельно ответил на мои вопросы. Храм, действительно, начинается со служителей и бабушек: мне здесь сразу стало тепло и приятно. Однако совет сегодня всего лишь прослушать вечерню, а в воскресенье идти на исповедь (а я-то решила, что она только раз в неделю) и вторую литургию учла, но выполнила не целиком, потому что оттягивать прохождение через «огненные ворота» стыда ещё на день сил не было.
Сначала был отслужен молебен святой Матроне, и я чувствовала, что собравшиеся здесь люди молятся искренне, не просто слушают. Это и понятно, ведь Матрона помогает в недугах, а сейчас нет абсолютно здоровых людей. Кто-то жестоко болен сам, у кого-то при смерти родные. Скажу честно, после того, как я поглядела на лица собравшихся, как слышала кажущийся бесконечным перечень имён, зачитываемый священником по запискам, мне было неловко, пройдя в очереди перед иконой и поцеловав... (извините, не знаю, что было за стеклом, но ясно, что какая-то святыня), обращаться к Матроне ещё и со своей просьбой, однако всё-таки попросила.
Потом началась исповедь. Три батюшки принимают кающихся, народу немного, поэтому я успокоилась хотя бы из-за того, что не отниму у всех много времени и не заторможу очередь. Однако начались другие мучения. Стою я у колонны, жду, чтобы народ прошёл впереди меня, а сама сложила листы с грехами так, чтобы они не привлекали внимания, и рассматриваю соседей. В основном все без бумажек, значит, грехов не так много, не забудешь какой-нибудь из них. Бабушка томится рядом. Что, интересно, она сделала? Явно исповедуется часто, ей не приходится вытаскивать мусор из времён высокомерной и беспощадной молодости. Наверное, повздорила старушка с соседкой, а теперь кается. Каким это кажется милым. А каково мне!.. Стою, гадаю, что каждый из собратьев по несчастью мог совершить, и чувствую, что список грехов буквально разбухает у меня в руке. Но вот подошёл мужчина средних лет и, явно волнуясь, перечитывает то, что отметил на бумажке. Признаюсь, я тут же совершила грех (но не добавила его двадцать вторым пунктом), почувствовав в нём родственную душу, такого же грешника, как я. Но нет, скосила глаза и вижу, что у него только семь пунктов. Заставила себя порадоваться за его более чистую душу, а сама всё глубже проваливаюсь в неизбежность стыда.
Однако я человек, то есть существо изворотливое, поэтому сразу сообразила, что вставать в очередь надо к батюшке в летах, а не к более молодым, поскольку он уже закалён в выслушивании чужих прегрешений, а жизненный опыт научил его большей снисходительности. Вроде, и хочу, чтобы исповедь была действенной, но и стремлюсь выйти из огня с наименьшими потерями. Мой батюшка самый толст... простите, плотный, а я привыкла, что в школах полные учителя, как правило, спокойнее, сдержаннее и добродушнее худых, к тому же лицо у него расплыв.... несколько отяжелевшее, что для грешника придаёт его облику ещё большую притягательность.
Вот ещё один кающийся отошёл, а та женщина, очевидно, рассказывает что-то крайне для неё важное, стоит долго, батюшка же (такой приятный!) слушает с видимым вниманием, что-то ей говорит. Да и все три исповедника ведут себя очень достойно. Жаль только, что у нас нет кабинок, как в католических храмах, или хотя бы ширм или экранов, поэтому все свои пакости приходится перетряхивать, находясь со священником лицом к лицу, подмечая его реакцию, как бы он ни был сдержан. Легче было бы говорить перед ширмой, и визуально и мысленно отгородившись от слушателя. Но суровое православие не приняло как скамейки для прихожан, так и другое послабление в виде кабинок с загородками. О первом пишу с сожалением, думая о ноющих в неудобной обуви ногах, а второе приветствую, так как исчезла бы очень важная составляющая исповеди — стыд.
Вот освободилась от бремени греха женщина, я отодвигаюсь ещё ближе к колонне, чтобы пропустить вперёд мужчину с семью грехами, но тут мне кивает священник с аскетической внешностью, и я мысленно прощаюсь с облюбованным батюшкой.
Как же человек лукав! И не желает этого, но всё же находит способ смягчить суровое испытание.
- Я на исповеди первый раз, - сразу признаюсь я. - У меня грехов много, и все они мерзкие.
Батюшка-аскет, вместо того чтобы, как древний пророк, устремить на меня огненный взгляд, ласково так отвечает, что грех всегда мерзок, каким бы он ни был, но тут же попросил подождать его две-три минуты, а ему надо отлучиться. Только отлучился не он один, а все три исповедника одновременно. Я даже пожалела, что начала так решительно, испугалась, что меня вообще будут выслушивать отдельно, посчитав, будто я совершила что-то особо скверное, а то и отправят к какому-нибудь опытнейшему «инквизитору». Но Бог миловал, батюшки, которые, вероятно советовались о каком-то сложном случае (если такое возможно), вернулись на свои места, и исповедь началась.
Всё оказалось именно так, как я и представляла: непроизвольные слёзы, то прерывающийся голос, то нарочито бодрый, чтобы совсем уж не разрыдаться. А ведь настраивала себя на спокойствие и выдержку! Но и другое вышло так, как я предвидела: в некоторых пунктах моей исповеди батюшка еле скрывает улыбку. Понимаю, что он сейчас слышит об обычных бытовых грехах, а из-за моего внушительного вступления он представлял убийства, блуд, аборты и прочее, поэтому сейчас расслабился, но мне-то все те грехи вспоминаются очень ярко, со стыдом и скорбью или с большим сожалением, значит, это реальный грех, каким бы мелочным он ни казался по сравнению с гнусностью, бессмысленностью, а потому дуростью, например, мужеложества, скотоложества, лесбиянства, не говоря уж об использовании детей для возбуждения своих сексуальных страстей. Так что мой стыд при озвучивании грехов был двояким: я и грехов стыдилась, и видела, как небрежно к двум третям из них относится священник, а потому стыдилась и из-за этого. В моём случае было бы лучше исповедоваться через ширму, чтобы представлять по ту её сторону суровое осуждение, а не ловить скрытые улыбки.
Всё, список грехов закончился, разобрали сомнительный случай, который мучил меня почти два десятка лет, и не был признан грехом (хоть я и продолжаю держать его на заметке), мою голову накрыли тканью, прочитали молитву, перекрестили и...
- И всё? - удивляюсь я.
- Всё, - кивает батюшка.
Благодарю и отхожу в величайшем смущении. На анафему я, конечно, не рассчитывала, не такой уж я великий грешник, хотя ворох мелких грехов способен перевесить крупный грех, но хоть какое-то наказание я должна получить. Выходит, что за свои двадцать один пункт неправильной жизни я не услышала