даже слова укора или увещевания. Прежде хотя бы назначали читать по десять раз «Отче наш» и «Богородицу».
Где чувство лёгкости, радости, чистоты, где сияние лица, как у главного героя в фильмах «Ошибки неофита»? Знаю, что я самоедка (не по национальности, а по смыслу этого слова), поэтому жду, когда придёт понимание, прощены мне грехи или всего лишь священник счёл их прощёнными. А может, надо было поверить чувству, что они прощены ещё тогда, когда я их заново переживала, со слезами вспоминая те случаи. «Лучше всеми способами стараться избегать греха, - решила я, - чтобы как можно реже переживать стыд от перечисления гадких слов, мыслей или поступков».
Уже до молебна и исповеди, благодаря доброжелательности служителя, у меня сердце было размягчено, сейчас — тем более, поэтому вечерню я почти до конца простояла с умилением, пока не заныли ноги и позвоночник, но мне помогли люди, которые в небольшом количестве стояли в храме и молились искренне, со всем вниманием, а некоторые даже вставали на колени. Я чувствовала их настроение, видела, что кое-кто губами шепчет молитвы, так что мне надо бы претерпеть собственные немощи и помолиться за них. А потом вдруг я обнаружила такую сцену, что устыдилась своей телесной слабости: оказывается, впереди стоял мальчик лет шести-семи и держал за руку карапузика в смешном комбинезончике, причём оба не переходили с места на место, не разговаривали, а следили за службой. Лишь в самом конце малыш устал и сделал несколько шагов, поэтому старшему брату пришлось наклониться и что-то ему шепнуть, после чего тот вновь замер. Мне сразу пришли на ум воспоминания Тютчевой «При дворе двух императоров», в которых она поражалась и восхищалась поведением совсем маленьких царских детей, неподвижно и с вниманием на лицах выстаивающих длинные службы. «Истинно христианская семья, - думала я, когда после окончания вечерни отец и старший брат за руки уводили карапуза. - Поистине царское воспитание сыновей».
Я долгое время пробыла в храме, а выйдя на улицу, почувствовала себя так, словно покинула другой мир. Спина ноет, ноги ломит, а на сердце покой и радость.
Это был вечер первого дня воцерковления. А на следующее утро должна быть литургия и великое таинство — причащение. Конечно, мелькала мысль, что я могу оказаться недостойна, не готова к принятию Великих Даров, что не почувствую ни намёка на благодать. Но ведь это естественное беспокойство, а саму евхаристию надо пережить, какие бы опасения ни возникали.
2. День второй, воскресенье
Теперь перед человеком, не освоившемся в церкви, возникает вопрос, на какую из двух литургий идти. Здравый смысл подсказывал, что лучше на первую, то есть к семи, ведь вряд ли основной поток прихожан ринется в церковь в такую рань, если можно придти к половине десятого, а значит, даже с медицинской точки зрения так будет лучше, ведь эпидемия-то разгулялась. Однако служитель уверял, чтобы я, раз я новичок, пришла ко второй литургии, потому что там будет служить САМ НАСТОЯТЕЛЬ. «А какая разница?» - брякнула я, полагая, что мне нужен Господь, а не неведомый мне настоятель церкви. Но, по-видимому, разница была, раз меня уверял в этом знаток. «А может, лучше придти в будни?» - был другой вопрос, на что меня уверили, что для первого раза присутствовать на литургии предпочтительнее в воскресенье. Да тут ещё и мой аскет-исповедник, когда отпускал меня, приглашал в воскресенье на службу. Два голоса сведущих людей против одного внутреннего голоса несведущего человека. Как вы думаете, кто одержит верх?
«А ведь хорошо, что я пойду к половине десятого, - уверяла я себя по дороге домой. - Прошлой ночью я почти не спала, так что хотя бы высплюсь».
Как же! Выспалась! Эта ночь была хуже первой, ведь впечатления ожидания исповеди, самой исповеди и приятная обстановка в церкви не отбросишь по желанию. Целую ночь я мысленно переживала всё заново и заново, с новыми подробностями, порой бредовыми, порой действительными, которые я только сейчас осознала. Потом — очень короткий сон и пробуждение за семь минут до будильника в бодром настроении и несколько тревожном состоянии духа перед литургией и таинством. Молитвенное правило, полагающееся перед причастием, было с чувством прочитано ещё вечером, но оставалось время на обычные утренние молитвы, а потом, вплоть до прихода в церковь, были мысленные просьбы о достойном причащении.
Но вот пройдены ступени к дверям, спущенный вниз намордник (извините, медицинская маска) надет как должно, очки моментально запотели, кто-то вежливо предупреждает об осторожности и даже извиняется... Снимаю очки и обнаруживаю, что дорожку, развёрнутую во всю длину храма, старательно свёртывают, и из коротких переговоров двух молодых ребят в облачении, очевидно, служек, понимаю, что кто-то на первой литургии споткнулся, а может, и упал, поэтому дорожку убирают от греха подальше. Народу в церкви мало, так что я поздравляю себя с тем, что послушалась двух знающих голосов и пренебрегла собственным (да к тому же всего лишь внутренним) и не присутствовала при неприятном происшествии.
Понимаю, что к службе надо морально подготовиться, поэтому накупила свечей, поставила их за души всех, кого на этот раз припомнила, а также за кое-кого из здравствующих, настроилась на молитву и встала в середине зала возле иконы Николая Чудотворца, сочтя, что здесь, подальше от места служения, но и далеко от входа, будет удобнее, чтобы самой не мешать и чтобы не мешали мне. Я не хотела копировать бьющего себя в грудь мытаря, считающего себя недостойным пройти в храм, но всё-таки думала, что невоцерковлённому человеку лучше проявить скромность и пока не приближаться к алтарю.
Началась служба, я ещё больше углубляюсь в молитву, но тут один за другим, с промежутками, начинают входить прохожане и со знанием дела шествовать вперёд, поближе к алтарю. Вижу, что это воцерковлённые люди, вполне освоившиеся в храме и чувствующие себя здесь свободно, рада за них, но из-за этих хождений молитва пропала и сосредоточиться не могу, а потому обращаю внимание на неторопливо бредущего между верующими молодого человека со спущенными до колен штанами, мода на что, как мне казалось, давно прошла. Он остановился посередине, за несколько шагов передо мной, давая любоваться собой сзади. «Хорошо хоть, что на улице холодно, и куртка прикрывает то, с чего спустили штаны», - мелькнула совсем уж немолитвенная мысль, так что хоть вновь иди каяться, благо в сторонке батюшка принимает грехи. «Но ведь он не в подворотне, не среди матюгающихся сверстников, а в церкви, - говорю себе. - Не стоит судить по внешности... Хотя лучше бы он поскорее подтянул штаны, а то, если придётся поклониться, выйдет конфуз. Уж сколько неприятностей нам, учителям, принесла эта подростковая мода на спущенные штаны... Прости, Господи! Помоги моей молитве».
Тут стали появляться и родители с детьми. Восхищавшего меня христианского семейства, по-царски воспитавшего двух братьев, не было, но других детей набралось порядочно. Сейчас же возник шум, потому что принялся орать какой-то младенец. Едва его утихомирили, среди молящихся солдатским шагом прошла высокая молодая женщина и встала, начисто загородив всё, что происходило у алтаря. Но ведь я сама не пошла вперёд, так что пенять можно только на себя. Да и что значит действие, если главное это молитва, а её-то и нет.
«Святой Николай, - мысленно обращаюсь я к святителю, - не хотела ничего у тебя просить, и без того к тебе то и дело подходят люди, но теперь обращаюсь. Прошу, соверши чудо, сделай так, чтобы я сосредоточилась на молитве, почувствовала хоть какое-то благоговение. Как можно причащаться при таком состоянии души?»
Наверное, великий святой меня услышал и решил мне помочь, потому что я стала вникать в пение и молитву, но... Больше я к чудотворцу не обращалась, потому что ни один святой (разве что пророк Елисей, но и то при содействии своих поднаторевших в этом деле косолапых помощниц) не сможет справиться со снующими среди прихожан и даже бегающими друг за другом детьми.
«И что мне делать? - тревожилась я. - Как мне причащаться, если я ничего не чувствую, кроме старательно сдерживаемого раздражения?»
И словно в подтверждение этой мысли мимо меня со словами «мой сильнее» пронёсся мальчик лет девяти-десяти, пытаясь догнать удиравшего от него товарища или брата.
«А что люди? - удивляюсь я. - Неужели они настолько воцерковлены, что для них всё нипочём?» А кто же знает, что чувствовали скромно стоявшие у колонн бабушки и небабушки? Может, и были среди них те, которые целиком ушли в молитву, но надо быть святыми людьми, величайшими подвижниками, чтобы достичь такого совершенства, если между ними принялся быстро, туда-сюда, словно заведённый, расхаживать довольно большой мальчик, никак не моложе пятого-шестого, а то и седьмого класса.
Только я вознамерилась поймать за руку одного из бегающих мальчишек и поставить возле себя, как они, словно им подсказал злой дух, стали гоняться друг за другом так, чтобы ко мне не приближаться ближе, чем на два метра. Я тут же с благодарностью подумала о лекциях-наставлениях профессора Осипова, который много раз указывал на бесконечные хождения в храме во время службы, продирание к иконам для целования, возню со свечами. Если бы я не была предупреждена заранее, то не знаю, что ещё я бы ощущала.
Но вижу, что с двумя самыми шустрыми мальчиками беседует мужчина. Надеюсь, что их призывает к порядку служитель, но судя по тому, как его обнял за шею один из ребят, понимаю, что это отец. Хорошо, что хоть до родителя наконец-то дошло, как непристойно ведут себя в церкви его дети. Как бы ни так! Поговорив с сыновьями, мужчина ласково отпустил их, и они продолжили то бегать, то ходить среди людей. И о чём же думает этот человек? Дома он, устав от такой кутерьмы, дал бы сыновьям по затрещине, чтобы образумить, а сейчас, пребывая в храме, Доме Божьем, предполагая, что Господь здесь присутствует, он снисходительно разрешает детям пренебрегать Хозяином этого дома, не думать о Нём, не замечать, мешать молящимся. А ведь мальчики большие, в них такое наплевательское отношение к Христу может остаться уже навсегда.
Понимаю, что бесполезно сосредотачиваться, и обращаю внимание, что к исповеди подходит мальчик. Как это мило, когда священник нагибается к ребёнку, спрашивает о чём-то, но совсем не умилительно видеть, как на все вопросы батюшки мальчик пожимает плечами. Однако отпущение грехов дано, и мальчишка продолжает шататься по церкви. Ясно, что покаяния не было, грехи не признаны, хотя привычный грех (мешать людям молиться) здесь, налицо, так хоть в этом бы паршивца укорить. Может, теперь и в храмах ввели потребительское правило, что клиент всегда прав, поэтому нельзя огорчать прихожан, а не то кто-нибудь такую жалобу накатает, что добросовестного вдумчивого исповедника живо вытурят из церкви?
Время шло, но прихожане продолжали медленно стекаться на службу, причём не останавливались вдали, а отважно шествовали вперёд, лавируя между, если не молящимися, так хотя бы уже давно здесь находящимися людьми. Вот к какой-то даме подошёл высокий, широкий, плечистый парень, наверное, сын, встал прямо перед женщиной
Поэтому попытаюсь задать вопрос, а зачем это написано?