права человека на свою талантливую или бесталанную выразительность, гротески, вопросительно так посмотрели на Иллианора и не сразу его поняли без дополнительных слов-разъяснений с его стороны.
А гротеск Иллиарион всегда готов дать себя познать своего собрату по праву быть, в том числе самим собой. – Эта самонадеянная личность утверждает, что такой закон есть и он для всех одинаково посилен, вот мы и проверим его сейчас же, заказав в зал суда обед. И там посмотрим, в какой он степени действует на сытого человека и на голодного. – Кивнув на последних словах в сторону Ньютона (он даже будучи в голографическом осуществлении, имел в себе принципиальность взглядов на обед, от которого он бы тоже не отказался), Иллиарион дал всем тут находящимся гротескам понять, как он рассудителен и алогичен – очень большой спецификации квалифик.
И как Иллиарион задумывал своим хищным на диспут и откровения замыслом, то только они, а не Ньютон, потяжелевший от горестных мыслей и от своей отверженной участи, оказались в приподнятом настроении, что указывает на облегчённость их восприятия действительности сопряжённой с надуманным только давлением на всех и каждого общей силы тяжести, тогда как она для каждого индивида и личности всегда отдельна и разна, в зависимости от его интеллекта собственного осознания. А осознание собственной правоты, а уж затем только собственное наполнение и другого рода пищей, всегда облегчает твою поступь и положение в пространстве. Что отвергал этот деструктивный человек и не личность Ньютон. На чей счёт, так уж и быть, дадут свои пояснения гротески своего времени.
– Твоя, Ньютон, проблема в том, что ты себя позиционируешь от всех своим желанием стоять над очевидностью в классическом виде – над всеми. Что, совершенно, неприемлемо в нашем времени прогрессивных идей. Выше всех только свобода, которую ты неправильно для сегодня нашего сознания подаёшь. Идея равенства, заложенная в твой закон всемирного тяготения, может быть и верная, но сейчас имеет значение лишь форма её подачи. А здесь у тебя большие проблемы. Ну и как будем тебя судить, Ньютон? По форме или по содержанию? – Уж очень не просто поставил вопрос перед Ньютоном гротеск Иллиарион.
– По форме, по новому времени. – Вроде как находит правильный ответ Ньютон.
– Вижу похвальное стремление к покаянию и изменению себя. Но этого, как понимаешь мало. Ты сбил с толку целые поколения людей, кто на основе твоих заблуждений и ограничений по физическому императиву, создали целый вакуум определённого состава мироотношений, без возможности вырваться за границы своей весомости – в невесомость. И ты должен показательно наказан тем, что мы тебя и всё тобой утверждаемое сделаем невесомым для нас, людей нового порядка и значения собственного веса. Голосую за то, чтобы сэра Ньютона вычеркнуть из состава весомых для науки людей. – Подводит итоги гротеск Иллиарион, поднимая руку для голосования в суде и он-лайн голосования.
– Единомышление! – подводит результаты голосования отвечающий за подведение итогов голосования пресс-гротеск. А Исаак и тем более Ньютон, стоит вылупив свои зенки и не поймёт, а точнее пребывает не в курсе того, что за него всё уже решено и от него больше ничего в этом мире не зависит. А понять всё это ему не даёт престранные действия технического персонала служащих суда, кто начал проявлять активность, вынося в центр зала, где проводится сейчас судебное заседание, атрибуты… Дайте-ка получше приглядеться. Вот чёрт! Плахи. Где результирующее решение суда приводится в исполнение путём рубки головы признанного виновным индивида – так на пол постелили красную ткань, водоотталкивающего исполнения, чтобы она оберегла собой паркетный пол, где на неё была поставлена колода или плаха, служащая подставкой для головы. А пока голова приговорённого к вот такой окончательной для себя участи – рубке своей головы, там не разместилась, то туда был вколочен ужасающих размеров и видов топор, которым запросто можно срубить голову самому циклопу, если такой попадётся на глаза.
А вид плахи сам по себе интригует и буквально берёт тебя за живое, ну а когда ты имеешь к ней прямое отношение, хоть и думалось сперва, что только косвенное, то тут хочешь того не хочешь, а отдашься всецело своим инстинктам и начнёшь бледнеть и мурашками покрываться, не понимая никак и даже не представляя себе, как дошло до этого. И Исаак и при этом Ньютон, вняв голосу интуиции, осев в своих коленях до предельных значений, с трудом оторвав свой взгляд от плахи, перевёл его в сторону гротесков, кто как видно не особенно за него волнуется, а на свой счёт повода как вроде нету, и давай предприимчивостью своего внимательного и такого жалостливого взгляда напоминать гротескам, а в частности гротеску Иллиариону о том, что он всё-таки заслужил снисхождения своим признанием своей неправоты.
А гротеск Иллиарион и не собирается отводить от Ньютона своего взгляда вершителя его судьбы, прячась за свою судейскую мантию величия, а он в ответ на Ньютона посмотрел приоритетным взглядом и дал ему понять, что суд учёл его чистосердечное признание и явку по первому зову, и поэтому приступает немедленно к вынесению для него приговора – отсечь любую связь с реальностью личности Ньютона, сделав её безликой.
– Впрочем, у тебя есть ещё шанс. – Многозначительно говорит гротеск Иллиарион, ничего толком не поясняя Ньютону. Кому это прямо сейчас крайне необходимо знать – его подхватили за белые (пометка цензора)его рученьки, да и живо потащили головой вперёд на плаху. Чтобы потом, как понимает Ньютон, вынести его отседова уже ногами или тем, что от него останется вперёд назад. Вот какая парадоксальная ситуация всех с ним в будущем ждёт. Но зрелище с ним предстоит незабываемое, вот и никто не даёт команду палачам оставить всё как есть.
И за всем этим отчаянием, Ньютон и не успевает понять, как он так быстро оказался размещённым на плахе, с которой для удобства его расположения на ней убрали топор. И Ньютон, у кого быть может времени подумать о вечном осталось всего ничего, ни о чём из этого думать не думает, а все его мысли занял топор, о чьём сейчас месте нахождения он принялся гадать, забыв обо всём.
– Он определённо находится в руках палача Сансона. – Принялся гадать Ньютон, не имея возможности повернуть никак голову, прижатую к плахе специальным приспособлением. – Не будет же он его в самом деле отставлять в сторону, когда путь мой последний вот он уже так близко. – Эти прискорбные мысли заставили Ньютона замереть от страха перед неизвестностью, ну и плюс ему захотелось с помощью своего слуха убедиться в верности своих предположений.
И только он так крепко прислушался, как его вдавливает в помост голос гротеска Иллиариона.
– А теперь всё для тебя зависит от верности применения твоего утверждения о якобы имеющей место общей силы тяжести. Скажи и покажи Сансон, – как можно понять из этого обращения, Иллиарион обратился к Сансону, – как у тебя опускаются руки при взятии на себя всей тяжести вынесения приговора. – И хотя всё это было так странно слышать Ньютону, он что есть силы зажмурил свои глаза, физически понимая, что сейчас всё для него зависит оттого, насколько тяжеловесна для Сансона сказанная двусмысленность Иллиарионом.
– Следующий. – Отжав кнопку дефрагментатора, установленного на устройстве дискового пространства с файлами исторического значения памяти, спустя время делает заявление гротеск Иллиарион.
А следующий уже поспел быть притянутым аллегорически за уши к своему ответу за то, за что он и не думал в своё прежнее время отвечать, а вот потомки его следов в истории, наследники того, чем он себя прославил только с его собственной точки зрения, теперь его рассудят и выскажут всё, что им надумалось надумать по этому поводу и на его счёт не к месту.
И Омар Хайям, о ком вот никак здесь, на суде истории, не забыли и он за это должен питать в себе уважение к этой, ну и пусть что злопамятливости своих, не по прямой, а далеко косвенной линии потомков, хоть и не мог себе представить и даже подумать, что вот так сейчас с ним такой разбор дел и полётов выйдет, всё-таки сообразил суметь догадаться о том, куда это его тут тащат.
– Никак осудить собираетесь?! – с полным пренебрежением к волеизъявлению представителей судебного слова и права, гротесков, этот дерзновенный Хайям даже не озадачился вопросом, а на ходу сделал выводы за всех, за себя и за исход своего дела. А гротески после такой его демонстрации собственной самонадеянности, однозначно сравни бунтарству духа, а никак не проявлению его воли, что допустимо, невольно опустили руки, уже не оставив шанса Ньютону на иной для себя выбор, как вслед за этим махнуть на него рукой Сансону, и перестали ждать от этого рассмотрения дела что-то позитивного для себя.
И как только Омар Хайям, этот прикрывающийся лирикой своего поэтического слогизма бунтарь духа, был перед всеми поставлен на вид, то слово жесткости и неприятия такой допустимости реальности в виде возмутителя сердечного и душевного спокойствия Хайяма, взял гротеск Вердикт.
– Не являешься ли ты, Хайям, приспешником самого Ньютона? – с неспокойным лицом и язвительностью в себе и не в себе, задал Хайяму только с виду простой вопрос гротеск Вердикт. А Хайям ожидаемо всем в зале суда пошёл в несознанку, как на местном сюжетном наречии по делу раскладывают пасьянс своих междуречий невольники своих предубеждений к своей правоте по своему праву быть не таким как все. – А кто это ещё? – выкатив глаза для демонстрации своей искренней удивлённости и чуточку изумления, начал пытаться водить всех тут гротесков за нос этот ловкий на человеческое заблуждение кудесник замыслов и форм их подачи, Омар Хайям.
Но люди-гротески здесь все тёртые не только собой об стулья и мантии своих одежд, а они тёрлись так же среди столького количества самосознаний людского я, что они в миг уразумеют хитрость твоего ума и его подачу. – Ну и хитрец же Хайям. Мы ещё только сейчас вычеркнули Ньютона, а он уже его типа и знать не знает.
– Не юли, Омар. – Ставит на место Хайяма гротеск Иллиарион, битый не только жизнью, но и её производной – второй стороной своих супружеских отношений, и всё равно не потерявший в себе оптимизма. – Никогда не обольщайся настоящим, заявляя, что, наконец-то, самое страшное позади. Оно всего лишь стоит к тебе задом. А так-то оно всегда идёт впереди всего того, что ты себе надумал.
– Мы знаем, что ты использовал его наработки в деле осознания мирового пространства, ориентируясь в нём, исходя из представлений о нём Ньютона. Всех всегда тянет вниз низменность своих побуждений. Разве не так? – требовательно вопрошает Хайяма Иллиарион. К кому тут же присоединяется нетерпеливый и нет ему больше смысла сдерживать себя, гротеск Вердикт. – И поясни нам, будь так добр. Откуда в тебе все эти мысли нетерпимости к себе? С кем ты свыкнуться никак не можешь, ища для себя другое, самое возвышенное самовыражение?!
А вот тут-то Вердикт, да и Иллиарион, сами того не ожидая и не подозревая, подловились на способности Хайяма все их благостные и добрые начинания переврать и обратить
