Как там на дне Ада?

не получилось. А я все  продолжал сжимать. Лицо парня побагровело, он захрипел перекошенными губами:
          --П-п-пус-ти-и, сволочь! Уб-б-бю-ю-ю!


Но я  продолжал сжимать, все также спокойно и невозмутимо стоя перед парнем. Парень скособочился, согнулся и  выронил из руки стакан с водкой.  Я  тут же отпустил руки парня, мгновенно нагнулся и подхватил стакан у самого пола. У меня это был давно отработанный трюк. Наш тренер таким необычным образом отрабатывал боксерскую реакцию у своих подопечных. Только стакан был бумажный  и с водой, а не с водкой. Парень рухнул у моих ног , снизу вверх глядя на меня  ненавистным взглядом. Я поставил стакан на стол, выдохнул воздух из груди  и тихо сказал парню:

          -- Извини, брат, но я не пью

        В купе повисла мертвая тишина. Затем кто-то протянул завистливым шепотом:
        -- Вот это да-а-а! Вот это фоку-ус-с-с!
        И все дружно грянули:
        -- Ура-а-а-а Андрею

В купе, а потом в самом вагоне и даже в поезде началось столпотворение.  Монтажники шли и шли посмотреть на парнишку, который, как говорят, только что сотворил невозможное – без скандала и мордобоя утихомирил всем известного в монтажном управлении бузотера по кличке «Угорь». Он действительно был верткий, как угорь. Он любил, подвыпив, подраться. Ему все равно было с кем и как. Его трудно было захватить, сбить с ног, трудно повалить. Также трудно, как попытаться схватить голыми руками мокрого угря… Он выскальзывал из любого захвата. Он  вертелся вокруг партнера, нанося удары руками, ногами, но сам редко когда подставлялся. И во всех своих схватках: с большими и малыми партнерами, с сильными и слабыми, с умными и тупыми, с лезущими напролом и пытающимися обмануть, он чаще всего выходил победителем. А здесь?! И кто?! Паца-а-нчи-ик! Вот те да-а-а!

На меня  приходили смотреть, как на какую-нибудь диковинку. Меня обнимали, даже целовали от избытка чувств; хлопали  по плечам; смотрели  руки, трогали, щупали, гладили кисти; просили меня еще раз продемонстрировать свои уникальные на их взгляд  способности, но я категорически отказывался; тогда меня снова обнимали, что-то взахлеб говорили мне  малопонятное и бессвязное и  кричали, кричали, кричали.

Так нечаянно я стал легендой этого  «Байконуровского» вагона. Мое положение в коллективе монтажников сразу же  изменилось к лучшему и я уже не испытывал такой острой необходимости в отчаянной борьбе за свое собственное существование и собственное самоутверждение на монтажных площадках ракетодрома. Я стал здесь своим. И не просто своим, а неотъемлемой частью этого непростого коллектива, живущего здесь больше по звериным, чем по человеческим законам. Причем, частью не только уважаемой а,  в некотором смысле -  даже почитаемой и обожаемой его частью. И кличку я получил соответствующую «фокусник»! И она прилепилась ко мне  намертво. С тех пор так и пошло:

          ---Ребята, вы не видели нашего «фокусника? Ребята, где «фокусник»? Позовите «фокусника»! Надо «фокусника» спросить – он в Университете учился

Со мной стали считаться, искать знакомств, дружеских, а иногда и раболепных отношений. Что ж поделать – в живом мире сила всегда есть сила1. Против нее не попрешь. К ней надо приспосабливаться. А если эта сила не имеет вида настоящей силы, тем более, тем более.

(На кране движущаяся камера, показывающая вагон, в котором ехал Андрей и где в каждом купе пассажиры пили водку)

Ехали  до Байконура трое суток.  Я почти всю дорогу пролежал на верхней полке с книжкой в руках. Книжку я купил  на вокзале в ларьке. Незнакомый литовский автор Эдуард Мяцкявичус: «В тени алтарей». Посмотрел аннотацию. Книга о становлении личности, о парне, закончившем духовную семинарию в Вильнюсе, проработавшем затем несколько лет настоятелем в одном из костелов Литвы, начавшем потихонечку на досуге писать, и ставшим в итоге известным писателем. Таким писателем, который в зрелом возрасте решительно порвал с религией и был за это предан анафеме. Ну, что ж, бывает и такое, но бывает и обратное. Ничего не скажешь – вера! Хочу – верю, хочу – нет!

Шум, гам, пьяный угар соседей меня  не волновал и не беспокоил. Я умел отключаться от окружающей  меня действительности и уходить в иной мир, мир своих фантазий и мечтаний. И мог так лежать с открытыми глазами часами, не шевелясь и не двигаясь. Вставал он обычно только в туалет или же пожевать чего-нибудь из того съестного, что в изобилии лежало на столе у монтажников. Брезгливостью особой я не отличался, поэтому с удовольствием ел все то, что ели и остальные монтажники во время своих застолий.

В общем, меня признали своим парнем. Правда, чудным парнем, немножко даже ненормальным, но все-таки своим. Трогать  этот парень  никого не трогал, цепляться ни к кому не цеплялся, беспокойств и тревог особых не вызывал, а то, что не пьет? Да, ладно, пусть не пьет. Молодой еще, зеленый,  и у него все впереди. Научится пить, никуда не денется. Жизнь тряхнет разок, другой, третий и потянется он за стаканом, как миленький. Потому что нет другого лекарства у русского мужика от превратностей жизни, кроме водки. Нет и, пожалуй, никогда не будет.

Но чаще всего я смотрел в окно. Хотя,  в принципе, смотреть там было не на что.  Пустая, голая, слегка всхолмленная степь на многие, многие километры вокруг. То ли на сотни, то ли на тысячи, то ли на сотни тысяч километров. Степь и больше ничего. Песчаная и песчано- травянистая степь, с редкими пучками травы, разбросанными в беспорядке по ее поверхности. Часто с пустыми проплешинами, на которых вообще ничего не росло. И вокруг, сколько ни смотри, ни кустика, ни деревца, ни рощицы  Одна лишь пустота. Унылая, беспросветная, лишь чуточку разбавленная кое где серыми, сверкающим на солнце серебристой белизной,  гибко длинными нитями ковыля, пологими волнами колыхающегося под ветром  и издали напоминающими гладь встревоженного давним штормом моря.

(Камера постоянно показывает бесконечную казахстанскую степь.)


После прибытия  на космодром, точнее в центральный город  Байконура, так называемый Космоград или Ленинский 10,  нас разместили в местной гостинице под неофициальным названием «Золотой клоп».  В большой комнате, похожей на зал, стояло два десятка кроватей, застеленных серыми байковыми одеялами, а на середине  комнаты - длинный стол, составленный из трех обычных обеденных столов,  сдвинутых по торцам и  покрытых клеенкой. Стены этой комнаты были разукрашены пятнами от раздавленных клопов и даже на потолке было два отпечатка чьей-то обуви,  со следами  пришлепнутых там клопов. Так вот оказывается почему старожилы назвали эту гостиницу «Золотой клоп»!

Устроившись в гостинице, я  пошел побродить по городу и зашел в большой местный ЦУМ,  Центральный Универмаг.

(Камера показывает улицы города глазами Андрея, потом останавливается на вывеске ЦУМ, Центральный Универмаг и заходит вместе с Андреем во внутрь, проходит по отделам и останавливается в отделе парфюмерия)

Увидев на прилавке  одеколон  «Шипр», которым  я постоянно пользовался в последнее время и который  был тогда в очень  большом почете у студентов,  я двинулся к кассе выбить чек. Я сказал кассирше:
          -- Мне «Шипр», пожалуйста.
          В ответ услышал удивительное:
          -- Вам сколько?:...
            Я в недоумении пожал плечами. Странный вопрос. И я пояснил кассирше:
          --  Один, конечно. Сколько же еще?!

Продавщица,  симпатичная  полноватая  женщина лет 30 – 35-ти, в голубом фирменном халате и такой же голубой  шапочке-пилотке  на осветленных под блондинку пышных волосах,  снисходительно  и  как-то  даже  «сожалеющее»  поглядела  на меня.  Это  потом  я увижу, что  в  Байконуре женщин очень мало и все они  примерно одного, среднего, возраста,  от 25-ти до 40-ка  лет.

Ни  моложе,  ни  старше  женщин  там  не  было. Причина  простая – военный  город,  военный  полигон,  военный  объект. Мужчин  огромное  количество, а женщин  почти – нет. Поэтому сюда  и  приезжают  и  стараются  приехать  только  те женщины, которые  хотят быстренько выйти  замуж. А здесь  самый  оптимальный возраст – как раз от 25 до 40 лет. И потенциальных женихов – видимо-невидимо.

        Продавщица улыбнулась мне и спросила:
        -- Вы что, впервые у нас?:
        -- Да, - удивился я, - сегодня приехал. А почему вы так решили?
Продавщица  рассмеялась, показывая  крупные, желтоватые от табака зубы, в многочисленных металлических коронках:
        -- Да потому, молодой человек, что у нас по одному флакону одеколона не берут.  Берут, в основном. целыми  упаковками. А упаковку на десять флаконов одеколона у нас называют «башмак». Поэтому, когда у нас  покупают  одеколон, то говорят  - мне «башмак». Или два «башмака». Иногда  даже по два или три. Мы  здесь  план по парфюмерии на пять лет вперед уже выполнили.

Я непонимающе смотрел на  продавщицу. До меня никак не доходил смысл происходящего. Я еще  никогда в  своей жизни  не сталкивался с таким  понятием, как сухой закон. И я, смущаясь своей недогадливости, озадаченно спросил:
          -- А зачем…столько?!

            Продавщица вздохнула и сокрушенно махнула рукой
            -- Пьют его у нас, молодой  человек. Пьют. У нас – сухой закон. Спиртного в магазинах не увидишь. Вот и пьют мужики, что придется, все подряд, лишь бы в голову вдарило.. А что, кроме  парфюмерии у нас  есть? Да ничего! Вот и сметают  ее бедную с прилавков в один момент. Только получим,  выставим  -  и уже нет  ничего. Одна  пустота. Это сегодня еще не знает  никто. Мы только получили. Вы – первый покупатель. Но сейчас набегут. Вот уже – пошли.

И действительно, за мной уже начала выстраиваться очередь. Сначала один встал, за ним  второй, потом  еще, еще и вот  уже  начала образовываться внушительная очередь. Но я  все равно купил только один  флакон «Шипра». Больше  взять не  решился. Было стыдно и неудобно перед самим  собой, да и перед продавщицей тоже. И я  ушел из магазина ошарашенный, провожаемый  насмешливыми и сочувственными  взглядами мужчин, стоящих во все растущей  очереди в парфюмерию:
          -- Надо же! Всего один флакон взял! Ведь неизвестно, когда еще привезут!
           
       
На  самой  станции  «Тюра-Там, через которую проходили все тогдашние т  магистральные  поезда «Москва-Ташкент» и обратно,  бутылка водки местного производства под названием «Арак москванын», что означало «Водка московская», стоила 4,0руб.  В Москве бутылка «Московской» стоила в то время 3,62 руб.  В самом Космограде – уже 5,0руб; на площадка, в зависимости  от  расстояния  до  Космограда – от 6 до 7-8-ми рублей. После семи вечера цена повышалась на 1руб; после 9-ти вечера  - еще  на 2руб.

Поэтому, рабочие  командировочные, монтажники, сварщики, электрики, м  автоматчики, наладчики, испытатели, работавшие по договорам на объектах Байконура и имеющие и льготные  свои  суточные  в  размере  4,2 руб в отличии от обычных суточных в размере 2,6 руб., то есть, целых 126 рублей в месяц, зарплату  инженера в  центральной  России, в свой, так называемый, « пенсионный» день, когда они получали свои командировочные п  деньги, начинали пить с четырехрублевых бутылок  водки, а заканчивали к ночи уже  восьми или даже