Как там на дне Ада?

другую, пока не выберешься на первый этаж точки, так называемый «оголовок». А это система полукруглых помещений, расположенных в бетонном теле шахты прямо около горловины ракетного «стакана». Из оголовков идет выход наружу, на бетонную площадку самой точки, через откидные люки, смонтированные около горловины стакана. Всего их, оголовков, четыре, столько же и коробов коммуникаций, столько же и люков-выходов...

И здесь можно до бесконечности рассуждать о роли слепого случая в жизни человека. Ведь путь, который я выбрал  для своего выхода из глубины шахты на поверхность, оказался единственным, который вел к спасению. И выбрал я этот путь далеко не сразу, а после долгих раздумий и колебаний. Так что это?! Случайность?! Простое везение. Чудо?! Что же меня подтолкнуло пойти именно здесь, через короб коммуникаций и оголовок?

Что? Судьба? Рок?  Везенье? Как это не называй, но факт остается фактом, от которого никуда не денешься и который зафиксирован в служебных документах Байконура за январь того года. Восемнадцать человек осталось навеки в недрах этой шахты в тот  злополучный день, когда на ней случился пожар. Спасся тогда один лишь человек. И этим человеком оказался я!  Я один. Так что же меня вело тогда?! Что?! Что?!

Ведь попытайся я выбраться через ракетный стакан, я бы остался там, в шахте. Потому что люки входа в стакан оказались все закрытыми. Сработала система автоматической блокировки, перекрывающая доступ из глубин шахты в стакан в случае возникновения аварийных ситуаций на ракетной точке. И около этих четырех люков нашли потом девять задохнувшихся ребят, пытавшихся вручную открыть их, чтобы выйти наружу и спастись...

Попытайся я выбраться через лифтовый короб, я бы так и остался в этом коробе, как шестеро других ребят-монтажников, попытавшихся использовать эти короба для выхода на поверхность и попавших в самое пекло, в центр пожара. Потому что лифтовые короба выходили в те самые помещения ракетной точки, напичканные электрическим и электронным оборудованием, в которых и произошел пожар.

Судьба пощадила меня. Она дала мне  возможность спастись. Правда, эта возможность оказалась такой, что все врачи  Байконуровского госпиталя приходили потом смотреть на меня, как на чудо,  и недоверчиво качали головой, не веря, что такое возможно в наше время. Потому что выбраться из горящей ракетной шахты, заполненной копотью,  ядовитыми газами и ядовитым дымом, выбраться самому, по лестнице, с самого ее дна, было  невозможно. И они были тысячу раз правы. Это было действительно невозможно. Это было то же самое, что и выбраться из Ада, куда ты попал по итогам своей жизни. Раз уж попал, то сиди и не рыпайся.

Но я всё-таки вылез. И мой лечащий врач, полковник медицинской службы, кандидат медицинских наук, Ануфриев Николай Дмитриевич, 45-летний полуседой красавец мужчина с тонкой ниточкой черных усов на верхней губе, целый месяц перед выпиской терзал меня  вопросами, пытаясь выяснить поподробнее особенности тех страшных минут, когда я в полной темноте, раздетый до пояса, мокрый от пота и черный от копоти, хрипящий, кашляющий,  задыхающийся и уже почти не дышащий, с широко раскрытым и забитым хлопьями копоти ртом, лез по лестницам короба вверх. Что я тогда чувствовал, что ощущал, что меня  вело наверх, какие силы, я не знал.

Потому что физически сил у меня тогда уже совсем не было, да и не могло уже быть. Но ничего вразумительного я сказать своему врачу так и не смог. Случай в ракетной шахте оказался для меня самого загадочным и необъяснимым, как и многое другое в моей жизни.

Пока я так сидел в темноте, рассеянно размышляя о том, выбираться ли ему из шахты или нет, а, если выбираться, то каким путем, вдруг потянуло дымом. Сначала слабо, чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. И в темноте было невозможно определить, откуда он идет. Дым был резким, вонючим, очень противным и тошнотворным. Такой бывает от горения резины, электроизоляции, краски и пластмассы. В горле сразу запершило, защекотало, защипало, в носу засвербило.  Я  закашлялся, зачихал, замытарился.

Вопрос, таким образом, решился сам собой. Конечно же надо было выбираться. И как можно скорее. Где-то что-то  произошло и вот уже дым проник до самого низа точки. Сидеть теперь здесь и ждать чего-то, задыхаясь, в этом раздирающем горло и нос дыме было, конечно же, верхом идиотизма. Надо было начинать действовать. И так просидел здесь без дела слишком уж долго, гораздо больше, чем следовало бы. Все, хватит раздумывать. Пора.

Я  встал, выставил веред собой напряженно согнутые руки и осторожно, мелкими шажками двинулся к коробу коммуникаций Вот мои ладони коснулись холодной, слегка влажной от конденсата стены помещения, где я сидел. Теперь вдоль этой стены, потихонечку, перебирая для уверенности руками, боком, боком я дошел до проема стальной двери. Она была открыта. Это хорошо. А то бы пришлось на ощупь возиться с большим рычажным запором. А он почему-то всегда делался очень тугим, его лишь двумя руками с трудом можно было повернуть.

Я обошел дверь и так же боком, не отрывая рук от стены, прошел, точнее, просеменил по коридору до второй двери, за которой находился закуток нижнего уровня короба коммуникаций с первой его четырехметровой лестницей, ведущей до первой поперечной опорной площадки. Таких лестниц всего было пятнадцать. Они вели в полукруглое помещение оголовка, размещенное около горловины шахты. Из оголовка последняя четырехметровая лестница вела уже наружу, прямо на бетонную площадку ракетной точки через стальной откидной люк.

Я вошел в это помещение, нащупал руками рельефные ступеньки лестницы, выполненные из рифленого стального проката. Слава богу, дошел. Теперь главное – лезть наверх. Только вот дыма что-то вроде больше стало. Он тяжелый и конечно же спускается вниз. Надо поскорее отсюда выбираться.  А не то и концы здесь можно будет отдать. Кашель замучил. Грудь прямо раздирает всю, больно уже. И носом дышать совсем не получается, жжет там внутри, как огнем и сопли текут непрерывно. Ну и «видок» сейчас, наверное, у меня. Хорошо хоть никто не видит. Да и с глазами что-то не так. Жжет очень. И слезы текут. Лицо все мокрое уже. Ну, глаза можно и закрыть. Все равно ничего вокруг не видно. Только вот режет там внутри, глазам-то, невмоготу  уже. Словно «зайчиков» от сварки нахватался предостаточно, как в молодости...

Я взялся руками за ступеньки лестницы и осторожно полез на верх. Лестница скоро кончилась и мои пальцы схватили пустоту. Я понял, что это была первая поперечная площадка. Я нащупал руками ее пол, выполненный из стальных, рифленых листов, сваренных между собой, встал на него, отодвинулся от края отверстия, через которое проходила нижняя лестница, чтобы не загреметь ненароком снова вниз, и, выставив впереди свои руки, начал нащупывать стенки короба . Ага-а, вот трубы, идущие вертикально вверх, одна, другая, третья, четвертая... Здесь сбоку, за трубами должна находиться лестница. Точно, вот она. Я  ухватился пальцами правой руки за ступеньку лестницы и шагнул к ней. Взялся обеими руками и попытался отдышаться. Но ничего не получалось. Кашель рвал грудь заставляя все тело судорожно дергаться, сгибаться и выворачивал внутренности чуть ли не наизнанку. А сердце билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу и его отчаянно-остервенелые удары оглушительным эхом отдавались в ушах и тупыми молотками били изнутри черепа по вискам.

Сил не было совсем, руки и ноги сделались ватно-вялыми и отказывались подчиняться приказам сознания. Но я  стиснул зубы так, что стало больно в скулах и, насильно втягивая в себя смрадно жгучий, вызывающий острую боль в горле, в груди воздух, упрямо лез вверх.

Одна ступенька, вторая, третья, еще, еще, еще, еще...Ага-а, ступеньки кончились...Теперь руками нащупать пол...Распрямиться... Боже, какая боль в груди! Ничего... Ни-че-его Ничего... Еще терпимо... Еще не так страшно... Теперь распрямляемся... Делаем шаг в сторону... Ага... Вот трубы. Теперь шаг вбок.. Еще... Еще... И вот она, родимая… Лестница... Чудесница... Вот ступенька.. Взяться одной рукой... Второй... Еще шаг... Теперь наверх... Ру-уки... Но-о-ги-и.. Господ-и-и! Хоть бы глоток воздуха! Как сердце-то грохочет в груди... И в голову все бьет... 0но что, туда переместилось, что ли, мое бедное сердце, а? Ладно, еще ничего... Еще терпимо... Терпимо... Терпимо... Вот только руки что-то, руки совсем не слушаются... Давайте-ка, не дурите у меня... Хватайте ступеньку... Молодцы... Теперь ногу...Од-ну... Другую... Вверх, вверх, вверх, вверх...

Только одна эта мысль билась у меня в гудящей от пульсирующих ударов крови голове. Только она одна и ничего другого больше.
              -- Вверх, вверх, вверх.

Но вот подошло время, когда я, выбравшись на очередную площадку и взявшись рукой за ступеньку лестницы очередного лестничного пролета, вдруг почувствовал, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни единой мышцей своего тела. Не то, чтобы лезть вверх, не то, чтобы шевелиться, я  и стоять уже не мог. Страшная слабость охватила меня и я в бессилии опустился на пол площадки...

--Все..! – мелькнула мысль в голове, - Это конец! Пропал я!  Отсюда мне уже не выбраться...

Страха не было. Отчаяния, ужаса перед смертью тоже не было. Было тупое  равнодушие. И невероятнейшая слабость в каждой клеточке измученного донельзя тела. Я  опустился на холодную, рельефную поверхность площадки, откинулся назад и уперся спиной в полукружья труб, тянущихся вверх. Я хотел было вытянуть вперед ноги, но у меня ничего не получилось. Ноги уже не слушались меня.  И я просто замер в неудобной, скрюченной и скособоченной позе вконец поверженного сдавшегося и примирившегося с надвигающимся концом, человека. Я медленно погружался в тяжелое оцепенение, прислушиваясь к бешенным ритмам ошалевшего от непонимания, судорожно дергающегося своего сердца, тщетно пытающегося оживить пораженные кислородным голоданием клетки большого мужского  тела.

Я спокойно ждал конца. Точнее, хотел спокойно дождаться своей смерти. Однако, я  не предполагал, как это будет мучительно и трудно - умирать, задыхаясь, кашляя, корчась от боли в груди, истекая жарким, липким потом. Боли в горле уже не было, горло, видно, уже притерпелось или уже ничего не чувствовало. Боль была в груди и в сердце и голова буквально разрывалась от боли. Словно ее распирало изнутри какая-то чудовищная сила и черепная коробка была уже не в состоянии сопротивляться и вот-вот была готова поддаться и разорваться на мелкие кусочки, забрызгав своими останками стены короба.

Нет, сидеть, так, мучаясь, и ждать своего конца, было невозможно Это было похоже на пытку. Причем, пытку добровольную, как бы сознательную, это было похоже на самоистязание. Нет, на подобный акт я пойти не мог. Если бы просто сесть и спокойно умереть, тогда – другое дело. Психологически, внутренне к смерти я был готов. Смерть, как таковая, меня не страшила.  Но уходить из жизни через такие мучительные физические страдания?!  К такому обороту дел я внутренне не был готов. И вся моя сознательная, вся моя человеческая, вся моя нравственно-психологическая и личностная основа взбунтовалась,  встала на дыбы. Что угодно, но только не это безропотное, тупо