самый любимый мальчик,. если ты меня прогонишь, то я умру - зашептали его женские губы.
Он был обнажен и прикрыт простыней. Его губы были такими горячими, почти как у обыкновенного человека, они дышали страстью...
- Танатос, я боюсь тебя...
- О, неужели я так страшен, и из-за этого ты меня ни капельки не любишь?
- Ты же гуляешь в моем мозгу, тебе и так все известно...
- Как ты хотел меня ночами, хотел и запрещал себе это! Запрещал себе даже думать о сексе со мной! Запрещал себе думать о том, что любишь меня! Да ты просто трус! Тебе ли быть мужиком! Ты заставляешь нас обоих страдать из-за своей трусости!
- Не смей меня так называть! - Нико впилась в его губы и они раскрылись, как цветок, на котором была сладковатая пыльца.
- Бери меня, я весь твой, я так же давно этого хотел, как и ты... Мы будем вместе даже в аду... - он поддавался на ласки и шептал такие романтические вещи, что Нико начинала сдавать позиции. Он просил, нет, умолял целовать его снова и снова. Эта безумно-страстная сцена пугала и завораживала одновременно. Нико чувствовала, что любит и хочет это существо, она погрузилась в мягкую, так давно жаждущую ее, плоть...
Утром Нико, как всегда, увидела на столе чашку кофе и сигареты. Она вспомнила о проведенной бурной ночи, как хотела и получала его много раз до самого рассвета. По пояс обнаженная, Нико натянула на себя мужскую рубашку. Вошел Танатос, сообщив, что ему срочно нужно уехать.
- Куда уехать??? Я надеюсь, что ты находился здесь не ради того, чтобы затащить меня в постель?
- Нет конечно, дорогой, - ответил Танатос. - Когда я вернусь, привезу с собой вселенский сюрприз.
Он присел на кровать и они долго целовались. А потом он уехал. Вернее, исчез.
Часть 2
Дореми
1
- Вот это снегопад! - переговаривались соседи. - Я вам, как старожил скажу, что такой снегопад был в последний раз ровно 36 лет назад! Мы вывозили снег на тачках, пройти было невозможно.
- А какой сильный мороз! Ну когда в таких краях был такой сильный мороз! Это просто всемирное оледенение!
Скрипнула старая дверца. Дореми вышла на улицу. Поленья догорали и нужно было нарубить дров. Скрюченными от мороза руками, она взяла в руки топор и, смахнув выбившуюся из-под платка, золотистую прядь, ударила по обледенелой ветке. Щеки, искусанные морозом, раскраснелись. Тяжело дыша, она снова занесла над веткой топор. Скоро нечего будет даже есть! В такой трескучий мороз все сидят в уютных домах и некому будет продавать прекрасные букеты, составленные из сухих цветов.
В уютных домах! Как хорошо звучит словосочетанье! У нее никогда не будет уютного дома! Стены ее старого обветшалого дома с каждым годом давали все большую брешь. Потолок протекал, в щели из-под прогрызанных крысами досок в полу, и в оконных рамах задувало. Дореми обклеила оконные рамы кусочками газет.
С тех пор (а прошло уже года три), как умерла старая тетка, Дореми осталась совсем одна - единственной ее подругой была серая желтозубая крыса, которая иногда выбиралась из своей дыры в подполье и смотрела на нее глазками-бусинками. Получив лакомый кусочек хлебца, крыса брала его в крошечные лапки и начинала свой пир, вгрызаясь в хлебец острыми заразными зубами.
Были еще голуби. Они сами откуда-то прилетали, и так же куда-то улетали. С детства, надев дырявые ботинки, Дореми бежала на чердак, кормить голубей. Ей нравилось смотреть, как они, взобравшись на прогнившие чердачные балки, курлыкают и хлопают крыльями. Было в их курлыканье что-то трогательно-печальное, ранящее душу. Она приносила голубям крупы, хлебных крошек и семечек. Лепешки от птичьего помета падали по всему чердаку. Она смотрела на мир сквозь чердачное, запыленное окно.
Старый дом был увит плющом и цветами-граммофонами, которые скрывали его трещины.
Тетка никогда не скрывала, что Дореми - ее приемная дочь, которую она взяла на попечительство в приюте. Собственно, поэтому Дореми называла ее теткой, а не мамой.
В молодости тетка сделала аборт и, чтобы расплатиться с Богом за свершенный грех, на старости лет удочерила девочку.
Тетка Лиз никогда не била Дореми, хоть всегда была с ней немного строга. Лиз рассказывала, что в младенчестве Дореми кричала так, будто произносила музыкальные ноты до-ре-ми. Поэтому тетка Лиз дала ей такое странное имя.
Тетка была набожной и пела в церковном хоре. Там же играла и Дореми.
Три года назад, в возрасте 76 лет, тетка умерла, оставив приемышу наследство в виде старого дома-развалюхи, без гроша за душой.
Чтобы прокормить себя, Дореми составляла очень красивые и недорогие букеты, которые люди покупали с удовольствием.
Тетка Лиз корила ее за то, что, как она выражалась, у Дореми на левой ягодице была "отметина Дьявола", похожая на шестерку. Это они со священником заметили, когда крестили ребенка.
С детства Лиз заставляя Дореми молиться на коленях перед иконами,Ю учить наизусть длинные и нудные псалмы.
"Иначе Дьявол не оставит тебя в покое, - говорила она.
Лет в 14 Дореми призналась тетке, что ей нравятся девочки. Лиз рассвирепела и чуть не убила ее, запустив в голову глиняным горшком. Она сказала, что в ней все "от Дьявола" и закрыла ее в комнате, вместе с желтозубой крысой, заставив ее целую неделю читать псалмы.
Дореми не понимала, почему ее так сильно обидела тетка и что такого плохого в том, что ей нравятся девочки. Для Дореми это было так же естественно, как и для кого-то, кому нравились мальчики. Но подруги у нее не было, да и тетка почти никуда не отпускала, заставляя помогать, чтобы они, как выражалась Лиз, "не сгнили в нищете". Того, что они зарабатывали в церковном хоре, было очень мало и приходилось подрабатывать.
Дореми помогала тетке печь пирожки с яблоками. Воздушные, румяные, со сладкими яблоками. Дореми до сих пор помнит вкус этих обворожительных пирожков с хрустящей корочкой, которые так помогли им в трудную минуту!
С детства Дореми открыла в себе дар предвидения. На школьных экзаменах, например. Она вытягивала именно тот билет, какой хотела. А тесты Дореми сдавала всегда на высший бал.
Она могла предсказывать, какая в ближайшее время будет погода, словно опытный синоптик, сколько у собаки будет щенков и сколько они сегодня продадут пирожков. Она никогда не ошибалась. Если торговля шла плохо, Лиз обвиняла Дореми в том, что это она накаркала. Девочка перестала предугадывать.
Во сне Дореми мучил образ какой-то женщины. Очень красивой. С рыжими, как огонь, волосами, с высокой пышной грудью, с красными. как спелая малина, губами. Этот образ снился ей чуть ли не каждую ночь и во сне они занимались такими вещами, что один раз Дореми проснулась, обнаружив собственную руку между ног. Увидев это, тетка строго наказала ее. Если Дореми что-то свершала, что не нравилось тетке, Лиз кидала ей обвинение, что та "от Дьявола". Дореми возненавидела слово "Дьявол". "Кто такой этот Дьявол?! Да его возможно вообще не существует!"
Дореми подкинула обледенелые ветки в камин, но они никак не хотели разгораться. Она подула на закоченевшие руки, пытаясь разработать пальцы, которые совсем скукожились.
Она услышала, будто кто-то хлопал крыльями на чердаке. Неужели это опять голуби, да еще в такую стужу?! Давно они не прилетали. Дореми взяла фонарь, закуталась в старое драное пальто с капюшоном и поднялась на чердак. Она посветила фонарем в самые потаенные углы чердака, но голубей нигде не было. Только паутина оплела все вокруг немыслимыми узорами. Это было настоящее царство пауков. Дореми так и казалось, что жирные пауки с желтоватыми брюшками и водянистыми лапками, перешептываются за ее спиной, оплетая весь дом своими коварными сетями. Боже мой, старый рояль! Она играла на нем еще в церковном хоре! Вереницей пролетели воспоминания о детстве. Дореми открыла крышку рояля, покрытую толстым слоем пыли. Она отшатнулась в сторону, прикрыв ладонью лицо и выронила фонарь. На свет фонаря на нее с криками вылетело несколько летучих мышей, одна даже успела слегка царапнуть ее своим коготком.
- Спокойствие, это всего лишь летучие мыши, а чудовища бывают только в сказках, - сказала Дореми, чувствуя себя настоящей Золушкой.
Подышав на холодные руки, она подобрала фонарь и пробежалась пальцами по запыленным клавишам старого рояля. Какая-то давно забытая мелодия вновь воскресла в памяти. Это же Сольвейг Грига!
Наигрывая мелодию отмерзшими пальцами, Дореми запела ровным, сильным, чистым, высоким голосом:
Зима пройдет и весна промелькнет,
И зима промелькнет...
Увянут все цветы, снегом их занесет,
Снегом их занесет.
И ты ко мне вернешься,
Мне сердце говорит,
Мне сердце говорит...
Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить,
Тобой лишь буду жить...
Дореми услышала то ли стук, то ли крик и перестала играть. Крышка рояля с шумом захлопнулась, больно прищемив пальцы. Дореми поспешила вниз, чтобы узнать, что происходит. Распахнув двери, она увидела, что прямо на пол, возле ее ног, упала какая-то женщина, будто замерзшая сосулька.
- Господи, что с вами, что с вами? Господи, Господи!
Дореми перевернула полумертвую женщину и ее обуял суеверный ужас - это была та самая женщина, которая так часто ей снилась! Она лежала перед ней, с разметавшимися огненно-рыжими волосами, с белым, как снежное полотно на улице, лицом. и посиневшими губами. Ее высокая грудь тяжело вздымалась. Это была та самая женщина! Как такое возможно!
Смутные предчувствия одолевали Дореми. Ей показалось, что снова открылся дар предвидения. Смутное ощущение праздника, каких-то феноменальных и необыкновенных способностей, которые изменят всю ее жизнь, какой-то душевный подрыв... С другой стороны - ощущение опасности, тревога, что-то непонятное, необъяснимое, исходящее от этой женщины...
- Что же я стою! Скорую! - но позвонить было неоткуда, придется бежать к соседям.
- Не нужно звонить ни в какую скорую, прошу вас! - зашептала женщина, открыв свои неестественно-большие зеленые глаза. - Все. что мне нужно, это немного отлежаться в тепле.
В тепле! Сырые замерзшие ветки еще не скоро просохнут, чтобы зажечься.
Пламя тут же ярко запылало в камине, будто кто-то поджег ветки невидимой рукой. Дореми вздрогнула.
Она попыталась дотащить женщину до кровати. Но та, несмотря на свой внушительный рост, оказалась весом не более, чем десятилетний ребенок и Дореми спокойно дотащила ее и уложила на кровать. От этой женщины исходил жар, как от хорошо натопленного камина.
"А если она тут умрет?" - подумала Дореми, но скорую вызывать не решалась, будто боялась ослушаться наказа этой женщины.
Снег все валил и валил, что скоро невозможно было открыть двери. Огонь в камине все пылал, хотя веток Дореми больше не подкладывала. Все это показалось таким странным... Дореми сделала влажный компресс и положила на горячий лоб женщины. Саму сморил сон.
Дореми прилегла напротив на старом, разваливающимся уже, диване, чтобы в случае чего, прийти на помощь больной.
Тут же ее закружил хоровод
