есть», – как вдруг мужчина поднял голову, и Марина, пораженная, замерла, потому что это был её Дрюнька, вернее, Андрей Палыч, как величали его отдельные симеонцы.
Эту сцену Марина вспоминала потом много раз: и когда присутствовала на молодёжной помолвке Дрюни с его сафарийской невестой, и когда в голос ревела забытая одна в его квартире, и когда пыталась сквозь легионерские препоны прорваться на материк, и когда ей удалось всё-таки добраться до московского самолёта. Впечатления от симеонских каникул были столь сильны и долгоиграющи, что по приезду в Белокаменную она перевелась на заочное отделение с твёрдым намерением уехать преподавать в глухую подмосковную деревню, дабы восстановить пошатнувшуюся нервную систему. Уже и сумка в дорогу была собрана, как за час до выхода из дома пожаловал собственной персоной Андрей Воронцов, и подмосковная деревня поменялась на деревню дальневосточную. Дрюня безбожно наврал, что помолвка с Ксенией на вершине Заячьей сопки не имела никакого законного значения, простой молодёжный пикник, который он тогда не мог отменить, теперь все расстроилось, и он хочет жениться лишь на ней одной.
По прибытию на остров, выяснилось, что всё не совсем так, как он описывал. Что на Симеоне семейственность хоть и провозглашена одним из трёх основополагающих китов, но никто не станет указывать восемнадцатилетнему парню, что он должен любить только одну девушку. Мол, каждый волен выбирать свой момент, когда ему следует остепениться. А играть в мужа и жену позволяется сколько угодно, даже случайно получившиеся младенцы этому не помеха.
Столкнувшись с тем, что её собственная молодёжная помолвка на Заячьей сопке тоже не имеет регистрационного значения, Марина попыталась по этому поводу разыграть второй акт античной трагедии, но Дрюня в самый неподходящий момент вынужден был выехать на переговоры в Пекин, и ей пришлось выбирать не между двумя статусами, а двумя дверными ключами: один был от люкса в «Скале», другой – от пятикомнатного дома-музея в симеонском таунхаусе. Музей назывался Арбалетным музеем с двумя сотнями экспонатов холодного оружия – гордости наших кузнецов, в котором рафинированная москвичка ничего не смыслила.
– Ты не представляешь, как тебе повезло, – завидовала одна из новых приятельниц. – Это же не паб и не семейный пансионат, чтобы за другими убирать, а музей. К тому же сугубо для одних мужиков. Даже если сделаешь что-то не так, они жаловаться не побегут.
– Пять комнат! – восклицала по телефону школьная подруга из Москвы. – И пять дней в неделю по два часа смотреть за тремя пустыми залами. Да это же классно!
И Марина с сумятицей в голове вступила в непыльную должность смотрительницы Арбалетного музея – на новое бегство ей сил уже просто недостало. Чуть позже она уже так отписывала своей школьной подруге в Москву:
«Каждая деталь этой островной жизни, взятая по отдельности, уродлива, лжива и несправедлива, но все вместе они каким-то непонятным образом составляют удивительно гармоничную картинку со своей собственной правдой…»
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ИЗОТЕРИЧЕСКОГО...
А ведь царство Справедливости и Гармонии совсем уже было у самого порога. Требовалось лишь снижение непомерных военных расходов и компьютерный перерасчет всего народного хозяйства, и все бы состоялось. И снова, как в феврале семнадцатого года, вмешалась сатанинская воля кучки ничтожных людей, не видящих дальше своего носа, и во второй раз не дала Российской империи стать первым государством планеты.
Легко кликушествовать о внешней упаковке чего-то, не понимая его внутренней сути. Внешним было: уравниловка миллионов, привилегии тысяч и газетная несвобода. А внутренне в Союзе была дана возможность 280 миллионам людей тянуть вверх не только себя одного, любимого, а всю эту биомассу, меньше обращать внимание на второстепенный личный быт, а больше на главное – экономическую мощь страны. Привилегии были всего лишь наградой. Почему президенту акционерного общества можно иметь миллион баксов в год, а секретарю обкома особняк с прислугой – нет? Нормально было и с цензурным укоротом газетчиков – другая мера существовала стыдливости и ответственности, только и всего.
Никто не заметил, как всё же был достигнут нижний материальный порог желаемого общественного строя, который хоть и был в десятки раз беднее закордонного уровня, но открывал такие перспективы, которые тому, закордонному, и не снились.
Не хватило самой малости – идеологии, вернее, её правильной направленности. Лидера, который, подобно Чингисхану выжег бы из человека позорное жлобство.
Не войдёт человек в достойное будущее, неся на своем щите лишь личную выгоду и предприимчивость. Планета просто захлебнется в его шестимиллиардных аппетитах и излишествах. Ну а когда рано или поздно на всей планете придётся урезать эти запросы, крови прольётся столько, что наш ГУЛАГ покажется жалкой дракой подушками в детсадовской спальне.
Россия – страна-Касандра. Один раз ей, правда, весь Запад поверил, и глядя на нее, изо всех сил принялся улучшать условия жизни своих люмпенов, чтобы те не делали новых революций. Так почему же не верят, что понятия Справедливость и Умеренность, гораздо важнее понятий Свободы и Личного Успеха? Ведь всё равно к этому обязательно все придет. Вот тогда-то и вспомнят совдеповский опыт, не исключено даже, что и коммунистов вернут, чтобы было кому петь о моральном облике строителя светлого материально урезанного будущего.
