Слово о Сафари Глава 10

первую обойму режиссёров он так и не вошёл, зато заглянувшим к нему в квартиру актёрам есть на что посмотреть: акульи челюсти, медную пароходную рынду, седло его симеонского скакуна.
Адольф благополучно стал на якорь в Хабаровске, обзавёлся целой сетью маленьких магазинчиков, но однажды его взрывной характер сыграл роковую роль и в рядовой ресторанной драке он был застрелен.
А что же наша сама дальневосточная альма-матер? Дефолт августа 1998 года, разорив 140 миллионов россиян, в одночасье сделал Симеон в три раза богаче. Ведь все рубли, попадая на остров, немедленно переводились в доллары, а любые магазинные и ресторанные расчёты производились почти исключительно через пластиковые карточки. Как говорится, привет от доктора-казначея Севрюгина! Поэтому все банковские долларовые накопления ни на йоту не увеличившись в сумме, троекратно увеличились в стоимости. Естественно, пришлось изрядно повозиться с переоценкой сафарийских трудочасов, переводя их в долларовый эквивалент, но это были, судя по всему, уже приятные хлопоты. Для новых командоров такой поворот стал настоящим подарком судьбы, разом поменяв все отрицательные хозяйственные показатели на положительные.
Впрочем, понежиться в шоколаде им пришлось недолго. Уже в ноябре на остров прибыл вчистую комиссованный Дрюня и в тот же день выгнал из своего служебного кабинета обретающегося там командора. Так и сказал:
– Ключи от кабинета на стол и чтобы я тебя здесь больше не видел.
Ему даже не понадобились помощники – такой нутряной страх внушал он всем двадцатилеткам. Тридцатилетки, правда, попытались сопротивляться:
– Мы, между прочим, своих командоров выбрали общим тайным голосованием.
– А я открытым голосованием выбрал самого себя. Или я что-то не так сказал?
– А если мы все не станем тебе подчиняться?
– Всех предупреждаю: каждый имеет право сказать не больше двух глупостей в день. Ты уже две своих глупости сказал. После третьей на два года вылетишь с острова белым лебедем.
Так он разговаривал со всеми начальниками-неофитами. Старые бригадиры довольно ухмылялись – возвращались времена, когда умные правильные слова сами по себе ничего не значили, его величество Сафарийский Подтекст снова вступал в свои законные права. Мол, сначала докажи, что у тебя с нами, ветеранами-фермерами, одна группа крови, что ты умеешь не два месяца всё верно говорить и делать, а два года, что ты с уважением относишься ко всему прежнему Фермерскому Братству, а не считаешь наш четырнадцатилетний период временным помрачением рассудка.
Словом, на все тайные и открытые выборы можно было наплевать и забыть. Коль скоро Воронцовское командорство изначально было первым, то ему надлежало и дальше быть первым, а все остальные командоры пребывали на своих местах лишь до тех пор, пока главному командору это было угодно:
– Ведь вы же выборные, вот я вас вправе и переизбрать.
Катерина, под которой её мэрское кресло шаталось очень сильно, сразу обрела самую железобетонную поддержку, и в отличие от прежних лет уже не лезла с младшим братом ни в какую конфронтацию, наоборот, ставила его в известность о любом своём предстоящем решении. Дружным тандемом они полностью подчинили себе весь Симеон. А спустя полгода даже прекратили денежную подпитку материковых командорств:
– Период становления для вас закончился, выживайте, как можете сами.
Вместо «планов громадья» Принц крови принялся всячески проповедовать китайскую стратагему: «Малые усилия вращают мир». В переводе на бытовой русский это означало не ввязываться ни в какие финансовые авантюры, а клевать пшеницу по зернышку. Никто уже не гнался за производственным валом, а ориентировались на «500 мелочей», которыми потом старались заполнить все свои лавки и магазины. Кроме того, стал расти доход от островного туризма. Пошла мода на экологически чистые симеонские продукты. Стабильно заработали и 30 валютных обменников ближнего побережья.
Все кредиты, которые успели нахватать «танцоры» на покупку иномарок и владивостокских квартир из Сафари-Банка главный командор немедленно аннулировал. То есть платежи за них пройдошистые клиенты-должники по-прежнему продолжали выплачивать, только их собственность перешла из личной в общую. У ключей от квартир и машин появились дубликаты, которыми отныне мог в простойное время воспользоваться любой другой симеонец.
– А если я не хочу, чтобы кто-то видел или пользовался моими личными вещами! – возмущённо вопили «Высоцкие» и компания.
– Хорошо, поставим вам в квартиры четырёхведерные сейфы и непристойные фото и любимые презервативы будете прятать в них, – любезно отвечал им Дрюня.
– Ну за машину я уже через полгода всё выплачу, неужели нельзя, чтобы она принадлежала только мне? – недоумевал очередной супист.
– Можно, но тогда гаражом, ремонтом и бензином обеспечивай её сам, – ещё более душевно предлагал Дрюня.
– И обеспечу! – хорохорился бедолага.
– Кстати, я совсем забыл тебе напомнить, что остров ты вправе покидать лично для себя лишь четыре дня в месяц, – сочувствующе вздыхал Воронцов-младший.
– Да где такое сказано!! – восклицала свободная просвещённая личность. – Все же по неделям во Владике торчат.
– Они торчат там в командировке, а это совсем другое дело.
– Так я тоже буду придумывать себе командировки. Ты что мне их не подпишешь?
– Подпишу. Если, конечно будет написано без грамматических ошибок.
В этом был весь новый для Симеона Принц крови. Формально всё запрещать, а практически всё разрешать:
– Ты только бумагу как следует напиши.
Кажется, совершенно пустая формальность: выписать себе командировку, а потом в любой Владивостокской булочной поставить на ней простую печать, но она прочно застревала в подкорке любого симеонца, заставляя постоянно чувствовать свою неразрывную часть с островом.
То же самое было и с машинами. Надо было только написать любую причину и тебе тотчас выделяли авто с водителем. Чтобы серьёзному мужчине не быть извозчиком у юного бездельника, Дрюня предписал, чтобы водители с пассажиром были одной возрастной категории. Наша золотая молодёжь с восторгом встретила сию поправку, тут же обзаведясь своими почти штатными водилами-ровесниками, и весёлыми компаниями отправляясь в автомобильные вояжи. Однако их радость оказалась преходящей, как говорится, человек может пролежать на одном боку два-три часа подряд, но когда ему скажут, что надо пролежать именно на одном боку, то и десять минут будут в тягость. Так и тут обязанность всё время разъезжать вместе, а если и разбегаться, то потом всё равно встречаться, чтобы вместе вернуться в гараж Лазурного, быстро ликвидировала это тусовочное поветрие.
Затем настала очередь отучить симеонскую шпану и от самих липовых командировок. Ликвидацию оплаты за командировки они с усмешками проигнорировали, почти не заметили и уменьшения одного дня командировки до двух трудочасов, не обратили должного внимания и на распоряжение, что в очередной отпуск можно отправляться лишь после отработки 1000 трудочасов. При 40-часовой рабочей неделе это составляло верных полгода непрерывного вкалывания. Студентов училища такой порядок затрагивал мало, но все наши бузотёры к тому времени уже успели закончить СУПИ и теперь вынуждены были придерживаться общих правил. Опомнились только когда захотелось в сам отпуск.
Изумление и возмущение «танцоров» сим закабалением вызвало общий смех взрослых сафарийцев – они-то в этом режиме жили уже второе десятилетие и не просто свыклись с ним, но и находили его единственно правильным и справедливым:
– Коль хочешь булку с маслом в «Мерседесе», то и потрудись, как следует на свою булку.
Когда до нас, командоров-рантье, долетали эти сведенья, мы по телефону между собой лишь довольно хихикали – Принц крови вполне оправдывал возлагаемые на него надежды. Постепенно после периода отшельничества у нас выработалась привычка четыре раза в год (на 1 января и на 3 день рождения) съезжаться вместе, чтобы попить хорошего вина и перетолочь последние симеонские новости. И о чём бы мы не говорили, речь обязательно сворачивает на Отца Павла, создается такое ощущение, что мы что-то с ним или о нём не договорили, и теперь хочется непременно договорить. Иногда всплывают такие подробности, что нам самим становится немного не по себе.
Так, обсуждая необыкновенный всплеск производства российских сериалов, Аполлоныч невзначай вспомнил, как именно Воронцов-старший отговорил его от дальнейших занятий кино:
– Он мне не про режиссуру говорил и даже не про нашу киношную базу на Симеоне, а про российских актёров. Сказал, что все разговоры про их душевную талантливость – разговоры для бедных. Мол, раньше отмазка была, что они советские, поэтому их и не пускают на Запад. А теперь этой отмазки нет, и всё равно не пускают. Мол, все российские актёры слишком деревенские сами по себе, а деревня на полную универсальность никогда претендовать не может. Тогда я думал, что его слова перебор, и только сейчас, когда я смотрю иногда всё это, то понимаю, что он был абсолютно прав.
Книгочей Севрюгин, всегда хотя бы молча не соглашаясь с литературными выкладками нашего Хомейни, как-то признался, что сейчас он читает всё меньше и меньше:
– Совсем почему-то не могу про людей читать. Сейчас моё самое любимое чтение Джеральд Даррелл с его зверушками. А всё потому, что Пашка когда-то сказал, что при наличии на свете две трети совсем не читающих людей говорить восторженно о беллетристике всё равно, что курильщику восторгаться сигаретным дымом в присутствии некурящих людей: и глупо и неприлично.
Не остался в стороне и я со своими застрявшими в мозгу воронцовинами:
– А знаете, что он мне однажды сказал, про свою веру в Судьбу? Что верить в неё ему скучно и тоскливо. Что он больше верит в своего Ангела-хранителя, потому что слишком часто замечал, как тот отчаянно бьётся за него с другими Ангелами и всегда побеждает. И насчет «жить по правде». Мол, кто захочет так жить, никогда не сможет ни телевизор смотреть, ни с людьми общаться, ни делать что-нибудь полезное. Окружающее лицемерие подавит всю его волю.
Иногда к нашему триумвирату присоединяется Жаннет, пестующая в Ирландии своих теперь уже великовозрастных близнецов.
– А помните, как он говорил про наличие в России одновременно трёх народов: сиюминутного, коренного и Святой Руси? Я тогда это не очень понимала. Но вторая чеченская война чётко всё подтвердила. Внешне обе войны были совершенно идентичны. Только в первую войну вся сиюминутная Россия дружно гнобила собственную армию за свободолюбивых чеченцев, а во вторую, когда прошло три года те же самые люди превратились в коренную Россию, поняли, что Чечня – это всего лишь бандиты и уже все одобряли свою армию. Насчёт Святой Руси таких явных подтверждений для меня пока нет. Зато я думаю, что всё наше Сафари была Пашкиной попыткой создать кусочек своей собственной Святой Руси.
Мы с барчуком лишь молча переглянулись между собой, вспомнив злополучного Муню, но не сочли нужным что-либо возражать.
С годами между нашими заморскими лежбищами и Симеоном был налажен также и гостевой мостик. Что такое для нормального