почувствовать себя безграничными владельцами отдельно взятой и никому не подвластной земли. С тем же сладким удовольствием как когда-то зграйщики в ноябрьскую забастовку против Воронца, все запрятали свои будильники и рабочую одежду, до полудня валялись в постелях, моционно прохаживались по всем островным закоулкам, захватив еду, шли во все поселковые забегаловки, где часами играли в настольные игры, смотрели новости, получали удовольствие от постоянной ротации перед глазами приятелей и приятельниц. Пьяных не было, или почти не было. Зато как-то вдруг повсеместно вспыхнули танцы и пение под баян или аккордеон, хвастовство принесёнными из дома кулинарными блюдами, нескончаемое (даже у мужчин) обсуждение одежды друг друга. Причём прежнего разделения на отдельные группы корешей тоже не наблюдалось. В этом и состоял главный кайф такого времяпрепровождения, что все одинаково свободно барражировали по посёлку, Сафари и Родникам, всюду находя лишь приветливость и радушие, и никого собой не напрягая. Молодёжь и та не отгораживалась от взрослых, а без раздражения терпела их присутствие за соседним столиком и даже не кривилась от игривых плясок сорокалетних. Все симеонцы словно превратились в единую трёхтысячеголовую дружную семью.
– Только ради одного этого стоило объявить общие каникулы, – с удовольствием констатировал Аполлоныч.
– По-моему, это лучше, чем даже в первую зиму на нашем Променаде, – был солидарен с ним Севрюгин, проводящий на острове свои законные выходные.
– Им просто надоело быть гостями сначала на нашем сафарийском празднике, а потом на празднике приезжих чужаков, а сейчас их как прорвало, – пытался найти логическое объяснение Дрюня.
– Вечно тебе хочется всё правильно и точно назвать, – сердито бросила мадам Матукова. – А мне это вообще кажется вершиной всего нашего Сафари. Приучить наш народ вот так веселиться без ведра водки – это ли не фантастика?
Самым же удивительным, по крайней мере, для меня было появление в тот момент на улицах посёлка Отца Павла с Жаннет, да ещё в сопровождении двенадцатилетних близняшек. Роман и Трофим, или в просторечии Чук и Гек, были замечательными весёлыми и общительными мальчишками, вот только на роль знатных наследников никак не тянули. Может быть, негативно сказывалось наше галерное воспитание, когда они истинными цыганятами неделями перемещались из семьи в семью, или длительное отсутствие матери тогда, когда она была больше всего им нужна, или чрезмерные попытки отца сделать из них вундеркиндов, но всё это ни на йоту не выделило их из рядов своих сверстников. Слава Богу, что ещё не сделало нервными и злыми, а просто не возымело ровно никакого действия. Бывают же на свете люди лишь с первичной сигнальной системой, вот и Чук и Гек, видимо, принадлежали к ним. Холодно – горячо, больно – приятно, весело – скучно. Любых обид, огорчений хватало им ровно на пятнадцать минут, потом они их напрочь забывали и игрались и смеялись как ни в чём не бывало. Элементарные школьные знания усваивались ими с огромным скрипом, какие-либо персональные увлечения так же отсутствовали. Но хуже всего было полное непонимание, к какой именно семье они принадлежат. Всё, чего отцу от них удалось добиться своими строгостями, это умения замолкать в присутствии разговаривающих взрослых, но это вовсе не значило, что они, как некогда Катерина и Дрюня впитывают всё, что при них говорится. Словом, если старшие дети заставляли Воронцова-старшего гордиться ими, то младших он откровенно стыдился, и слабо надеялся, что хотя бы к двадцати годам они станут если не явными лидерами, то хотя бы приличными прожигателями отцовского наследства.
И вот, забыв про свои стеснения, Отец Павел едва ли не через день стал появляться с женой и близнецами в Симеоне, методично заходя каждый раз в два-три новых паба, обменивался приветствиями с посетителями, пил пиво и даже танцевал с Жаннет медленные танцы, в то время как злополучные сыновья вели рядом компьютерные бои.
– Что бы это всё значило? – недоумевал Вадим.
– Заратустра тоже иногда с гор спускался, чтобы примерить себя к своим подданным, – отвечал ему барчук.
– У Заратустры не было подданных, – поправлял лазурчанский мэр.
– А у нашего есть.
– А спроси его, как он относится к наступившей всеобщей благости, – подзуживал Севрюгин.
– А запросто, – говорил Чухнов и действительно спрашивал.
– На смену Сафари для трудоголиков и Сафари интеллектуального ликбеза приходит Сафари житейского комфорта, – усмехался Отец Павел и до конца было не ясно нравится это ему или нет.
Месяц всеобщих каникул пролетел быстро. Грузовики с товарами покатили на материк, а на Симеон снова ломанулся оголодавший прибрежный люд. Ломанулся и остолбенел. Островные аборигены все как на подбор ходили с выпрямленной спиной и совершенно расслабленными лицами. На любой вопрос повисала микроскопическая пауза, обозначающая другой взгляд на мир и только потом следовал ответ. Нежелание реагировать сварливостью на сварливость разило наповал. Впрочем, данное противостояние продолжалось недолго, двух недель не прошло, как всё вернулось на круги своя. Громкие резкие голоса и грубый смех приезжих подавили ростки горней жизни симеонцев. Попытались было сохранить для себя несколько самых неказистых пабов, но беспардонные пришельцы вторгались и туда. Вовсю торжествовал принцип: «Не баре – потерпите».
А тут ещё полоса напастей случилась в одной из симеонских семей. Подумаешь, одна семья! Только семья эта носила фамилию Воронцовых. Сначала с сердечным приступом слёг сам Отец Павел. Его тихая ярость по этому поводу не знала границ: ни разу в жизни не быть на больничном и вдруг, как последняя кляча так позорно скопытиться! И дня не пролежал в реанимации, как потребовал выписки назад, в свою студию. Лежал под капельницей уже там и продолжал злиться на весь мир, не разрешая никому, кроме жены себя такого беспомощного навещать.
Второй была Катерина-Корделия. После уже вторых родов она слегка располнела и тоже, как и её отец, страшно на это негодовала. И не нашла ничего лучше, чем снова заняться мотоспортом. Но так как выезды мотовзводников на материк самоупразднились, то к её услугам оставался лишь симеонский мотодром. Там-то она при пересечении рядовых препятствий и перевернулась. Причём самым наихудшим образом с многочисленными ушибами и сложными переломами. Слава Богу ещё позвоночник как-то уцелел! Тем не менее, на добрых полгода железно выбыла из строя.
Затем настал черед Дрюни. Славный юноша справил своё двадцать третье день рождение и безумно влюбился в тридцатилетнюю банкиршу из Находки. Будучи в Находке в командировке, шёл мимо главного местного ресторана, как вдруг рядом затормозил «линкольн» и услужливый шофер выскочил и распахнул перед ним дверь. Пожав плечами: кто бы это мог быть, Дрюня шагнул вперёд, чтобы сесть в лимузин, как в эту минуту с ним столкнулась вышедшая из ресторана молодая женщина со своим телохранителем.
– А, это вам? – удивился Воронцов-младший. – А я думал мне. Не прокатите с ветерком? Давно мечтал. Без рук! – последнее относилась к громиле-телохранителю, который хотел было отпихнуть его, но Дрюня увернулся, и толчок пришёлся на хозяйку.
– Всыпь ему! – приказала своему подручному рагневанная неуклюжей сценой банкирша.
Тот развернулся, чтобы выполнить команду, но Дрюнин кнопочный нож уже был приставлен к его кадыку.
– Тихо, мужик, тихо! – увещевал его симеонский Принц крови, искоса пожирая глазами женщину. – Как зовут? Не тебя.
– Татьяна Семеновна, – выдавил громила сквозь зубы.
– Как? – лезвие ножа впилось ему в подбородок на миллиметр.
– Таня.
– А меня Андрей, – ловким движением Дрюня достал у громилы из плечевой кобуры пистолет, вынул и забрал из него обойму и вернул оружие на прежнее место. – Приятно было познакомиться. – И убрав нож, он зашагал своей дорогой.
Для какого-нибудь Минска или даже Москвы этой сцены с лихвой хватило бы для романтического знакомства, но для сурового дальневосточного порта подобного лихачества было маловато, поэтому знакомства не состоялось. К счастью улицы Находки напоминают большую расчёску: вдоль бухты тянется один главный проспект, от которого вглубь берега отпочковываются боковые улицы, поэтому постоянно выходя на главную магистраль, очень легко столкнуться со знакомым «линкольном» вновь. И трёх часов не прошло, как Дрюня вновь оказался возле выходящей из лимузина банкирши.
– Привет, толстый! – добродушно приветствовал он телохранителя. – Мадам Таня, можно я вас завтра на завтрак приглашу.
– Пошёл вон, – со всей находкинской учтивостью ответила ему мадам, желая пройти.
– Надо говорить: пошёл вон, Андрей, – поправил её Дрюня.
С этого дня началась планомерная неотступная осада неприступной банкирши. Молодому командору не составляло труда узнать всё про свою новую пассию. И то, что она недавно схоронила подстреленного в разборках мужа, и то, что вся поглощена лишь банкирскими делами, и то, что из всех живых существ привязана к одной своей белой кошке Муське. Сказывались уроки американского кино, прочно усвоенные сафарийскими отпрысками: если в начале фильма героиня велит отдубасить главного героя, то в конце она должна быть с ним ласковой послушной девочкой. По этому сценарию Дрюня и шпарил, забросив все дела и половину времени проводя в Находке.
Между тем над его головой все гуще собирались тучи под названием «служба в армии». Хотя Первая чеченская война уже и закончилась, но служить рядовым симеонскому генералу всё равно было зазорно. Чтобы избежать призыва Принца крови на армейскую службу у нас были задействованы все средства. Но такие же средства постепенно задействовал и наш противник: районные и краевые чинуши, которые почему-то именно в этом вопросе стремились проявить всю свою принципиальность. Пока Дрюня находился на острове, он был недоступен ничьим проискам: всегда имелась нужная медицинская справка, или отписка, что призывник находится в отпуске в дальней стороне. Пять лет мы успешно прикрывали его от призыва, думая, что всё вот-вот окончательно уладится: родятся двое детей или выберём его в качестве симеонского мэра. Один сын в конце концов у него от Марины, теперь уже вполне его законной жены родился, и я, отвечающий за его неприкосновенность, слегка расслабился.
Тут как раз и случился роман с банкиршей. Та под влиянием его домогательств постепенно смягчалась, а, узнав, кто именно её так настойчиво преследует и вовсе оттаяла. Взрослой женщине стал любопытен юноша с таким богатым управленческим и всяким другим капиталом за душой.
Договорились, что Дрюня приедет и заберёт её на остров, чтобы показать свои владения. Не будешь же своей пассии объяснять, что в военкоматах сейчас самый пик набора и у всех патрулей есть заветная мечта выловить симеонского командора. Тайно миновав расставленные персонально на него дозоры, Воронцов-младший прибыл в условленное место. Там что-то у них с банкиршей не сложилось, и он в расстроенных чувствах, забыв о предосторожностях, отбыл назад и на въезде в Лазурный его
