Свои... Чужие...

- Ну, я побежала, девочки, - и Анна Максимовна ещё раз внимательно окинула взглядом комнату. – Ведите себя хорошо. Не шалите. И не вздумайте брать спички.
Она прижала пальцы левой руки к ладони и сделала движение, обозначающее знак прощания. После этого торопливо вышла в коридор, и, спустя несколько секунд, сёстры услышали звук хлопнувшей двери.
- Ушла. Всё-таки ушла! -  с обидой произнесла  Даша и бросила полный тоски взгляд на то место, где только что стояла мать.  – Теперь у неё на первом месте какой-то чужой мальчишка. И на двадцатом, и на тридцатом тоже он. А мы с тобой – и она подняла глаза на сестру, - в лучшем случае на сотом.
- Спички не берите… - передразнила она насмешливым тоном, - как будто мы маленькие детки какие! Не поздно нашим воспитанием в четырнадцать-то лет заниматься?
Юля ничего не ответила. Она продолжала сидеть, уставив неподвижный взгляд в пол, словно внимательно рассматривала узор на линолеуме. На самом деле мысли её были далеко.

Сёстры не дружили, хотя более родных по крови людей придумать было сложно. Странные это были дети. Они не ссорились, не ругались, не выясняли отношений. В худшем случае, если жизнь вдруг давала какой-то перекос, перебрасывались какими-то обидными словечками. На этом, как правило, всё и заканчивалось. Рожденные с разницей в десять минут,  они, как это обычно бывает у двойняшек,  по всем законам и канонам природы должны были быть теми, о ком обычно говорят: «не разлей вода». Однако жизнь распорядилась иначе, и меж ними когда-то, очень давно, будто чёрная кошка пробежала.  Видимо, была это не обычная кошка, схожая по своим повадкам с пантерой. Невидимый зверь прочертил такую же невидимую линию неприятия, перешагивать через которую не стоило. Если же это случалось, Даша в довольно резкой форме высказывала сестре то, что она про неё думала. Юля, будучи по натуре более уступчивой, предпочитала не спорить. Она только плотно смыкала губы и при этом морщила лоб, прикрытый светлой жиденькой чёлкой.
Всё, абсолютно всё, вплоть до мелочей – карандашей, ластиков,  блокнотиков и коробочек с девчоночьими принадлежностями у них было собственным.  Они никогда даже попыток не делали что-то взять или попросить друг у дружки. И мир у сестёр был таким же. У каждой свой собственный. Жили они так, словно каждая пребывала только в себе самой,  появляясь в этом измерении на какое-то время.
Единственное, что их моментально сближало – это моменты ухода матери из дома. Какое-то время эта внутренняя близость была настолько сильной, что, казалось, девочки представляли собой единое целое. Вот и сейчас Даша поднялась с ковра, на котором только что сидела, поджав ноги по-восточному, и, внимательно посмотрев на младшую сестру (она же родилась на целых десять минут позже, и поэтому могла называться только младшей, и никак больше), спросила:
- Может, чай заварим?
Юля, не отрывая глаз от орнамента на полу, кивнула. И Даша, зацепив большими пальцами  шлёвки на брюках, пошла на кухню, небрежно шлепая босыми ногами по полу.


Улыбаясь чему-то, что было ведомо только ей одной, Анна Максимовна шла по улице. Она представляла себе, как войдёт сейчас в квартиру, как Юрик бросится ей навстречу.  В такие моменты сердце её будто таяло и, казалось, замирало от нахлынувшего счастья. Её собственные дети никогда не делали попыток проявить нежность, и в разговоре с матерью были сдержаны и подчеркнуто деликатны. Девочки вели себя так с самого детства, и она никак не могла понять, почему. Юрик же был сама непосредственность. Он искренне радовался, как только она переступала порог их огромной квартиры, и бежал ей навстречу, широко раскинув руки. При этом его карие глаза светились такой неподдельной радостью, что отступить от них было невозможно. Мальчик повисал у Анны Максимовны на шее, а она, аккуратно придерживая его, запускала свободную руку в сумку и шарила внутри в поисках конфеты или мандарина.
После того, как мама Юрика уезжала,  Анна Максимовна оставалась с ним одна. Аккуратно заперев дверь за хозяйкой квартиры, она возвращалась в  детскую, и…  начиналось! Сначала они принимались строить башенки из деревянных кубиков или из больших деталей пластмассового конструктора «Лего», затем рисовали, читали, разгадывали загадки, вместе смотрели детские передачи. Словом, их день был заполнен теми нехитрыми делами, которые так важны для пятилетнего ребёнка и которые являются неотъемлемой частью его жизни.

Иногда Юрик, глядя в экран телевизора, неожиданно засыпал, доверчиво прижавшись к её руке.  Боясь его потревожить, Анна Максимовна терпеливо сидела, не шевелясь, настолько долго, насколько это было возможно. При этом она с любовью смотрела на малыша, внутренне жалея, что в её доме нет такого же бегающего и прыгающего воплощения смеха и веселья. Её дочери, даже когда они  были помладше, редко выказывали искреннюю радость. Впрочем, в те годы Анне Максимовне приходилось очень много трудиться. Вполне возможно, что она многого не замечала в своих детях из-за того, что постоянно пропадала на работе. Теперь же, когда они подросли, они и подавно стали для неё словно чужими. А она почему-то порой не решалась даже спросить о чём-то Дашу и Юлю, уверенная в том, что ни та, ни другая не пустит её в свой мир. Ей было известно, что сами сестры, хотя они почти не ссорились, держали друг дружку на расстоянии. Это пугало и одновременно расстраивало Анну Максимовну. Сама она, каждый раз, собираясь с мыслями  и пытаясь доверительно поговорить с девочками, слышала в ответ только односложное «да» или «нет». Так они и жили, находясь в плену непонимания. Девочки не могли понять, почему мать так редко заговаривает с ними и считали её сухой и равнодушной. Анна Максимовна – наоборот – полагала, что её дети родились с какими-то непонятными генами отторжения: сколько ни пытайся до них достучаться – ничего не получится.  В конце концов, она перестала делать попытки как-то разговорить их. Её единственной радостью стал совершенно чужой ребёнок, к которому она приходила шесть раз в неделю и которому отдавала всю свою материнскую любовь. Как только Анна Максимовна в конце вечера слышала звук закрывшейся за ней двери, она мысленно уже жила событиями следующего дня. Глядя на себя со стороны, женщина порой удивлялась: «Надо же, взрослая тётка, а привязалась к ребёнку!» Но, как бы то ни было, привязанность эта была крепкой, а самым главным было то, что она была обоюдной.


Юля сидела на лекции и старательно записывала то,  о чём говорил преподаватель. По счастью, профессор не относился к той категории людей, которые читают материал, совершенно не интересуясь, успели студенты записать за ним или нет. Много повидавший на своём веку и многое переживший, профессор философии видел в молодом поколении не только продолжение науки.  Что немаловажно, он расценивал своих подопечных, как продолжение человечества. Потому-то и был убеждён, что относиться к студентам надо, прежде всего, по-человечески. Его лекции отличались размеренностью и хорошей подачей материала. Читая их, он никогда не торопился, давая слушателям возможность не только записать то, о чём он только что говорил, но ещё и обдумать сказанное. Юля обожала и милого старичка профессора, и его лекции. В то время как однокурсники время от времени пропускали занятия по философии, считая их ненужными для будущей профессии, девушка за целый семестр не пропустила ни одной пары.
Телефон, который завибрировал в кармане, неожиданно отвлек её. Аккуратно вытащив мобильник, Юля посмотрела на дисплей. Номер был незнакомым, и, судя по всему, городским. Решив, что это какая-то ошибка, Юля нажала кнопку отбоя, возвратила телефон на прежнее место, взяла ручку и стала записывать дальше. Однако вибрация настойчиво повторилась. Затем ещё и ещё, и Юле больше ничего не оставалось, как извиниться,  выйти на цыпочках из лекционного зала и ответить на звонок уже в коридоре.
- Кто говорит? – её лицо выразило удивление, - из какой больницы? Да, это моя мама. С сердечным приступом?
Минуту девушка раздумывала, словно никак не могла поверить в услышанное, а потом заговорила снова.
- Послушайте… - Юля произносила слова медленно, - я сейчас на лекции, на очень важной лекции в институте. Не могли бы Вы позвонить моей сестре? Она сейчас дома, и у неё как раз выходной. Может быть, она сможет прийти в больницу? Я сейчас скажу номер, Вы готовы записать?
Аккуратно продиктовав номер Даши по одной цифре, Юля сначала нажала на красную кнопку, а потом немного поразмыслила - и выключила телефон совсем.
Пробираясь на своё место, она внутренне очень жалела, что пришлось пропустить часть материала. После того, как  девушка снова уселась и взяла оставленную на столе тетрадь, она какое-то время пыталась сопоставить оборванную так некстати запись с тем, о чём на момент её возвращения говорил лектор. И когда ей, наконец, удалось свести материалы воедино, аккуратные строчки снова стали появляться на белой в клеточку бумаге.


- Может, останетесь и поужинаете с нами? – предложила Лариса Георгиевна. Она уже переоделась после работы. Поверх домашней одежды на ней был нарядный фартук с кружевными оборками, в руках она держала новую упаковку салфеток, которую собиралась разрезать.
Анна Максимовна на секунду задумалась. Её  рабочее время уже почти закончилось. Остаться на ужин означало то, что она вернётся домой не раньше семи часов.
- Впрочем… - тут же промелькнуло в её голове, - часом раньше, часом позже, какая разница! Девчонки, поди, по мне не сильно скучают.
- Нянь, оставайся, - затеребил её Юрик и тут же хитро улыбнулся, - а потом ты мне ещё сказку дочитаешь. Ну, правда… - и он склонил голову на бок.
- Нет, Юрочка, золотко, - обратилась мама к мальчику, - если Анна Максимовна согласится, она останется только на ужин, а не ради того, чтобы играть с тобой или что-то там дочитывать. В конце концов, мне тоже есть о чём поговорить с твоей няней.
- Ну, как? – она подняла свои большие глаза на Анну Максимовну и тепло взглянула на неё, - остаётесь? И, чувствуя, как Юрик вцепился в руку и в то же время смотрел на неё с надеждой, женщина согласно кивнула.

- А вот это мы только-только познакомились с мужем, - произнесла Лариса Георгиевна своим неподражаемо мягким тоном, - смотрите, какие мы тут ещё молодые.
Анне Максимовне было хорошо. После обильного ужина, который протекал в непринужденной обстановке, её позвали в большую комнату.  Лариса Георгиевна достала планшет и через минуту дамы уже  сидели на небольшом мягком диванчике рядом и разглядывали фотографии. В то время как муж Ларисы Георгиевны деликатно предоставил им возможность побыть вместе и поговорить, Анна Максимовна не отрывала взгляда от ярких снимков.  Перед ней мелькали кадры совершенно чужой жизни. Нахлынувшее ощущение полной гармонии вызывало спокойствие, и почему-то ей было необычайно приятно вот так сидеть, забыв о времени. Казалось, что ужин, к которому пригласила её радушная хозяйка, обладал помимо вкусно приготовленной еды, ещё какими-то магическими свойствами. Из-за стола они поднялись, словно были знакомы всю жизнь. Фотографии на экране планшета были небольшим