Владимир Бессмертных — подвозной 133-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона – погрузил ящики в повозку и взял Добряка под уздцы. Конь послушно отправился вслед за красноармейцем. Девятнадцатилетнего солдата окликнул старшина:
– Володя! В пекло – то не лезь, а бочком эдак, бочком.
Высокий паренек, стройный и жилистый, козырнул и вывел подводу из перелеска, где хоронился склад боеприпасов. Из Ленинграда патроны и снаряды перевезли сюда и надежно укрыли в строгой секретности. На телегу солдат не взбирался: понимал, что Добряку и без того несладко приходится.
Июльское солнце припекло после затяжного дождя, но это ничто по сравнению с адским пеклом бомбежек. Сорок второй год. То время, когда город имени Ленина охвачен голодом. У Красной Армии одна забота – не пустить врага. Укрепрайоны растянуты дугой, к ним–то и подвозит боеприпасы рядовой Бессмертных.
Владимир на фронте с первых дней войны. По пути вспомнил день, когда уезжал из родных краев, дорогого Сарапула. Он суетливо сбирался в квартирке на Советская,72, где жил с родителями. Сбегал по надобности на двор, и с матерью пошли на вокзал. Мать тогда сказала: «Отец подъедет к перрону». За спиной взволнованного призывника вещмешок: хлеб, лук, табак да кружка с ложкой.
На вокзале толкотня, кругом прощальные объятия, поцелуи, слезы и слова утешения. Мужчины притворно улыбаются, глядя на мокрые лица жен, матерей, сестер. Улыбался и Владимир, обнимал матушку, жал руку отцу и всматривался в его родные, с тревогой глядящие на сына глаза. Отец коротко проводил сына и вскорости убыл на железнодорожный мост через реку Кама, где был начальником, а потому имел бронь. И у Володи имелась возможность остаться в тылу, молодой человек решительно воспротивился этому. У вагонов – теплушек парней целовали девчата, а Владимир взобрался на подножку с материнским поцелуем на устах. В его сердце чего – то не хватало. Уже в вагоне он слышал, как пыхтит и отдувается паровоз, будто бы старый военком извинялся, что отнимает у родителей единственного ребенка.
Но вот Добряк мотнул головой, чем толкнул солдата в плечо и вернул на поле под Ленинградом. Владимир взглянул на круп лошади, усеянный оводами, достал из телеги ветку и с дружеской заботою стал обмахивать натруженную спину животного. Гривастый товарищ кивал головой и благодарно фыркал. Сейчас они пересекали лог, чтобы выйти к орудиям. В подъеме красноармеец подсоблял Добряку, упираясь плечом в борт подводы; была в нем сила, несмотря на внешнюю худобу, была какая – то нечеловеческая выносливость.
Артиллерия Красной Армии обрушила на гитлеровские войска праведный огонь. Били по нацистам, по этим нелюдям, били точно и беспощадно. Никто не вправе возвышать себя над другими.
В нашу сторону с северо-запада летели «восьмидесятки», рвало все ближе, на душе становилось все тревожней. Земля содрогалась, изнывая от беспрестанных укусов вражеских снарядов. Владимир видел, как впереди и слева взметнуло комья мертвой земли. Бойцы в отдалении даже голов не пригибали, никто не падал в страхе, — солдаты привыкли. Как это дико и абсурдно: привыкнуть к войне. Но Владимиру война была противна, все его нутро не принимало человеческой вражды какой бы она ни была.
Там в тылу, в его родном Сарапуле, взрывов не слышно, танки не корежат дороги, а на улицах не лежат трупы, как здесь в Ленинграде. Но и там, и во всем Союзе живут в войне, живут для победы. И не надо никакой идеологии, чтобы человек отдал все и даже жизнь ради жизни.
В тридцатых годах Володя часто дрался с беспризорниками и детдомовцами; шел в первых рядах стенки. Сколько носов разбил, сколько раз еле-еле домой приползал, этого уж он не помнил. Однажды вступился за соседскую девчонку, а та с другим стала обниматься. До сих пор помнил Володя, как хватается за жизнь голытьба: кадык вырвут, но своего не упустят. Он тоже слабины не дал. Видно, люди мы такие, что за себя постоим и соседей в обиду не дадим…
Рвануло воздух слишком уж близко – Владимир втянул голову в плечи, конь прижал уши, всхрапнул и двинул с какой – то неудержимой решительностью, до ближайшей огневой позиции рукой подать. Бессмертных, не канителясь, развез ящики по расчетам, и скорее на склад.
Возвращался на телеге, так быстрее. С Добряком они понимали друг друга, точно век знакомы; была меж ними незримая связь, какая бывает среди людей, многие годы проведших рядом. Владимир посмотрел на руки, сжимающие вожжи, и вспомнил сенокос и дедушку. Каждое лето дед брал внука на покос, без этого уж никак. Они, по обыкновению, ехали вот так на телеге, в которой брякали на кочках литовки, вилы да грабли. Дед, в рубахе и плотных штанах, сидел на облучке, сутулясь и потрясая вожжами, понукал лошадью. С дедом всегда было интересно, казалось, этот бородатый старец, словно какой чародей, все знает, все умеет. Только, дедко никогда не рассказывал, почему хромает. (Но Вовка – то видел
в сундуке запрятанный китель с медальками). Затем принимались косить. Свистели литовки, разметая благоухание сочной травы. А солнце только-только подымалось над Камой ленивым рыжим котом.
Дед кряхтел: «Давай-ка внучок, у кустов шурани малость. Туто-ка подсоби, ага, подтавондить надоть».
И Володя бегал с длиннющими граблями, полный решимости помочь деду. Он был весь в предвкушении, знал, что дома ждет бабушка, а на столе шаньги и кружка парного молока. Бабуля спросит:
-Молоко-то ись будешь?
— Буду! — вскрикнет Вова и присосется к кружке, что несмышленый теленок…
Совсем рядом разорвался снаряд, в ушах засвистело. Добряк выгнулся и неистово заржал: коня посекло осколками. Но солдат сквозь свист не слышал ржания, взрыва, а только стук своего сердца. Животное укрыло бойца — друга своим могучим телом. Владимир вжался в землю, закрыв голову руками. Он вдыхал аромат бурьяна, который странно смешивался с пороховой вонью. «Как тут можно привыкнуть!»- мелькнула мысль. Подняв голову, он осмотрелся и встретился взглядом с большими невидящими глазами животного. Боец подполз к Добряку и, вцепившись в гриву, завыл:
— М-м, гады паршивые!
Вскочил, схватил ящик с подводы и, почти без слуха и плохо разбирая дорогу, двинул к орудиям. Отнес снаряды, вернулся.
Следующий ящик. Два взрыва подряд, где–то там, за спиной. «Мама, мамочка!»
Белеют очертания коня на перевернутой земле, и это придает силы через обиду и злость. Ребятам нужны снаряды, скорее к ним! Владимир Бессмертных выбивался из сил, падал, полз. Его накрывал град осколков и грязи. На зубах скрипит песок, потная гимнастерка прилипает к спине; ободрал кожу на левой ладони. Но он вставал и – за снарядами. Под конец, когда оставалось пять-шесть ящиков, Владимир уже не бегал, - он скорее ковылял и шатался. Перед глазами плыли небо, лес и поле, меняясь местами, смешиваясь, тускнея и вспыхивая. Куда идти — поди разбери. Казалось, он ведом некой силой. По кругу и сверху свистело все громче. Солдат простодушно рассудил: «Если слышу, значит живой». Страх ушел. Мысли ушли. Красноармеец просто делал то, что должен был. Это и есть отвага в чистом виде.
Ударили гаубицы, небо загудело «сто пятьдесят вторыми».
-Щас мы вам там всё разворочаем! – то ли крикнул, то ли прошептал подвозный.
Спустя время выяснится, что более полусотни снарядов, доставленных на себе Владимиром, поразили вражеские цели. Но пока об этом и думать не приходилось.
Вроде стихло. Артиллерист вернулся к складу. Туда же приволокли пустую телегу. Владимир Петрович раскурил папироску, неловко так, неуклюже: рука дрожала, в ушах шумело. Самокрутка развернулась и табак высыпался. Володя сидел в телеге и смотрел на раскинутые оглобли, лицо было непроницаемо, словно маска.
Крепись, Вовка, — сказал старшина, облокотившись на борт — подводы. – Многих еще потеряем, а может, и доброе что найдем.
Так кончился этот жаркий день.
После того, как Добряка не стало, Владимир перевелся номером оружейного в том же батальоне. За Ленинградом следовал Карельский перешеек, где он дважды был ранен и новые ратные подвиги, за которые награжден Орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу», медалью «За оборону Ленинграда».
Вернувшись с фронта, Бессмертных встретил и полюбил пылкую девушку Любу. У них родились дочь и сын.
Мне родственна семья Владимира, а именно, его дочь Людмила. И я вижу, как лучшие качества отважного артиллериста продолжают жить в потомках. И пока герои войны живы в нашей памяти, они поистине бессмертны.
