Были ли достаточные основания у него претендовать на свою принадлежность к учительскому сословию? Наверное, нет, ибо он считал себя учителем поневоле, а не по призванию. Учительское не искусство, но для него ремесло, ему было сподручно в силу необходимости иметь кусок хлеба. Иного пути в жизни он не знал, занимаясь мышлением в смысле медитации. Всякое прочее денежное занятие было несовместимо с медитацией, которую он именовал философией. Философия только мешала бы ему заниматься работой за оплату.
Конечно, он мог бы за гроши писать в газете, журнале или работать в научно-исследовательском институте. Но было одно большое «но»: ему едва хватало сил и времени на философию. Объяснить такую нехватку энергии можно было одним, - слабыми мозгами. Он мог и умел напрягать свои извилины, не хуже мыслителей, но сила по-тока его мысли была краткосрочной, а сила тока в его мозгах была слабой, - где уж ему было угнаться за успешными и мощными мозгами, - и он быстро выдыхался, «перегорал» на тупой, заурядной работе. Поэтому он подобрал под медитацию (размышление) такую работу, на которой можно было думать, работать так, как думать. Для него такой благоприятной для размышлений работой стало философское обучение учеников. Этой работой он сразу «убивал двух зайцев»: коренного, философского и пристяжного, педагогического или дидактического в качестве наставника на путь мысли. Правда, дидактику он понимал не как по-учение в смысле внушения, но как из-учение, извлечение из учения смысла в качестве урока мысли.
Семен Семенович не мог найти общего языка с большинством учителей, преподающих, как и он, философию, потому что у них был развит вид квантитативного (количественного) мышления, типичного для ученых. Для него характерен счет, точный порядок числовых значений переменных терминов. Между тем Семен Семенович придерживался иного вида мышления – квалитативного (качественного) мышления, для которого свойственен толк, строгий порядок смысла (концепта) понятий. Этот вид мышления был назван Блезом Паскалем «поэтическим мышлением», которое в силу чувственной непосредственности имеет много начал, но минимум следствий,
Другой вид познания Паскаль назвал математическим, имеющим, как минимум, одно начало и много следствий. Если поэзия исключительна в своих выражениях, то математика (геометрия) проста (абстрактна) в своих точечных началах. Какова же роль философского мышления? На этот сложный вопрос Семен Семенович отвечал так: философское мышление оптимально. Оно минимально в началах бытия и максимально в следствиях познания. Философское мышление имеет противоположные измерения глубины и высоты. Оно носит временной, темпоральный характер. Напротив, научное мышление расширительно и горизонтально (горизонтно). Оно пространственно. В философии есть поэтическая метафоричность. Но в ней есть и научная метонимичность, замещение, только не целого частью, но части целым, распространение целого на части. Философское мышление находит во временной последовательности (смене) состояний сознания меру движения в пространстве материи.
Глава седьмая. Учитель и ученики
Учитель учителю не учитель. К такому выводу в итоге пришел Семен Семенович. Трудно с ним не согласиться. Разве можно найти управу на учителя? Его не надо учить. Он сам, кого хочешь, научит. Но Семен Семенович все же отличался кое-чем от прочих учителей, например, тем, что не искал в других товарищах своих учеников. Даже к своим ученикам он относился не столько как к ученикам, сколько как к друзьям. В этом обращении с учениками не было панибратства, было одно уважительное отношение к ним. Как Семен Семенович понимал такое отношение? Он стремился уважить своих учеников? Да, нет, он понимал это отношение как душевное отношение – одно на двоих. В каком смысле? Третий был лишним? Нет, но когда речь шла уже о двух, а не одном ученике, то отношение между ними строилось не по симметричной модели прямой и обратной связи, а по модели трикстера, коммуникативного посредника между учениками, в роли которого выступал он как учитель.
Если же учеников было уже трое, то учитель являлся для них трансцендентальным пограничником, который определял горизонт их совместного общения. В этом качестве наш герой выступал посредником уже не между учениками, но своим и одновременно чужим, с одной стороны, всеми троими учениками, и, с другой стороны, самим учением, представленным в его лице.
Когда учеников было больше четырех, то учитель имел дело уже с коллективом учеников, с которым со-общение приобретало обоюдно социальный характер, ибо Семен Семенович теперь представлял не себя, но всех прочих учителей, которые стояли за его учением. В таком качестве он являлся своим ученикам, так они представляли его в своем сознании. Вместе с тем его образ учителя приобретал уже не субъективный и не транс-субъективный, но объективный характер в социальном сознании коллектива, группы учеников. Здесь уже работали законы социальной психологии массы учеников.
В этих условиях становилось почти невозможным непосредственное обучение философии как любви, как эротическому отношению к духу в разумном виде. Ну, какая может быть любовь в коллективе? Только публичная. Но такой любовью с мудростью Семену Семеновичу как педагогу было стыдно заниматься на публике, тем более, что публикой были его ученики. Поэтому его отношение к философии становилось менее личным, конкретным и более отстраненным, условным, абстрактным. Здесь следует понимать, что, вообще-то, занятие философией имеет не социальный, а личный, интимный характер. Когда философ работает с коллективом, является учителем философии, то он занимается уже не философией, а ее популяризацией как собственно учитель, а не мыслитель.
Поэтому в учебном заведении, даже на философском факультете мы имеем дело не с самой философией, а с ее тенью, которую учителя философии, какой бы ученой степени или научного звания они ни были, пусть даже академики Академии Платона, тщатся вывести на свет знания, подменяя себя философией как учением. В лучшем случае они философские ученые, в любом другом - учителя популярной философии.
И все же отношение учителя с учеником не носит равноправного характера, ибо их фигуры не равномерны и не равномощны, как это бывает между учителями. Поэтому все вышеуказанные отношения между учителем и его собеседниками в разных количественных категориях еще опосредствованы собственно педагогическим моментом (элементом), чего может не быть между учителями, если они являются помимо прочего еще учеными или тем более философами.
Кстати, в этом аспекте для Семена Семеновича было немаловажно провести демаркационную границу между философом и мыслителем. Философ – чужой, а мыслитель – свой. Свои мысли ближе к уму, ибо ум откровенен только со своими, с посвященными в его тайны. Философ же фигура чужая, это своего рода соглядатай ума, вроде совести в морали. Если это так, то философ есть свидетель, созерцатель того, что происходит «на глазах», на виду, в идее в сознании мыслящего.
Глава восьмая. Учитель и Бог
Каждый новый шаг в моем повествовании, любезный читатель, дается с большим трудом, чем предыдущий, тем более, что мы подходим к самым трудным вопросам учения, к тому, что связывает учителя с самим Богом.
Конечно, само собой напрашивается сравнение учителя с Богом, уподобление Ему учителя. Но важно в таком сложном для познания вопросе помнить о том, что Бог бесподобен. Когда люди говорят, как заведенные, что человек есть образ и подобие Бога, то они, мягко говоря, заблуждаются. Человек приписывает свое, свои желания, мысли, чувства Богу. Для чего он делает это? Естественно, для того, чтобы сделать Его зависимым от себя, связанным им, и себя, тем самым, обожествить, увековечить. Понятно, что нужно человеку от Бога, - ему нужно успокоение, утешение и обещание вечной жизни. Но что нужно Богу от человека? И это тоже можно найти в религии. Не является ли то, что человек ждет от Бога ответом на то, что Бог ждет от него? Неужели Богу нужно служение человека Ему как продолжение человеческого доверия Богу. В ответ на доверие Богу Он дает человеку веру? Это ли нужно Богу? Нуждается ли Он вообще? Желает ли Он? Он страдает?
Бог не желает, не страдает и не нуждается ни в чем, если Его нет, вообще. Но он есть. Есть как Что или Кто? Если он есть «что», то что именно? Любовь, так о нем говорит Писание. Значит, Он есть не он, не лицо, а то, что связывает людей, как любовь. В этом смысле он и есть связь, религия, если имеется в виду связь по вере. Теперь понятно, что Бог есть сама Вера. Но в таком случае вера в Бога есть вера в Веру. Вера доверчива и она есть связь по любви.
Испытывает ли Бог человека? Нет. Испытание приходит не от Бога, а от самого человека, от его недоверия, неуверенности в себе и поэтому неуверенности в других. Пойдя горнило испытаний в желаниях, в страхах, в мыслях, в чувствах, человек примиряется с жизнью и понимает, что лучше было бы довериться тому, что он зовет любовью. Вера научает человека надеяться на любовь. В этом смысле Бог является Учителем. Но Его явление Учителем, не есть Он сам, ибо Он не есть он, а есть Оно, Иное. Причастие Ему возможно для человека через свое Я. Я есть та инстанция, которая делает человека лично, как личность причастным Богу. В этом смысле человек есть образ Бога, образ Я. Его причастие Я до-верие в самом себе и есть подобие, уподобление Богу. В Боге как Вере человек теряет свое ограничение собой, людьми (обществом), миром, становится безграничным, беспредельным, бесконечным и вечным не в любви Бога, а в Боге в качестве Любви.
Таким образом, размышляя, Семен Семенович пришел к убеждению, что он является учителем любви. Любовь есть Учение. Бог есть Учение, а он, Семен Семенович, как Его ученик есть учитель Любви (Учения). Только вера его не есть сама Вера (Бог), но есть желание веры как мысль. Все потому что именно в мысли является ему вера как идея. Сами по себе они и есть Вера и Идея, или Бог в качестве Самое Само или Само Самое (Сам Самыч).
Теперь, Семен Семенович, наконец, нашел то Имя Бога, которое понимал. Это Имя Бога было Сам Самыч. Он понимал Бога по Имени. Он понимал Бога по Имени. Разумеется, это было имя Бога, по которому Семен Семенович узнавал Его. Сам Самыч был Богом не Бога, а Семена Семеновича.
Когда мы думаем о том, как нужно понимать призыв Иисуса: «Ищите царство небесное, а остальное все приложится к нему», следует понимать этот завет не как моральную проповедь, а как онтологический постулат. Изменится человек и все изменится для него. Обращение Иисуса в Нагорной проповеди к верующим в него с тем,