Сказка Булгакова есть театральная, опереточная история, чистая литература, в которой нет тайн, а есть одни загадки. Там нет дыхания вечности. Есть плоская ненаучная фантастика или литературная, авторская мифология. Она даже не дотягивает до «Розы мира» Даниила Андреева. По-моему, Андреев Младший – это своего рода свихнувшийся на мистике Булгаков. Благо, уже Андреев Старший имел в своих поздних сочинениях все признаки сумасшествия. Другое дело, философская поэма Гете «Фауст». Она больше, чем просто литература. Но это немецкий гений. Впрочем, у Брюсова роман о Рупрехте и Ренате есть тоже литературная мифология, имитация любовной мистики, но все же с вкраплением в нее демонологических сочинений.
С темой мистики в мои отроческие годы приходит тема идеального в противопоставлении с материальным. Именно тогда начинает формироваться мое миросозерцание. Я уже в то время понял, что являюсь созерцателем мира и жизни, как бы посторонним, не от мира сего. Мои философские взгляды (или, как говорят идеологи марксизма-ленинизма-сталинизма, «мировоззрение») были идеалистическими и мне казалось странным, что советские ученые и писатели, -обыватели в счет не шли, полагали и до сих пор полагают по инерции мысли материальными. Некоторые из них вульгарно мнят свои мысли вещественными, все прочие же считают их материальными в смысле энергии или информации. Последнюю можно посчитать. Да, информацию как продукт редукции (упрощения) можно посчитать представив в виде количества информации. Они договариваются до того, что мысли можно почувствовать. Более верным, наверняка, было бы суждение о том, что чувства можно осмыслить, а не мысли почувствовать. Такого сорта, точнее, пересортицы интеллектуалы путают серьезное со смешным, главное с второстепенным, внешнее со внутренним, материальное с идеальным, духовным.
Лучше сказать, что они серьезно благоволят к второстепенному, внешнему, материальному, но зато легкомысленно относятся к главному, внутреннему, духовному, идеальному. Таковы многие женщины. Для них важно вертеться перед зеркалом и строить мужчинам глазки. Они серьезно относятся к своему кокетству. Это плоские, глупые женщины, плоскодонки. Есть женщины намного интереснее. Они легкомысленно относятся к своему кокетству и в то же время серьезны, когда дело доводит до духа.
Недавно слышал откровение нимфоманки, то есть, женщины легкого поведения, низкой социальной ответственности или женщины с манией нимфы. Так вот она отличала себя от проституток. По ее словам, проститутки занимаются любовью за деньги, тогда как она, работая экскортницей, получала за это деньги, а не за любовь, которое было бесплатным приложением. Любовью она занимается с мужчинами по любви. Странное у нее понятие любви. То, что она любит она и называет любовью. Например, она любит получать удовольствие и это называет «заниматься любовью». Но занимается этим она с любым встречным-поперечным. И как ее после этого можно назвать? Она не проститутка, а просто б… Она любит не своего избранника, конкретного мужчину, а любого мужчину. Причем любит только в постели. На самом деле те, кто любит, занимаются любовью и в постели, но они не сводят любовь только к этому, к сексу. Это то, что есть в любви низменного, животного характера, которое человек чувствуя такого рода грубость, пытается облагородить, сделать культурным. Некоторые люди превращают это в культ, культивируют животное чувство до куртуазного обхождения. Но итогом куртуазного, галантного отношения является тот же секс. Тот же, да не такой, не так все просто.
В любви есть еще нечто, уже возвышенное. Не паллиатив, нечто усредненное, душевное, а уже духовное. Я мнил себя романтиком, но потом понял, уже когда стал взрослым, что я идеалист. Романтик – душевное, а не духовное существо. Правда, он не полностью материален, как соматик. Но он, как те, кого я назвал серьезными в большом, и легкомысленными в малом, не дотягивает до идеалиста, «пупок боится надорвать». И все же было во мне что-то от романтика. Мне нравилось прошлое и будущее и я бежал от настоящего, которое отождествлял с бытом. Поэтому в отроческие годы и даже в юношестве я зачитывался исторической литературой авантюрного, приключенческого характера и научной фантастикой. Мне важно было содержание книги, а не ее литературная форма. К сожалению, я еще не имел развитого эстетического вкуса, не был очарован стилем как творения, так и изложения своих чувств и их осознания, осмысления.
Но вскоре в моем сознании обычные для подросткового возраста образы героев – мушкетеров Дюма, рыцарей Скотта, юнг Стивенсона и пр. - стали вытесняться другими более серьезными образами из творений Гомера, Вергилия, Данте, Боккаччо, Шекспира, Гете, Шиллера, Бальзака, Стендаля, Флобера, Достоевского, Толстого и т.д.
Глава третья. Юность
Художественные образы приобрели более осмысленный вид в моем повзрослевшем сознании, когда я стал юношей. Чтение классической литературы шло перпендикулярно моим школьным занятиям в девятом и десятом классах. Учеба в школе не помогала моему интеллектуальному, эстетическому и нравственному развитию, но, напротив, мешала и даже препятствовала ему. Советская школа была завидным образчиком массовой обработки детского сознания не в духе, а с душком чего-то гадкого и подлого. Это было место, где сеяли не доброе, разумное, вечное, но, наоборот, не доброе, не разумное, мимолетное, где из души детей вытравляли фальшивой школьной программой все, что было можно и нельзя. В результате получались «оловянные пионеры» и «медноголовые комсомольцы» - будущие строители «темного капиталистического настоящего». Может быть, я напрасно критикую бывшую школу, ибо современная школа ничем не лучше оной. Вероятно, так печально все сложилось для меня с образованием в школе потому, что я был предназначен не для коллективного, но, напротив, для личного или хотя бы домашнего образования, для самообразования. Меня всегда угнетали в школе сверстники с их примитивными, но естественными для их возраста, интересами. Это еще раньше я заметил в спортивной секции, где предпочитал заниматься спортом со старшими ребятами, мастерами спорта. Наверное, я задержался родиться. Поэтому был ребенком позднего развития. На самом деле, так и бывает, - кто отстает, тот плетется в хвосте.
Особенно интенсивно я принялся самостоятельно изучать литературу и философию после школы. Негоже детям в школе давать Достоевского и Толстого в руки, чтобы они изучали по ним русскую классику (хотя в этом есть свой резон: палимпсестное, многослойное чтение в разном возрасте). Достаточно им читать русские и прочие сказки, поговорки, пословицы там, в букваре, всякие, чтобы научиться родному языку. Все равно они ничего не поймут ни в «Преступлении и наказании» Федора Михайловича, ни в «Войне и мире», а тем более «Анне Карениной», романе намного хуже написанном, Льва Николаевича. Им «ума не хватит», только свой «пупок надорвут». От этого большой вред, ибо, когда можно будет читать после средней школы такого рода литературу, у них уже выработается естественное отвращение к насильно навязанному чтению. С другой стороны, другая крайность, - это чтение в современной средней школе комиксов, от которых еще больше укореняется в сознании детей врожденная человеческая тупость. Не тупите. Кстати, она еще больше развивается, - развивается не только ум, но и глупость, - от острот пародистов, журналистов и всяких там, на просторах интернета, жареных и пареных блогеров, которые ныне стали законодателями дум самодовольных буржуев – холуев капитала. К слову сказать, к ним пора причислить и вульгарных, популярных писателей. Не будем показывать пальцем.
В то время, не поступив в институт, вероятно, по причине того, что на вступительных экзаменах от меня не то ждали, что от всех прочих абитуриентов, я стал работать на материальном производстве в качестве рабочего парня, стоящего за станком по набиванию гвоздей в подошву кирзового сапога для армии на обувной фабрике. Тупее труда на конвейерном производстве я не припомню. Другое дело, работа в обувном ларьке. Так вот на конвейере рядом со мной работал один мужик – натуральный дебил. Это был самый трудолюбивый рабочий, «воркоголик», так сказать. Уже в то время я читал основоположника идеологии рабочего класса Фридриха Э. Как только я видел этого работящего дебила, так сразу вспоминал брошюру Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Во всем нужна мера, а то придется уже мне написать другую брошюру «Роль труда в процессе превращения человека в дебила». Обезьяна не для того стала работать, чтобы, в конце концов, человек превратился в дебила. Правда, мой товарищ-дебил вполне был доволен работой, ибо она делала его нужным на его рабочем месте. В результате он приносил пользу, как себе, так и трудовому народу. Он был товарищем, человеком по нужде, по необходимости.
Я долго не смог работать на конвейерном производстве, ведь, я, надеюсь, хотя до конца сомневаюсь, не являюсь … этим самым, чтобы довольствоваться малым смыслом. Поэтому вскоре я занялся ремонтом электрического оборудования на городском телеграфе. Потом я оказался в доме быта, где чинил часы, будучи часовым мастером. И все же, в конце концов, я поступил на исторический факультет местного педагогического института. То, о чем я только мечтал, наконец, сбылось. Какой я был глупец, второй раз «наступающий на грабли». Качество преподавания по учебной и научной литературе в этом учебном заведении оставляло желать лучшего и меня не устраивало потому, что, будучи рабочим, я уже изучил то, что нам, первокурсникам и второкурсникам, преподавали, более основательно сам в качестве автодидакта.
Уже потом, намного позже я нашел объяснение тому, что же именно ждали от меня экзаменаторы. Они ждали от