Скорбь

внимательно посмотрел на оскорбившего его человека, жизнь которому он мог переломить щелчком пальцев, и ответил спокойно и от этого еще более страшно:
-За клевету и за язык повесить можно, веришь?
Форас нервно сглотнул. Константин снова призвал к порядку и попытался привести к итогу:
-Я голосую сам за молчание. Нечего церковникам всех мастей поддаваться панике. Крест дарует защиту детям неба, слугам Господа, и будет даровать защиту. Все помыслы страха нечисты по натуре!
Напуганный сверх меры Форас не нашел в себе никаких ресурсов к спору. В конце концов, ему и не так уже было важно – будут ли церковники знать о гибели какого-то Казота или не будут, самому бы уцелеть!
А без поддержки Фораса, без его ярости вся оппозиция большинству была сломана. Постановление принято: никакой утечки!
Следующий вопрос уже звучал на повестке дня, но теперь он приобретал все большую, ужасающую силу:
-Полномочия охотников расширяются. Любые методы, любые способы – правда должна быть выяснена. Если кто-то из наших слуг что-то видел и сокрыл, что-то узнал и не рассказал, что-то подозревает и утаивает…
Вот оно – роковое!
-Это дозволено считать преступлением!
Стефания прикрыла заслезившиеся от головной боли глаза. В успокоительной темноте она могла не видеть всего того, что уже видел более опытный Ронове. Да и вообще каждый, кто хотя бы раз сталкивался с кризисом.
Донесения, пытки, и люди, которые в страхе признаются во всем подряд, без разбора. Самые широкие полномочия дал совет, и теперь это означает, что устоит лишь горстка сильных, и две горстки хитрых, трусливых и адаптивных душ.
Стефания заставила себя собраться, поднялась с концом собрания с места и поймала взгляд Абрахама. Он кивнул:
-Со мной, болезная. Мы займёмся допросом Сопровождения!
Болезная… Стефания отвыкла уже спорить, да и вряд ли умела она. Два или три мгновения и зал очищен, сама Стефания спешит уже за удаляющимся Абрахамом.
Камер допроса шесть. Они редко используются, а уж чтобы работали все – немыслимо. Но вся часть Сопровождения – самая многочисленная, составляющая обслуживание всего церковного оплота – все швеи, портные, кухарки, уборщики, мелкие ремонтники – все они выстроились вдоль длинной стены. Они трясутся, переговариваются шепотом:
-Говорят, перепись.
-Бред – это все бред! Говорю вам, нас будут разделять!
-Допрашивают!
Спросить им не у кого. Люди, заходящие по очереди в камеры, выходят с противоположной стороны и проходят под контролем караула, к своим местам. Спросить не у кого! Вернуться нельзя, никак, да и не хочется после допросов-то…
Это все люди, что нашли защиту в церковных стенах. Это люди, которые хотели бы биться против магии, но оказались слабы и невозможны к этой магии, неспособные ученики, что не смогли уйти без ничего и остались, чтобы хоть прислуживать тем, кто может сражаться во имя креста.
Шесть камер. Шесть охотников допрашивают, шесть помощников вызывают следующих, протоколируют все услышанное. В камерах допроса не слышно, что творится в коридоре, да и из коридора не услышать что происходит…
Страшно.
Абрахам держит себя так, как всегда -  он повидал тысячу и один допрос. У него раскалывались все, кто был виновен, как маг он прекрасно чувствует ложь, но его допросы жестоки и без этого чутья.
У Стефании болит голова, но она не смеет жаловаться. Сидит, записывая с усердием лучшей ученицы, каждый ответ, потом дает на проверку Абрахаму, а тот привычно ворчит:
-Почерк отвратительный!
Прочитывает, подписывает. Стефания открывает противоположную входу дверь и выпускает допрошенного, затем закрывает дверь и выходит в общий коридор, вызывая следующую жертву.
Но в этих допросах немного смысла. Спрашиваются начальные сведения: имя, должность, возраст, место рождения.
И в ответах этих уже понятно, что ничего не значит этот человек, что он напуган, что не скажет ничего нового.
-Повар. Тридцать девять лет, рождение не помню.
-Кухарка. Двадцать семь лет. Родилась в стенах Церкви, мать моя служила также кухаркой и работала до самого последнего дня, а потом…
-Черновая работница. Двадцать два года. Прибыла после разрушения оборотнями моей деревни в семи милях отсюда.
И помнит Абрахам то дело, но ему-то что? Деревню не спасти, оборотней он упокоил. Девчонку, стало быть, сюда привезли, дали работу. А может быть и сама пришла, если одна осталась и будущего решить не могла.
-Портной. Сорок семь лет, тридцать из них нахожусь на службе Креста. Поступал как ученик-доброволец, но не прошел отборочных экзаменов и меня взяли подмастерье. Потом стал мастером.
-Садовник, пятьдесят три года. Моя дочь поступала сюда служить в лазарете, а я, как вдовцом стал, сюда подался. Растения люблю, так что…
Эти люди ведут себя по-разному. Одни робеют, другие угодничают, третьи трясутся, как будто бы виноваты. Четвертые пытаются держаться спокойно, но их меньше всего. Они рассказывают свои судьбы, свои причины появления здесь, но не понимают, что все их маленькие трагедии жизней – пустяки. для охотников это ничего не значащие факты, среди которых проходит их отчаянная попытка найти хоть что-то стоящее, что-то, что может объяснить происходящее.
Следуют вопросы о деятельности, об отношениях, о наличии врагов, конфликтов. И ответы здесь становятся уже однообразнее.
-У меня нет врагов. И друзей нет. я со всеми в хороших отношениях!
-Ну, может быть, и задел кого-то, но это так, не от зла, это было давно, да и вообще… нет, у меня нет врагов.
Ни у кого нет врагов, никто никого не подозревает, никто ни в чем не виноват заранее.
-Вы понимаете, - говорит Абрахам, делая знак Стефании не протоколировать свой вопрос, - что кто-то в нашем оплоте мог иметь отношение к предательству? Кто-то открыл тайну…
Стефания чувствует головную боль и слабость, но неожиданный вопрос Абрахама очередной жертве отвлекает ее на мгновение. Другим Абрахам такого вопроса не задавал, неужели есть что-то?
А перед ним женщина – не красавица, не уродина, самая обыкновенная женщина, миловидная, но неухоженная, чуть огрубевшая в работе, но еще предпринимающая попытки сохранить свою молодость.
-Да, господин…- женщина кивает, напугано и мелко. Даже подобострастно, угодливо заглядывает в глаза.
Стефания смотрит то на нее, то на Абрахама. Охотник напряжен – почуял что-то, но в ней?.. в очередной кухарке? Это должно быть зло, но почему оно такое обычное? Стефания бы не подумала на нее, как на предательницу. Но Абрахам явно чует!
Господи…
-И вы понимаете, что за укрывательство информации следует кара? – Абрахам наступает. Он уже нависает над безвольной жертвой. Та готова потерять сознание.
-Да, господин.
-Тогда почему ты все еще упорствуешь? – Абрахам теряет всякое спокойствие в один миг. Это действует эффектно, женщина всхлипывает и начинает мелко дрожать, сдерживая рыдания. Даже Стефания вздрагивает, а Абрахам щелкает пальцами, и тоненькие синие ниточки заклинания медленно опутывают тело женщины.
-Я…ничего… - она хнычет, сопротивляется. Стефания вскакивает с места против воли, но не делает ничего, чтобы помешать или помочь Абрахаму. Ее просто выталкивает какой-то силой из кресла. Вот и все.
-Отвечай! – Абрахам сводит пальцы, нити плотнее впиваются в мягкую плоть жертвы, видимо, это причиняет ей боль, она уже не хнычет, она откровенно ревет, но сделать ничего не может.  – Отвечай! Я чувствую в твоей душе преступление против Церкви! Говори!
-Я украла три серебряных ложки! – женщина на грани и сдается. Стефания распрямляется и переводит взгляд на Абрахама, он снимает заклинание и уже тихо, изменившимся голосом спрашивает:
-Что?
-Ложки…- женщина чувствует, что заклинания нет, но еще дрожит, все тело ее сотрясается от пережитого. – Три ложки, принадлежащие советникам. Три ложки Церкви! Я украла их, пока никто не видел.
И она заходится горестными рыданиями и в этих рыданиях даже облегчение. Трудно объяснить ей было самой для себя, почему рука вдруг скользнула по помытым предметам и почему вдруг пальцы схватили три узеньких серебряных ложечки, а потом потащили их вверх, на свет. Она оглядела добычу и вдруг сунула ее в фартук.
Долго потом колебалась – пыталась понять, зачем украла и что с этим делать? Забыть не смогла, вернуть тоже и это отравляло ей весь ум. Абрахам почуял грех, но не разгадал всего обстоятельства.
-Дура! – выпалил Абрахам, разочарованный и гневный, повернулся к Стефании, - сделай пометку.
Стефания покорно выполнила, а затем как во сне отправила женщину в нужную дверь.
-Что будет?-  рыдала она, - что будет? Меня покарают?
Стефания молча закрыла дверь, повернулась к Абрахаму. Он смотрел на нее. Ожидал, похоже, реакции.
-Скажешь - бесчеловечно? – полюбопытствовал Абрахам. Именно полюбопытствовал. Словно ему на самом деле было интересно.
Стефания подняла глаза, хотела сказать решительно «да», но осеклась, хватанув воздуха. Она вдруг представила, какая задача стоит перед Абрахамом, поняла, как непросто ему найти хоть какие-то следы, если они и есть, среди всех церковников. Вспомнила, что идет война, привиделся ей труп Буне, и показалось, что на плаще еще ошметки земли из той ямы, где нашел свой последний приют Казот.
И вот среди этого нужно было разобраться? Среди всего этого каждого нужно было жалеть? Это лишь в угоду врагам!
-Не скажу, - возразила Стефания, понимая с ужасом, что не находит действия Абрахама ужасными. Правильными, конечно, тоже, но, кажется, она может следовать за ним без тошноты, презрения и отвращения.
-Почему? – спросил Абрахам. – Это ведь жестокость? Я мог допрашивать мягче, мог не пытать.
-Война, - просто отозвалась Стефания. Она все больше понимала, что жалости в ней действительно нет. нужно было докопаться до истины? Что ж, он докопался. Чудовищно ли это? Праведно ли?..
Ей ли это решать? Никогда. Это решение для тех, кто мудр и значим. Стефания – помощница. Она даже не солдат на этой войне – она его помощник. Не ей отвечать, значит, не ей и мучиться вопросами.
-Болезная! – в тоне Абрахама удовлетворение. – Непроходимая наивность!
Стефания не отреагировала. Наивность? Пусть наивность. Абрахаму виднее.
Абрахам неожиданно приблизился и положил ладонь ей на голову. Боль возвращалась – теперь она разрывала все сознание на мелкие осколки, выворачивала, хотела смять все тихое существо Стефании.
-Почему не сказала о боли? – грубо спросил Абрахам.
Стефания хлопнула глазами. Кто же знал, что надо? Да и зачем?
-Это просто боль. Закончим – пойду в лазарет, попрошу микстуры… - она почувствовала себя еще большей дурой, чем прежде. Просто трудно было объяснить Абрахаму, что она прекрасно понимает свою ничтожность и необходимость, вместе с тем, присутствия на допросах.
-Просто боль и просто смерть, - Абрахам легонько провел ладонью по ее макушке, вроде бы что-то стряхивая, Стефании показалось, что ее обдуло теплым ветерком, а в следующее мгновение боль отступила, сдалась, исчезла насовсем.
-Стоило мучений! – фыркнул Абрахам, - тоже мне! Развела геройство, а толку?
Он стал прежним. Ворчливым, жестоким, даже слишком. Жутковатым? Но Стефания вдруг улыбнулась – ей захотелось это сделать, и она пошла на поводу у своего желания.
-Спасибо, - промолвила она.
-Следующего пригласи, - буркнул Абрахам и