наказываю лохага битьём розгами и отрезанием носа. Что бы вы помнили, что приказы выполняются беспрекословно и что бы всё войско остерегалось впредь небрежного отношения к своему оружию.
Палачи грубо оттолкнули Йоргаса, схватили Костаса и всыпали ему семь розог. А затем главный палач одним движением правой руки отрезал ему ножом нос, а левой рукой, в которой была тряпка, прижал рану.
- Держи, пока кровь не остановиться, – сказал он ободряюще Костасу.
Костас Григорос в этот день потерял нос и прозвище, но получил новое. Теперь его звали Костас Харон. Именно так, без носа представляли себе воины перевозчика в страну мёртвых.
Вскоре войско достигло Тарсоса. Никифор Фока приказал вырубить все деревья вокруг города, что бы жители Тарсоса не смогли устраивать засад и внезапных нападений на его войско.
Безжалостно вытоптанная сапогами солдат равнина вокруг Тарсоса представляла собой жалкое и угнетающее зрелище.
Жители Тарсоса не знали поражений от ромеев и смело вышли из города, построились сомкнутыми рядами ожидая боя, надеясь на милость аллаха в борьбе с неверными.
Василев со своей стороны выстроил тяжёлую пехоту – скутатов. Сомкнув круглые щиты, выставив длинные копья, скутаты ждали начало боя. Заиграли трубы, воины развернулись направо. Между рядов на врага первыми кинулась лёгкая пехота – метатели дротиков, лучники и пращники.
Тарсийцы выдержали первый удар, не дрогнув. Затрубили трубы, лёгкая пехота между рядами скутатов переместилась назад, за фаланги тяжёлой пехоты и, пополнив запас стрел и метательных снарядов, оттуда, с тыла, стали поражать ряды тарсийцев. А между рядами скутатов на врага пронеслась тяжёлая кавалерия – катафрактарии. Правым крылом командовал сам василевс Никифор Фока, а на левое крыло он назначил Иоанна Цимисхия. Два конных клина врезались в ряды тарсийцев. Ряды качнулись, но выдержали удар, сомкнув ряды. Катафрактарии отхлынули в стороны, а на тарсийцев полетели стрелы и камни из пращей, делая бреши в стройных рядах. Всё-таки, тесно к друг другу стоящих воинов поражать легче. Ряды рассыпались, желая уменьшить поражения от стрел, и на них тут же обрушались катафрактарии. В рядах тарсийцев появились бреши, конница опять отхлынула, а на них навалились скутаты, расширяя длинными копьями бреши. Катафрактарии накинулись на фланги. Тарсийцы не выдержав, побежали к городу, потеряв немало своих воинов. Поднявшись на стены, они стали дразнить ромеев и метать в них копья.
Никифор опытным взглядом оценил возвышающиеся перед ним стены, увидев, что так в лоб к ним подступиться невозможно. Да, конечно, были бы тут русы или викинги с их упорством и печенеги с их луками, то можно было бы попробовать. А так нет. И приказал сесть в осаду, окружив город надёжной охраной.
Остальные воины ромеев, не занятые в осаде, занялись обычным делом – грабежом окрестностей.
Это было в мае, а в середине августа Тарсос сдался. Жестокий голод сделал своё дело. Император милостиво разрешил жителям покинуть город, прихватив с собой только одежду, которую смогут унести в руках. Впрочем, брат императора Лев Фока дополнил разрешение и позволил менять своё имущество на вьючных животных – ослов и мулов. И одежду, и прочие домашнее имущество можно было погрузить на них. Тарсийцы возблагодарили аллаха, поменяли всё ценное на животных, погрузили на них домашний скарб, а недалеко за городом они были жестоко ограблены людьми Льва Фоки.
- Брат, - упрекал Льва василевс, - они конечно мусульмане, иноверцы, но так бы не надо. Христос завещал любить даже врагов своих.
- Любить мусульман? – удивился Лев. – Тебе солнце напекло голову, брат.
- Так завещал Христос.
- Про мусульман он ничего не говорил. К тому же, если бы мы были на их месте, мы бы лишились не только имущества, но ещё и головы. Пусть радуются, что они целы остались.
В Тарсосе и окрестностях была набрана огромная богатая добыча, Никифор разделил её между воинами, оставил гарнизон, и войско двинулось назад.
Глава 9
По возвращении в Город Никифор Фока устроил триумф для жителей, где был восторженно принят народом. Золотые кресты, добытые в Тарсосе, которые ранее мусульмане отбили у ромеев, помещены в божьем храме. Всю осень и начало зимы жителей столицы развлекали состязаниями колесниц и другими зрелищами. Для приближённых василевс закатывал пиры.
В середине осени в Новый Рим прибыл посол Священной Римской империи германского народа епископ кремонский Лиутпранд. Ему предстояло добиться согласия на брак сына императора Оттона с одной из сестёр усопшего императора Романа, всё равно с какой, а в качестве приданного получить недавно завоёванную германцами Апулию, а ещё лучше вообще всю Южную Италию.
Но Священная Римская Империя германских варваров звучит нелепо и оскорбительно для ромеев. Про земли Южной Италии, населёнными греками и говорить нечего – это прямой вызов.
К послу относились соответственно – оказали крайне недружественный приём, унизить старались на каждом шагу, разве что только не били.
В конце декабря, на прощание Никифор Фока пригласил епископа Лиутпранда на пир. И что поразительно – только его одного, без свиты и какого было сопровождения. Посадили вдали от василевса, пятнадцатым по счёту, как он потом посчитал, а скатерть перед ним постелить видно забыли. Но вино наливать не забывали. На столе стояли чаши с оливковым маслом, куда греки макали хлеб, и чаши с любимым греками рыбным соусом. От рыбного смрада у епископа кружилась голова. Но василевс Лиутпранда видел хорошо и во время пира его не забывал.
- Ну, скажи германец, как там поживает ваш самозваный император? – спросил Никифор, весело сверкая глазами. – Ещё не представился?
- Уезжал, император был жив, – со смирением сказал епископ. – Да продлит Господь дни его жизни! И почему самозваный? Его сам Папа Римский короновал.
- Которого он, в знак благодарности, довёл до могилы, – ревел насмешливый бас Фоки.
- Зато сейчас тринадцатого Иоанна, Папу Римского, держит в кулаке, – сообщил Никифор Эксакионит.
- Что-что, а благодарными германцы быть умеют, – подхватил Иоанн Цимисхий. – Сделаешь им добро, они обязательно злом ответят.
- Ты заблуждаешься, почтенный господин Иоанн, – ответил Лиутпранд, - мы народ благодарный и богобоязненный.
- Да, - сказал Никифор, – до того Бога боятся, что не побоялись Папу назвать наместником апостола Петра. Не богохульство ли это, кир епископ?
- Не богохульство, а по праву, – возразил Лиутпранд, – апостол Пётр был первым епископом Рима.
- Врёшь! – жёстко сказал Никифор. – Не был апостол Пётр никогда в Риме, в этом вертепе разврата! Это вы, германцы, всё придумали. Он проповедовал у нас, здесь на Востоке. Вы и строчку последнюю из молитвы «Отче наш» выкинули. «Ибо Твое есть Царство и сила и слава, во веки веков, аминь». Царство Божье на земле у вас уже? Да? Гордыня это всё. Не от Бога то. Проклянёт вас Господь за дела ваши злые.
Глаза у Никифора горели злым огнём, но он перекрестился, взял себя в руки, успокоился.
Епископ хотел вроде что-то возразить ему, но василевс прервал его:
- Ладно, не будем философствовать о Боге и апостолах его, ибо все мы грешны. Расскажи лучше о войске твоего повелителя и об оружии их.
- Мой господин – Папа Римский Иоанн ХIII …
- Да, – согласился Никифор, - а его повелитель – архонт Оттон. Рассказывай.
И епископ стал подробно, как знал, рассказывать о германской армии, оружии и союзниках, преувеличивая всё, что мог и как мог. Рассказ его постоянно прерывался едкими замечаниями греков. Наконец Никифор Фока не выдержал и сказал, презрительно кривя верхнюю губу:
- Ты всё лжёшь! Не умеют воины твоего архонта сражаться ни верхом, ни в пешем строю. Они боятся умереть от железа. И всеми силами пытаются защититься, и навешивают на себя излишнюю броню. Но размер их щитов и нагрудных пластин, длина мечей и тяжесть шлемов не позволяют им сражаться не тем ни другим способом. Если уж ты идёшь в бой, ты не должен бояться умереть. Если уж боишься, то сиди лучше дома. И защита из железа не поможет, если нет твёрдости духа. Никифор Эксакионит это проверил на твоих германцах. А мы все видели мусульман в бою. Которые почти без доспехов, с кривыми мечами такие чудеса храбрости вытворяют, что и не снилось вашим германцам.
Епископ не нашёлся, что ответить, а Никифор Фока продолжил:
- Обжорство – вот ваш кумир, а смелостью является пьянство, храбрость германцев – как ветер. Трезвость – для вас слабость, воздержанность – страх. Нет у твоего господина и могучего флота на море. А у Нового Рима флот могучий. Я могу опустошить прибрежные города, обратить их в пепел! Я спрашиваю тебя, епископ: «Может ли твой господин хотя бы на суше противостоять нас со своими убогими силами?» Я не говорю про пир. На пиру вы нас переедите и перепьёте.
- Храбрые римляне… - начал было Лиутпранд, но василевс его перебил.
- Какие вы римляне? Это мы по праву называем себя римлянами. А вы варвары-германцы, лангобарды. А лангобардов били все, кому не лень. И мы будем.
Епископ Кремоны утешал себя мыслью, что император греков пьян, и возражать ему не стоит. Но в глубине души, Лиутпранд понимал, что Никифор Фока говорит правду, но эта правда не нужна была епископу.
И вот в это время на пиру появились послы болгар.
Часть вторая
Глава 1
На зелёных кудрявых холмах раскинулся Киев – главный и самый древний град Руси.
В княжьем граде, на забороле стены стояла княгиня Ольга. Ей уже доложили, что однодеревки Святослава или моноскилы, как эти лодки называли греки, в устье Десны и движутся к Киеву. И ей не терпелось увидеть сына.
Княгиня Ольга к своим пятидесяти годам была по-прежнему красивой. Прекраса она и есть Прекраса. Как её не назови: хоть Ольгой, хоть Еленой. И Еленой в крещении она стала не только потому, что так звали мать равноапостольного Константина Великого, а ещё и потому, что была где-то в глубине веков и Елена Прекрасная. А вот с Константином не заладилось: сын Святослав наотрез отказался креститься. Да и Киев, в общем-то, стоял до неё, а новый строить вроде как не зачем. Хотя в мечтах представлялась, как Святослав в крещении наречённый Константином, копьём обводит семь холмов, намечая стены будущего города. Но мечтам не суждено было сбыться.
И вот на глади реки в лучах полуденного солнца показались чёрные чёрточки. Сын! Она стала спускаться со стены встречать свою кровиночку.
Однодеревки Святослава вошли в Почайну, причалили, князь легко выпрыгнул на берег и легко пошёл в гору по Боричеву оврагу, где его ждали.
Он шёл по тропе между двух жёлтых стен оврага и видел стоящую впереди всех мать, за ней Илью Моравеца, брата Глеба, Свенельда и прочих знатных вельмож киевских.
Обнял мать, со всеми радостно, весело поздоровался, даже с Глебом. Соскучился. Вошёл в ворота града и направился к родному терему. У крыльца его встречала Вера, держа за руки Ярополка и Олега, а за ней на крыльце стояли Малуша и Владимир. Подошёл, прикоснулся щекой к щеке жены, потрепал по голове сыновей. С Малушей поздоровался более тепло, что было отмечено окружающими, поцеловал в щёку ближе к губам. Вера вспыхнула обидой,
Настолько затягивает, и поражает знание Ваше истории...