Грешники и грации

город, и мне удалось разговорить научную сотрудницу за чашкой кофе, однако она запретила раскрывать не только её имя и город, но даже фото предоставила сзади. Она сдалась под напором собственного зятя, и последним доводом был размер, о котором так много говорили подружки.
Рассказ представлен от трёх лиц: героиня, герой и автор.
***
Вот тёща и зять, наконец, остались одни: тесть уже месяц где-то в отъезде, жена ушла на первую «пару» в институт. Проснулись в разных комнатах, он пошёл в мужскую ванную (квартира генеральская) и затем на кухню в халате, она выходит из женской ванной после душа, — столкнулись в узком коридорчике.
Когда женщина выходит из ванной, всегда ленится застегнуть халатик на все пуговки, а тут, о боже, она застегнула всего на одну пуговку на талии — и всё снизу и сверху вывалилось наружу. И вместо того, чтобы разойтись дальше, они на миг тормознули, и он невольно прихватил её за талию и чуток прижал; его молодой упругий, мигом вставший мокрый член упёрся залупой в её мокрые тёплые ляжки. Они чуть раздвинулись, он провалился в них, и они его зажали.
Она зашептала:
— Ой-ой-ой, да что ж ты делаешь, дорогой мой зятёк? Я ж женщина ещё молодая, горячая, могу не совладать, глупостей наделать. И что мы тестю завтра скажем, когда он вернётся из поездки, если продолжим это? И твоя ушла на учёбу.
— А зачем им знать про наш возможный, но прощённый грех? Да и не грех это вовсе, а закон природы. Никто ничего никогда не узнает, об этом не беспокойся, для меня это не глупости, а самые важные серьёзности; иной раз накатит — эх, побывать бы у тебя в самом сокровенном местечке, а потом и помирать можно, — шепчет он доводы «за».
Она про себя: «Вона как мальчика страсть-то схватила! О боже, он меня, кажется, уговаривает, как парень девку».
— Да не могу я так сразу, и думать об этом не смей, пожалей меня, несчастную, не вводи во грех, очень уж неожиданно получаю от тебя такой намёк. Давай доставай его оттуда. Зачем вообще ты его туда всунул, чего он там забыл? Ишь чего удумал, дальше не пущу. Да и зачем тебе это, у меня такая же, как у дочки, ничего нового не познаешь. Да и не принято шашни заводить между зятем и тёщей, наоборот, у них всегда тёрки, — шепчет она доводы «против».
— Это у других, а ты вон какая красотка, настоящий цветок, мечта любого мужчины, мужики оборачиваются вслед, а ты всегда была мужу верна. Для меня нет ничего неожиданного, ещё на свадьбе с тобой танцевал, и запретная мысль была: тёща-то чудо как хороша, неплохо бы её… ой... А ты так танцевала, что я думал: неужели и она... ой…
— Ты неправильно всё понял, я полагала, что лёгкое кокетство, даже платонический флирт на свадьбе возможен, но чтобы это — ни за что на свете, и не мечтай...
— Но разве во время танца ты не чувствовала мой конец, с какой силой он толкался через платье в твой лобок?
— Конечно, чувствовала, но не придала значения: ещё будучи студенткой, я, как и другие девушки, сталкивалась с этим, танцуя плотно с горячими, легковозбудимыми парнями, и никаких последствий. В танго, например, допускается плотное прижатие партнёров, и, когда юноша начинал тыкать девушку в живот своим вставшим, она полагала, что это элемент танца. Но один мой юный партнёр в этом случае растерялся, покраснел, застыдился, бросил танцевать и сбежал.
— Да, но я увидел, что ты покраснела и, вместо того чтобы оттолкнуть меня, плотнее прижалась и подталкивала животом. Я решил, что тебе приятно, что ты за, но возможности нет.
— Ой, нет и ещё раз нет, это бессознательный флирт. А ещё я прижалась, чтобы скрыть твой срам: что могли подумать гости, заметив, что у тебя на свадьбе встал на тёщу.
— А я-то сигналил, что хочу сначала тебя! Ты шутила, а я год по тебе сохну и мечтаю только об одном: окажется ли когда-нибудь мой несчастный х…, который весь на виду, в твоей счастливой, тайной, волшебной манде, которую никто не видел и потому она так желанна.
Она про себя: «Боже, до чего я мальчика довела, материться начал, придётся простить», — и вслух:
— Боже, да ты ещё и матерщинник! Не смей при мне говорить такие слова.
Отчитывает его, но покраснела и ей приятно: «Как же сильно он меня хочет». И мысли зароились: «Бедненький, ни разу не выдал себя, кремень мужик, год ждал момента. Как же он меня хочет. Что ж во мне такого? Хотя студенты тоже пялятся, да я ноль внимания, а я ведь не железная».
И начинает оправдывать заранее своё возможное падение:
«Не я первая, всяко бывает. Рассказывают, один жених не то что через год — в первую ночь на тёщу залез и уёб. Она пьяненькая, полусонная, не поймёт, кто её ласкает, думала, сват, с которым на свадьбе договорились. А жениха молодая оттолкнула после первой близости: спать хочу, говорит, — а он только в раж вошёл и думал, что это подружка жены, ведь тоже руку жала и заглядывала в глаза. А зять, когда понял, что натворил, больше на тёщу ни разу не взглянул. Вот так всегда: мужики получат своё — и больше не нужна, уже на другую заглядываются, хоть и говорят: всю водку не выпьешь, всех баб не переебёшь.
И вот зять ласкает тёщу, и они обмениваются мыслями. Он: «Милочка моя, прекрасная юная незнакомка, как же с тобой хорошо, какая у тебя горячая, юная, тесная п…, вторую целку за ночь ломаю, как ты умно подмахиваешь. Можно я не буду вынимать?»
А она думает: «Милый сваток, пришёл всё же, а я думала, шутишь. Какой ты сильный, какой у тебя толстый, можешь не вынимать, хоть всю ночь еби. Ой, снова начинаешь и как ебёшь, аж до матки достаёшь. Дай хоть передохнуть, какой ты, милёнок, ненасытный, любишь без передышки, я уж и подмахивать устала. Сват, да что ж ты вытворяешь: на живот меня перевернул, в жопу хочешь меня попробовать; а в прошлый раз я задницу тебе сама подставляла — не захотел, теперь членом ищешь вход. Сейчас-сейчас, отклячиваю зад, о-го-го, и сюда свою оглоблю засадил. Как там в старой шутке: Ванька деньги не платил, а обе дырки захватил. Тебе же 50, а пользуешь бабу так, будто тебе 18 и ты впервые до целки дорвался». Так зять всю силу, что готовил для жены, влил в незнакомку… ой, в тёщу».
«А если у нас случится, — размышляет, — о чём мы будем думать во время этого? Да нет, не случится, — успокаивает себя. — Ну, если б сели, поговорили, налил бы стопку-другую коньяку, я б потом хоть могла оправдаться, мол, опьянела, ничего не соображала, а тут как подросток: увидел голую бабу — и начал совать куда попало».
— Ну что ты закручинился, пригорюнился, погрустнел, лица нет?
«Как же его пожалеть? Покормлю обещаниями, а там, глядишь, второго случая и не будет».
— Обещаю, — шепчет, — может быть, потом, в другой раз, осознаю неизбежность, буду подобрее, и я тебе позволю больше, а может, и всё, и получишь мою бесценную награду, побываешь в моём тайном местечке.
Так они перешёптываются, обмениваются словами и мыслями, а руки их не слушаются. Почему-то оказалась у неё расстёгнута последняя пуговка, а его халат тоже распахнут, он трётся животом по её животу, грудью прижался к её белым упругим сиськам, волосы на его причиндалах сплелись с её волосиками на лобке и приятно щекочут. И она вдруг приобняла его и стала толкать тазом, имитируя подмахивание.
— Намекаю ему, что можно кончить мимо, мне в ляжки, — и мы будем квиты: ты меня не домогался, а я тебя не соблазняла, выходя из ванной полуодетой. Но он не согласился на эту уловку; чувствую, его уже не остановить. У меня мысли: уж не хочет ли он поиметь меня стоя (но ведь я не «Зоя, что всем давала стоя»). Получается, что я сплелась с ним, он чуть приподнял меня, отнёс в спальню и положил поперёк кровати.
— Получается, в спальню, значит, на хую её несу (Порфирий Барковский, как известно, хуем гирю поднимал, а я — голую бабу, да из бани в постель, — совсем другое удовольствие, скажу я вам). Ну нет, конечно, не получается, потому что руками за голую жопу её поддерживаю. Она приговаривает: «Нет-нет, не дам, выбрось из головы, оскоромиться вздумал в Великий пост...» — а сама прильнула, голову положила на плечо, в шею чмокает. «И меня её лебяжьи руки обвивали, словно два крыла».
— Это конец, подумала, теперь не отобьюсь. Немного раздвинула ляжки и выпустила на свободу его член. Ну, думаю, сейчас вставит его куда надо без разрешения, но он не спешит вставить его в правильное место. Может, ещё всё обойдётся? Надежда умирает последней.
А он уже одной рукой потискивает мою сиську, а другой рукой прихватил мою письку и стал нежно ладошкой там щекотать. Я не отталкиваю его (это-то ещё позволю, но не более того), я кончаю прямо в его ладонь — ещё бы, мужа месяц не было, соскучилась по мужчине; завтра он вернётся, изомнёт меня, как цвет, а зять должен сорвать эту спелую сладкую ягодку сегодня, завтра будет поздно.
И снова у меня мысли против. И так уже много позволила, думаю: и за сиську подержался и за письку, может, отстанет, отложит на потом. Нет, теперь обе груди мнёт, губы засосал (муж давно уж не целует, а ему, похоже, нравится, готов допьяна зацеловать), и у меня лоно откликнулось, я задрожала, захотела, чтобы влил он туда свою силу и желание, иначе не отстанет. Закрыла глаза.
«Пора, — решает он, — сейчас или никогда», — и раздвигает ей ляжки. Она вроде бы отталкивает его, одной рукой прикрыла вход во влагалище, другой отмахивается от члена, член упруго качается.
— Вот он почему-то качается перед моим лицом и чиркнул по губам. Боже, не собирается ли он вставить его мне в рот? Ну, этого никогда не было и не будет; но против моего желания язык зачем-то лизнул залупу, а губы поймали её на миг, но Петя отнял её у губ и переместил его к нужному месту.
Он не торопится, понимая, что идёт любовная игра. Она: «Чего он медлит? Почему не убирает мою руку со входа и не вставляет наконец туда? Уж не перегорел ли? Уговорил, завлёк — и в кусты». И вдруг она хватает член одной рукой, а другой раздвигает входные губы: сюда, сюда его хочу.
Рассудок ей подсказывает: держи последний рубеж, не допускай его до своей тайной пещеры с сокровищами, которые он вмиг разграбит, и завтра придётся говорить мужу, что разболелась голова. А страсть просит: сил нет терпеть, вставляй его скорей сама в свою кунку, это твоя добыча, только так утолишь своё желание и страсть. Она открывает один глаз и — о мама моя — вот так размер! «Рассудок что ж, рассудок уж молчал!» Мысли мыслями, а он уже вводит его туда, в правильное место, медленно, смакует долгожданный миг, а она протяжно постанывает «ой-ой-о-о-о», как девочка в первый раз, и приподнимает таз, желая ускорить.
Он начинает медленно, вводит член несколько раз, чтоб поласкать залупой её входные губы, но затем старается втолкнуть поглубже (грубияны говорят: чтоб яйца за жопу ушли, вечное желание мужчин достать дна).
(Потом уж она оправдывалась: «Ты овладел мной наполовину силой, никогда и в мыслях не держала, что дам другому, кроме мужа, но меня сразил последний довод. Когда ты меня завалил, я приоткрыла глаз: мама моя, твой член бушует, и он больше мужниного вдвое, — и я поплыла. Имеет ли размер значение? Я привыкла, что мужнин размер меня удовлетворяет, а у тебя вдвое больше, чем у мужа. Как он во мне поместится? Не будет ли некомфортно? Оказалось, сомнения напрасны, она у меня очень пластична, и дело не в размере, а в том, что я впервые впустила в лоно другого мужчину — отсюда новизна и яркость ощущений»).
Вот он, момент истины,