длинная; у мальчишек мягкие, висят вниз, а у него твёрдая, торчит вверх, кончик красный, таких никогда не видела. Раздвинул мне ноги и стал засовывать пиписку мне в кунку. Она не лезет, он давит, и вдруг она вся вошла в меня — оказывается, у нас там много места. Он стал двигать пиписку туда-сюда, и стало приятно-приятно, из неё что-то вылилось в меня, пиписка обмякла, стала как хрящ и выскользнула из кунки.
— Ой, как страшно, мы так не будем никогда, даже когда вырастем.
Но Маша успокоилась, захотела ещё это почувствовать, и не раз.
Подойдёт к дому тёти Груни, вызовет студента:
— Пойдём в сад, поиграй со мной в твою игру.
— Машенька, да дождик же, давай завтра.
— Нет, дяденька, хочу сейчас, там навес есть...
Вскоре он уехал в город, и больше они не встречались. Больше ни с кем она не играла, выросла, расцвела, вышла замуж за городского, родила тройню, одного назвала в честь первого любовника — студента.
Мои интим-мемуары
На фото: город Балахна-на-Волге. Свояченица отдыхает на плёсах левого берега, женщина моей мечты, но ей завтра в ЗАГС,не поверите, а она ДАЛА мне,свояку, сегодня ночью,правда не сразу,полночи уговаривал,и так и эдак и руками и без рук и всё обещал,что просила,а она то спиной повернётся,то передом,и бормотала:да чувствуя я,Санёк,что у тебя Х.встал на меня,но как же можно тебе дать ебать,ведь утром жених придёт и мы с ним в ЗАГС пойдём,ну давай я подержу его рукой,подрочу ты и кончишь,не хочешь так,хочешь кончить только в мою П., очень хочешь почувствовать мою П.,да ничего особенного,но мужики балдеют от счастья,которым даю ебать,ни разу,говоришь, бабу не ебал,успеешь ли кончить,ведь уже светает,ну коли так,горе моё,уговорил,ты когда понял,что дам? Не верил,что осчастливлю?Ну как же,под одеяло ко мне голой позволила залезть,титьки полапал,шерстку на лобке погладил,какое ещё тебе согласие нужно?Наконец Х. все же заскочил ей в П. И она замерла и не подмахивала,но позволила кончить в тело,к утру я успел ещё раз ей засадить,но так это круто и сладко поебать чужую невесту перед свадьбой,а утром пришёл жених и мы прятали глаза.
Жизнь прожить надо так, чтобы было
что вспомнить, но стыдно рассказать.
В юности я работал в горячем цехе в южном городе. После вечерней смены и душа рабочий класс снимал напряжение не водкой, как гнилая интеллигенция, а интимом. По пути от заводской проходной до дома заранее сговорившиеся парочки находили местечко и предавались кратким плотским утехам, чтоб, придя домой, продолжить это с мужем или женой, — это не только не считалось предосудительным, а наоборот, этим хвастались.
Одна заводчанка рассказывает:
— Я помылась в душе пораньше, только собралась одеться, смотрю — Федька-крановщик в промасленной спецовке зашёл в мужскую раздевалку (мужская и женская раздевалки рядом, и двери не всегда закрыты), уставился на меня мужским взглядом, я замерла и перестала одеваться... Немного спустя смена кончилась, заходят бабы: «Танька, это где же ты ляжки в машинном масле извозюкала?» А я гордо: «Это мне Федюня только что перемазал, не устоял передо мной, даже спецовку не снял, сказал, что ещё за проходной меня подождёт». Пусть завидуют.
Там же рассказывали про машиниста маневрового паровоза, который, поимев молодую жену утром перед сменой, не мог дождаться вечера и мазал ей ляжки сажей и копотью прямо в паровозной будке, когда она приносила ему обед.
Да уж, как говорится в детском стишке:
Ебётся вошь, ебётся гнида,
Ебётся тётка Степанида,
Ебётся северный олень,
Ебутся все, кому не лень!
Нередко некоторые нетерпеливые делали это прямо в цехе во время перерыва, уединялись в зарослях жердел и алычи, что росли вокруг цеха.
***
Как-то я, восемнадцатилетний слесарь, в ночную смену зашёл в кабинет технологов и запустил руку под юбку дежурной инженерши лет 45, красивая, серьёзная, неприступная и недоступная, пытаясь стянуть с неё трусы (кому не спится в ночь глухую: петуху, разбойнику и хую). Но южная ночь располагает и она вступила со мной в переговоры.
— Санёк, не дури, я знаю, что это бывает в ночную смену, но не со мной, поэтому трусы у меня не на резинке, а на крепком ремешке. Сколько было моментов и до замужества, и после, никому не дала. А тебе хочу отдаться, к чему лукавить, но не здесь и не сейчас. Пусть наконец моя безупречная репутация пострадает. Послезавтра мужа не будет — заходи ко мне домой с утра, буду ждать тебя на пружинной кровати (громкий скрип меня заводит) под простынкой, даже без ночнушки. Полностью разденешься — и нырк ко мне под простынку, но не сходу, а подготовь, поласкай губы, сиськи, шмоньку и только тогда начинай. И ещё: не пускай хотя бы пару дней к себе в каптёрку Ленку-контролёршу. Когда она заходит к тебе, вы закрываетесь. Она моя ровесница (тянет тебя к зрелым тёткам), хвасталась мне, что в ночную смену, а иногда и в вечернюю контактирует с Федей-крановщиком и со Степаном-газовщиком. В рот берёт? Нет? В зад даёт? Нет? Чем же она тебя завлекла? Трусы, говоришь, у неё на слабой резинке?
Я слушал и продолжал дёргать за ремешок, даже пытался перегрызть его зубами. Ремешок не поддавался, а была ли там какая защёлка, до сих пор не знаю. Я-то был готов вдуть ей полностью одетой, лишь бы снизу подобраться, но она признавала только взаимную обнажёнку. Уже не рука, а вся моя голова была у неё под юбкой, я целовал её ляжки и даже промежность через трусы. Конечно, у меня на неё всё это время стоял.
Она томно дышала, но была непреклонна. Нет и нет, только не здесь.
«Как я хотел тогда с волнами
Коснуться милых ног устами:
Нет никогда порыв страстей
Так не терзал души моей» — говорил поэт.
***
Из заветных сказок А. Афанасьева
Машка и бумажка
Маша и её подружка Зиночка отказывали Ванюше в близости, несмотря на настойчивые его просьбы.
— Ну ладно, дадим, но поцелуй нам попы сначала.
— Губы могу, но задницу стрёмно.
— Ну хоть через бумажку.
— Это можно.
Девицы одёрнули подолы, захихикали и убежали, оставив Ваню со стоячим членом.
Как-то подружки остались дома одни, взрослые уехали по делам.
Ваня нарядился монашкой, лицо прикрыл платком и постучал в окно: пустите переночевать. Дать ночлег калике перехожему — дело святое.
Постелили «монашке» на полу, сами улеглись на печи.
— Холодновато тут, пустите на печку.
— Залезай, матушка, места хватит.
Девицы разомлели и перешёптываются:
— Вот если б вместо монашки, был молодой монах и попросил, дала бы, Зинуля, ему е@ать?
— А то. Своим деревенским нельзя давать: огласка выйдет, ворота дёгтем вымажут. А монах утром уйдёт, никто не узнает.
Девицы начали засыпать, ляжки раскинули, «салазки» загнули, мечтают про молодого монаха.
И Ванюша без слов и уговоров овладел обеими поочерёдно и пользовал их до утра.
А поутру они проснулись, а «монашки» и след простыл.
Потом как-то подружки начали подшучивать на Ваней:
— Ванюша, как насчёт бумажки?
— Бумажка-то бумажка, а вот как Вас ебла монашка!
***
Увы, в сказках всё хорошо заканчивает, а вот мне не везёт, так что просто беда.
Через два дня я уже забыл зрелую инженершу с её шикарными ляжками, крутыми бёдрами пышной задницей и кружевными трусиками, с её изысками и условиями и проводил выходной с недозрелыми длинноногими стройненькими сверстницами на пляже, которые, увы, ничего не обещали, да и у меня на них не стоял,
(Таня Плахотина, ау!) да и они не воспринимали меня как мужчину.
Остаётся добавить, что потом надо мной смеялись Федя-крановщик и Степан-газовшик. Эти работяги е@ли якобы неприступную инженершу в ночную смену прямо в кабинете на рабочем столе, поочерёдно, прямо через трусы, там у неё был какой-то «клапан», который просто открывался.
Пропел гудок заводской на обеденный перерыв, Федя и Стёпа тут как тут: он расстёгивает пуговку на ширинке рабочего комбеза, она неуловимым движением открывает «дверцу» в трусах и опа-ля услаждают друг друга. Дома у всех троих семья, дети, но как сладок адюльтер и прелюбодеяние под покровом южной ночи.
Бывают же коварные дамы-лицемерки: для кого недотроги, для кого иначе. «Быть может на брегах Москвы подобных дам встречали Вы».
***
Из моих личных воспоминаний на заданную тему, которые я здесь упомянул, получается, что всякий раз меня ждал облом. Это, конечно, не совсем так. Будучи московским студентом и живя в общежитии, мне хотелось отыскать родственников, чтобы сходить в гости.
Нашлись две троюродные сестры, которых я навещал в основном с целью поесть домашнего борща. Я воспринимал их как родственниц, не видел в них женщин.
Но вот мне сообщили, что в Подмосковье живёт и работает в санатории свояченица и можно её навестить. Приезжаю на электричке. О, Истра, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я. В этом инстринском санатории я бродил по окрестностям (Новый Иерусалим), ел в столовой (подавала аппетитная официантка), танцевал в танцзале, перешёптывался с партнёршей:
— Вы не замужем?
— Отнюдь. Замужем я, но здесь одна, просто кольцо сняла. Дурачок, с замужней-то в санатории проще договориться… Или ты ищешь барышню для женитьбы? Ты уж определись, чего ты здесь хочешь: поебаться с замужней голым членом, без резинки и без обязательств или с холостой — она тебе наденет резинку, и ты ничего не почувствуешь, и... одни обязательства…
Сам воздух был пропитан: интим предлагать...
Тоже воспринимаю её как родственницу, как хозяйку, она постарше лет на десять, и у неё есть тут жених. Ложимся спать в одной комнате, в разных местах.
Надо сказать, что в юности по отношению к женщинам и девушкам я придерживался правила: «Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится...» Но всё же не по отношению к родственникам. Всё же выебать родственницу, даже дальнюю, как бы ни была она красива и соблазнительна, я до этого момента считал недопустимым. Но возник момент — и все мои убеждения испарились: можно и нужно. Но у неё тоже были убеждения: родственникам, даже дальним, не давать, — и её предстояло переубедить.
Увы, ночью моё поведение стал диктовать член: чего, мол, спишь, рядом молодая привлекательная женщина, до неё всего четыре шага. Но она же родня, это непорядочно, стыдно, нарушаешь правило гостеприимства, да и жениха обидишь.
А он: какая родня, это днём, а ночью — просто желанная женщина; рискуй, или ты не мужик? Рискую, ныряю к ней под одеяло, она ни слова, и я ни слова, тычу в бок членом; у неё плотно сжаты ноги, трусов нет, полночи без слов меня отталкивает, но не очень сильно, как бы во сне, а я пытаюсь разжать ей ноги.
К утру раздвинула ноги, сдалась, и я получил желанное, всего один раз, очень спокойно, без эмоций; но и чувство, что делаю постыдное дело, меня во время совокупления не покидало.
Она лежала тихо, неподвижно, не подмахивала — мол, сплю. На глазах заметил слёзы — от неожиданности, мол, не ожидала от тебя такого наглого поступка, по сути, без согласия овладел, за счёт настырности.
Милочка, а что ты хотела? Положила на ночь рядом со своей койкой молодого мужика и думала — обойдётся? Или, наоборот, надеялась?
Утром пришёл жених, мы сделали вид, что ничего не было, а от стыда прятали глаза. Но второго раза в этот раз не случилось.
После того случая я понял, что дальние родственницы тоже люди, и всегда пытался воспользоваться моментом — в смысле, если мы оставались вдвоём, невзирая на возраст и
