обязательно – это уже ритуал – погладив бездомною псину по загривку. «Благодарствую великодушно, добрый человече», - поблагодарил Па на собачьем диалекте старичка и принялся за еду. Ел Па предложенное брашно медленно, с достоинством, прожёвывая, смакуя каждый кусок, вытягивая из него максимум вкуса – быстро едят, хватают пищу и глотают не жуя уличные шавки, себя Па причислял к некоторой собачьей аристократии. «А не хило тут нас кормят, - блаженно срыгнул Па, - хлебушек «Дарницкий», маслице «Вологодское», сыр «Маасдам», «Прошутто», - Па не подавил в себе удовольствие повторно выпустить наружу ртом воздух. – Очень неплохо я бы сказал!», - нахвалил он себя, опустил голову между лап и закрыл глаза в сладкой собачьей истоме, вознося благодарственную немую мольбу абстрактному собачьему богу.
Старичок с умилением посмотрел на дремлющего пса и отвлёкся на телефонный звонок.
Следом нарисовался ещё один активист из общества «Накорми бездомное животное!», его угощение было жиже стариковского, но разбуженный ароматами отварных сосисок Па проглотил и это мясное изделие, тёплое, источающее тонкий аромат восточных специй.
«День удался, - подумал Па и подумал ещё: - а ведь находятся брехуны, говорят, мол, два раза подряд не угощают. Мой пример не в счёт, могут быть всякие исключения, - витийствовал Па на сытый желудок, что любил частенько делать, насытившись по самый мозжечок, и почувствовал неутолимое желание вздремнуть шестьсот секунд на каждый глаз, но тотчас одёрнул себя, рыкнув мысленно и грозно: - Не спать! Не спать, повелитель блох! Бодрствуй! За два выходных дня на неделю вперёд не наешься, но пару-тройку точно можно плотно кишку набить! Не спать, Па!» Но глаза слипались, смазанные мёдом сытости. Мягкая вата лени застилала глаза и снова пришла на ум уже высказанная им мысль: «Ишь ты, а жить-то всё-таки хорошо!»
Дрёма сладкая длилась недолго. Распространяющиеся в мёрзлом грунте ударные волны как рыбу на крючке выудили Па из сладких вод неги. Он открыл глаза и изумился – будь на его месте чувствительный гомо сапиенс, не миновать беды и коллапса. Но Па был не из категории хлюпиков, не шавка уличная, жмущаяся к обочине, поджав хвост. «Святые собачьи угодники! – воскликнул он искренне в своём собачьем сердце, - что за грозный атмосферный фронт приближается!» На него из мрачного холестеринового мира надвигалась аморфная подвижная конструкция из жира, покрытая матерчатыми покровами.
«Абстракция! – на выручку пришло полюбившееся слово. – Sancta abstractio! – латинских словечек Па нахватался, живя в своей беззаботной молодости на даче профессора-филолога; тот любил утром нараспев, выйдя на свежее росистое крыльцо, хриплым прокуренным голосом с вечно забитым носом извергать из себя крылатые латинские выражения. – Это что за явление жира народу!»
Три толстяка неопределённого возраста - когда-то они были молоды и подвижны – шли по центральной аллее, занимая почти всё свободное пространство. Впереди них, как гонцы с недоброй вестью, летело ужасно-пищевое несъедобно-произносимое – ни в собачьем, ни тем более в человеческом лексиконе таких слов не придумано – амбре застарелого пота подмышек, не чищеных зубов, катастрофической отрыжки. Причиной её являлась недоеденная макси порция шаурмы у каждого из трёх толстяков в жирной пухлой руке с толстыми, как мюнхенские сосиски, пальцами. На расстоянии собачьего острого нюха Па почувствовал анти-гастрономическую идиосинкразию и его желудок соответственно отреагировал пароксизмом дикого спазма. Его внутренности сжал крепкий кулак и перед глазами поплыли цветные круги.
«О беспечно добрый и милосердный собачий бог со своею беспощадно добродетельной собачьей богиней! – взмолился Па, взывая к небесам, лазорево расплескавшим свои прекрасные воды. – Как они едят это добр… дерьмо? О, бесконечно равнодушный собачий бог! Куда помещается всё это в них, тех, кто величественно называет себя венцом творения?»
Три толстяка подошли расхлябанной походкой, по-другому просто-напросто мешали идти распухшие ноги от наплывшего жира на них, к скамье, возле которой Па устроил себе рекреацию. Плюхнулись пухлыми тушами на деревянную основу и скамьи тягостно застонали.
«Чёта наелся», - прокурлыкал толстым горлом один из трёх толстяков, вертя в руке недоеденную шаурму. – «Доедая, - чавкая челюстями, произносит второй любитель. – Чо зря добру пропадать». – «Можешь пса угостить, - затряс тройным подбородком третий толстяк. – Вон как отощал за зиму, - и вместе с бумагой бросил псу свою недоеденную шаурму. – Слышь, собака, на, жри».
Па конечно возмутился на собачьем жаргоне: «Да я вам что, мусорный бачок, что ли?», - но три толстяка приняли его возмущение за благодарность.
«Жри, чудо бездомное», - тяжело дыша, первый толстяк бросил перед псом свою порцию. – «Мы себе ещё купим», - булькающим утробно смехом, рассмеялся второй толстячок.
«О, беспринципный собачий бог! – сорвалась с клыков Па молитва, - дай мне шанс дожить до утра после этого угощения!» - и вцепился, изображая жадность, в первый кусок недоеденной шаурмы.
«Нет, ты смотри, жрёт!» - обрадовался первый толстяк и затрясся телом и отвислой грудью, похожей на женскую.
«Да как же вы это едите-жрёте? – Па не хотел оригинальничать и выдумывать новые словесные конструкции. – В лепёшке нет и грамма муки, одни заменители и улучшители. Протухший вкус курицы находчивые шаурмены умело перебили чесноком и острыми специями, маринованным луком и дешёвым кетчупом с просроченным майонезом. – Па вспомнил давешний гамбургер, его отказалась истекающая сытостью тётка и бросила ему, Па тотчас передёрнуло. – В котлете вместо мяса хрящи, пищевая химия создаёт нужный вкус и разжигает аппетит. А сосиски в хот-догах – бедные мои горячие собачьи колбаски! – вот где кладезь заменителей и соя! Как же вы это безрассудно хаваете?!»
«Челы, - озаботился один из толстяков, - он газировку пить будет?» - «Ты налей, - посоветовал второй, - увидишь». – «Вот мисочка из-под шашлыка, - нашёлся третий толстячок, - плесни. Да не скупись! Пусть животина побалуется»! – и заржал закормленной овсом лошадью.
Первый толстячок плеснул половину миски газировки и подтолкнул к морде Па: «Пить хочешь? Пей!»
«Я ещё не то пить буду, - утолял Па жажду и запивал изжогу, опалившую внутренности после еды, пузырьки газа приятно били в нос. – Весь этот пищевой мусор нужно обязательно запить, помочь желудку справиться с агрессией, один не справится», - и на память пришёлся случай, на прошлой неделе вот так же рядом с ним сидела компания мужиков, они менялись, одни приходили, другие уходили, но был костяк их двух и вот один из костяка решил угостить Па пивом. Плеснул полную миску с пеной. А ему советуют, мол, плесни туда водки. Ржут, кобели сытые да пьяные, дескать, пиво без водки – деньги на ветер. Как же развезло Па после щедрого алкогольного угощения. Земля уплывала из-под лап. Все сучки тотчас показались привлекательными и каждую захотелось прямо на аллее поставить в известную асану.
Па вылакал неторопливо газировку под присмотром трёх толстяков, после те убрались по своим делам.
Па лежал, срыгивал протяжно и думал. Он думал всегда, даже когда для размышлений не было повода. В эти минуты философствования он всегда задавался вопросом, кем был в прошлой жизни. Здесь же в парке прошлым летом, удушливом и насыщенном комарами он выслушал часовую лекцию о переселении душ. Ему понравилась идея, высказанная в популярном способе без витиеватостей и зауми, что человек в прошлой жизни мог быть кем угодно. Сейчас он человек – затем в новой жизни животное или растение. И наоборот. А ещё больше Па заботило, кем именно он будет в грядущей инкарнации.
Вдруг Па мелко затрясся от смеха. Вспомнил вчерашнюю ссору с наглой Махой, постоянно она его дразнит присобачно, подняв вверх куцый хвост. Причина ссоры позабылась. Судьёй выступил Мудрый Ха, старый, беззубый, еле передвигающийся на своих четырёх лапах пёс, пользующийся непререкаемым авторитетом среди парковых собак. Он сказал, как это происходит не в тему, но весьма актуально: еда без радости – испражнение без удовольствия. Про радость и удовольствие Па вспомнил не зря.
Мудрый Ха всего предусмотреть не мог, не смотря на долгий жизненный опыт, он погиб глупо – хотя по его утверждению глупой смерти не бывает. Мудрый Ха бросился через дорогу и остался лежать под колёсами грузовика, он вошёл в интенсивный автомобильный поток и в нём остался. Зачем это сделал? Теперь не узнать. Может, это было его мудрое решение Мудрого Ха. Ведь он не единожды говорил, дескать, долгая жизнь не приносит истинной радости, как и ранняя смерть.
В какой-то момент Па начал думать ни о чём. Научился думать не думая. Он вернулся к Мудрому Ха и его осенило – оставшись лежать на замёрзшем асфальте плоским меховым блином, он таким образом сам поставил точку в своей собачьей жизни, не хотел быть обузой. Хотя, какая из Мудрого Ха обуза?
С неба обрушилось острыми перьями гортанное обрезанное карканье. Среди вершин сосен летала чёрная тряпка одиноко ворона, источника вековой орнитологической мудрости и долгожительства.
«Тоже, если поразмыслить, ворон – абстракция, - у Па произошёл сдвиг от плюса к минусу в процессе движения электронов мысли. – Ворон-абстракция. Что с того, что всегда наверху? Это не гарантия, если высоко сидеть, то можно кое-что далеко разглядеть. Могут запросто клюв отрихтовать. Эй! Эй! Эй! – отклонился в сторону Па от летящего прямо на него птичьего следа. – Только делать этого не …»
Па чисто по-собачьи выматерился всеми известными ему конструкциями – ровно посредине между глаз ему прилетел подарок в виде небольшого белого пахучего помёта.
«Не надо, - возмутился Па, - через мою голову проводить орнитологическую демаркационную линию!»
Ворон, блестя чёрными глазками, демонстративно уселся на ветку ближайшего дерева и всем видом показал, мол, надо будет, повторю фокус-покус. А вот ты мне ничегошеньки не сделаешь. Разве что полаешь. Минуту длилась игра в молчание.
«Капут!» - крякнул ворон. – «Кому?» - двинул бровью Па. – «Капут, - щёлкнул клювом ворон, - всему». – «Это почему же?» - Па навострил уши. Ворон потоптался лапками по ветке. Расправил крылья. Покопался клювом под каждым крылом. – «Капут», - бестолково повторил и взмыл в небо, подняв массу вопросов и оставив их без ответа.
Па проводил ворона взглядом.
«Вот пойми умника пернатого, - усмехнулся Па и лапой почесал за ухом. – Капут всему. Если капут зиме, вполне понятно. Если в масштабе планеты, - то откуда ему это известно. Что-то недокаркивает, зараза. По всем прогнозам, это Па узнал из выпуска радиопередачи, выслушанной ранее, до конца света, как до турецкой Пасхи».
Па вытянулся. Лежать и наслаждаться бездельем вот высшая награда за правильно выстроенную парадигму жизни. Лежать и пить сладкий воздух покоя. Он постепенно погружался в сон. Беспечный, без сновидений. Мимо сновали люди. Во сне Па все они были однотипными серыми тенями. Без эмоций. Без ощущений. Без впечатлений. Одним цветным пятном во сне Па было высокое небо.
