то, что может сверх меры напрячь его извилины. Ведь роман пишется не для напряжения ума, как философский трактат, а для его расслабления. Конечно, и само его расслабление желательно в меру. Поэтому роман не должен быть перенасыщен размышлениями автора и рассуждениями героев как его «вторых Я».
К сожалению, я сам не следую собственному совету, - не сокращая, но, напротив, увеличиваю место для собственного, авторского размышления в романе и чужого, героического рассуждения, чтобы читатель брал с нас пример и занимался критикой и толкованием подуманного и сказанного. Так в споре с автором и героями романа читатель может возрастать в познании мира, людей и самого себя. Естественно, таким идеальным, романтическим читателем не может быть массовый читатель, которому подавай «бумажную», теперь информационную, счетную, «цифровую жвачку». Понятное дело: читателя уже приучили к непрестанному поглощению информации, от которой он стал болезненно зависимым. Перекормленность информацией превращает человека в постоянно жующее и переваривающее существо. Что же он жует и переваривает? То, без чего вполне может обойтись для того, чтобы вести осмысленный образ жизни. Для этого необходим минимум информации и максимум умственного усилия. Иначе он не будет развиваться и попросту утонет в трясине информации, которая поглотит его и превратит в устройство, необходимое для переработки информации. В этом техническом смысле человек является уже на сегодняшний день узлом, перекрестком сообщения глобальной социальной сети. Для ее функционирования думы и переживания мысли агента социальной связи избыточны; они только мешают ему адекватно, машинным образом, кодом реагировать на стандартные вызовы сети
Роман как форма жизни в литературе остался в прошлом, наряду с мыслями и чувствами людей, оставив им в наследство только реактивность и инстинкт выживания в искусственной среде извещения и сообщения. От романа в современности одни рожки да ножки, - знаки и значения. Само повествование стало исключительно символическим, интертекстуальным. Ему не дано удержать читателя на мысли и заставить его сосредоточиться на одном, а не на другом. Теперь потребителя информации, ее знаков интересует не смысл как цель, а только средство доставки к цели, только ссылка. Ссылка на что? Разумеется, на другую ссылку без конечного адресата. Такова структура социальной сети информирования информаторов. Не найти концов, сколько не ищи там, где все сообщается со всем. Это полный хаос. Недаром предметом нынешнего познания является именно он – этот пресловутый хаос.
Меня теперь занимает вопрос: кем я могу считать себя? Я употребил глагол "считать" специально: он на своем месте в эпоху счета. Именно сейчас пришла пора платить по счетам, по векселям. И все же кто я такой? В здравом уме и твердой памяти? Но как можно быть в твердой памяти, когда все плывет? Вокруг беспорядок, хаос, который выдают за порядок, симулируют его. Благо, я еще держусь и не путаю мысли с вещами, не принимаю призраки сознания за субъекты реальности.
Не так было у Ницше, который уже в своем последнем опубликованном при жизни произведении "Ecce homo", писал о себе в превосходной степени и заговаривался о "грядущих", как о своих современниках. Самого себя он полагал одним из них. Тем не менее он был мыслителем. Но каким? Себе на уме. Он был в уме. Но был ли ум в нем в бытовой жизни? Уже в ней его сочли, лишенным ума как здравого смысла и упекли в сумасшедший дом с диагнозом "шизофрения". Вроде бы он стал слышать голоса, точнее, голос сверхчеловека, который рекомендовал ему преодолеть самого себя и встать по ту сторону добра и зла. Этот совет Ницше истолковал, как предложение простучать всю систему традиционных ценностей своим ироничным молоточком. В истории мысли такое испытание ценностей на прочность получило наименование "переоценка ценностей". На мой взгляд, его следует переименовать на "уценку ценностей", чтобы точнее и строже передать суровый смысл метода философствования Ницше.
Чем, по мнению Ницше, обусловлена "уценка ценностей» и, прежде всего, такой ценности, как истина, которая обычно понимается в качестве влечения или желания истины не ради себя, а ради самой истины (объективно размышляя)? Тем, что ценность, в данном случае, истина, является фокусом видения, вида человека в мысли как ведании. Мышление выводит человека на познание и приводит к знанию. Знание мышления как мышления и является делом философии. Она есть любовь к мудрости в том смысле, что такая любовь есть чувство, но такое чувство, которое сверхчувственно, ибо мудрость и есть сверхчувственность или бесконечная чувствительность, что то же самое, как сам разум. Так что же такое эта бесконечная чувствительность? Она есть интуиция как такое чувство, которое все проницает. Эта проницательность есть разумное чувство или интеллектуальная интуиция как то, чем нельзя не знать. С интуицией интеллекта или разума приходит понимание. Этим пониманием того, что есть в качестве предмета знания как целью философии (умозаключением), завершается (заканчивается) рассуждение (дискурсивная работа понятия) или объективное суждение как субъективное мнение (описание данных чувств или информации) с объяснением. Так работает философия как любовь или влечение к или желание мудрости. Такая мудрость есть своего рода проницательность или инсайт (insight), интеллектуальная интуиция, критически проясняющая объяснение истины и уточняющая смысл ее восприятия.
Как может вести себя человек по отношению к той реальности, которой желает уподобиться, то есть, стать реальным? Он приспосабливается к ней, подражает реальности в формах самой реальности. Это подражание носит естественный, непосредственно чувственный характер. Он инстинктивно реагирует на нее. Но все не так просто, как ему кажется. То, что ему кажется, не является тем, чем оно есть на самом деле. Подстраиваясь под нее, человек одновременно подстраивает и реальность под себя. Человек является субъектом; причем есть коллективный, социальный субъект. В результате реальность сопротивляется. Действие человека в окружающей среде рождает в ней естественное противодействие. Чтобы преодолеть сопротивление мира, человек вынужден изучать, познавать то, что есть. Но есть не только то, в чем он находится, есть и то, что находится в нем. Что же в нем находится? Мир. Но это не тот же самый мир, что находится вне его, вовне, а он в нем. Похож, но не тот мир, а мир уже человека, мир его сознания.
Кстати, и этот мир сознания еще не вполне освоен человеком. Он осваивает его по мере освоения внешнего, материального мира. Так человек в познании, становится все более сознательным, освобождаясь от оков стихии, хаоса непроизвольного (спонтанного) бессознательного. Он является все более произвольным, свободным, устремляясь волей своей к тому, что желает. Его желание часто не совпадает с возможностью удовлетворения оного. Так уже в сфере воображения игры его сознания с самим собой он становится амбивалентным, начинает терять свою непрочную связь с реальным, материальным миром, доступным простым (элементарным) чувствам. Эта связь основана на буквальной идентификации с окружающей человека природной средой и уже в этой среде с теми, кто ему ближе всего, - со средой себе подобных людей, с социальной средой. Развитие человека в мире разделяет его с миром, с другими людьми. Чем больше он становится самим собой, тем меньше походит на всех прочих. Так исподволь закладывается камень отчуждения в фундамент его отношений с миром. Но отчуждаясь от мира, от других людей, человек отчуждается и от самого себя. Его сознание становится несчастным, оставившим далеко позади счастливую пору детского единения с природой и обществом, с которыми он был слит воедино. Теперь он уединяется, находясь в то же время все еще в природе и среди других людей. Так развивается его воображение, в котором действует закон развития сознания на рефлексивное уподобление миру. Он срабатывает в виде стремления быть подобным тому, что есть. Но он есть не то, что есть, а то что не-есть, и не есть то, что есть. Его желание вечно есть желание другого, того, чего у него нет, и чем и кем он не является, но хочет быть.
Если прежний, начальный, детский период его развития в жизни был детским, материально-чувственным, уподобляющим его реальности, положительным, реалистическим, то уже следующий, второй по счету период его жизни становится подростковым, не послушным, а протестным, отрицательным, романтическим, фантастическим, идеальным, точнее, идиллическим. Развиваясь сам, он начинает удовлетворительно чувствовать себя не столько в ином, чуждом ему мире, сколько в своем мире – в мире собственного сознания. Окружающий мир, доступный ему телесно, который он чувствует своей кожей, становится для него все более удаленным, ибо заслоняется его сознанием. Внешний мир перерабатывается его сознанием, усваивается им в трансформированном, преображенном виде, превращенном в самого человека. Так человек, осваивая мир. его очеловечивает. Он становится человеческим сначала в самом человек, в его сознании, сознательным, идейным, а потом и вне его, в самом себе благодаря человеческим делам.
Человек как деятельное существо совместно с другими людьми не просто приспосабливается к миру, как какое-то животное, вроде обезьяны, но сложным образом через свое сознание начинает приспосабливать мир к себе, его превращая в самого себя. Преображение мира осуществляется символическим образом, посредством создания уже другого мира, в котором есть место человеку уже не как только живому существу, но уже разумному через чувства. То есть, человек доводит свою чувствительность до разумного предела, превращает чувство в разумное чувство. Вот каким образом для человека стало доступно наивысшее искусство мысли как наивысший аффект, который способен справиться со всеми другими аффектами как разум. Такова философия как интеллектуальная любовь к богу или, проще говоря, любовь к мудрости.
Теперь мы живем не в реальном мире и даже не в мире своего воображения, а в мире символическом как продукте нашего воображения в мире. Мы симулируем его, подменяя мир натуральный, миром искусственным, техническим. Это уже не искусство воображения, а техника симуляции. Мы буквально начинаем жить в придуманном мире, подменяя органическую сред технической, как прежде мы подменяли материальную среду идеальной, сверхъестественной в религиозную эпоху.
Если мы как порождение натурального мира, сначала обитали в нем сказочным, мифическим образом, сливаясь с ним в амбивалентном состоянии, а потом идеализировали мир в бога, который превосходит нас и в которого мы мечтали обратиться, то теперь мы пробуем обратить мир в самих себя, подменяя бога как творца нас собой. Не мы уподобляемся богу, но бога уподобляем самим себе, уже не идеализируем, а искусственным, техническим образом конструируем из себя. Но что мы в результате получаем? То, чего нет, но может быть уже в природе, а не только в нас
