Крылья Мастера/Ангел Маргариты*

Шляется по бабам! – сдал Булгакова Рудольф Нахалов.
– С чего бы это?.. – крайне удивился Ларий Похабов, хотя, конечно, его давно нервировала ситуация с Булгаковым, как нудная зубная боль: у него столько работы, мы и таланта ему подкинули, пиши не хочу, а он... вот гад! – думал Ларий Похабов.
Да за такую ситуацию можно дюже тяжко поплатиться. Такие прецеденты уже были: фиаско прямо в середине пути, думал Ларий Похабов; и оба слегка занервничали, ибо люди были страшно предсказуемы в своей земной гордыни и в своём неведении.
– Он написал два романа! Два! – снова закричал Рудольф Нахалов, всплескивая, как нервная женщина, руками. – А нас побоку!
– Он нам кучу денег должен! – риторически поддакнул Ларий Похабов, и посуровел, как морозная зима.
Зал был полупустым, но не настолько, чтобы на них не обратили внимание. Седой многозначительный дядя, с внешностью председателя Совнаркома, нехорошо нахмурился и задёргал пальцами.
Подскочила официантка Юля в накрахмаленном переднике и в кофточке, в разрезе которой призывно билась жилка:
– Вы хотите что-то заказать?! – её круглые, серые глаза смотрели испуганно.
– Грузинского коньяку! – сказал Ларий Похабов. – А ему бубликов! – Показал на Рудольфа Нахалова. – И нехорошо засмеялся, мол, я тебя непредосудительно понял и осуждаю за доносы и мелкое пакостничество.
– Лимончика! – как ни в чём не бывало поправил Рудольф Нахалов и на всякий случай хихикнул, чтобы начальство, то бишь, Ларий Похабов, не свалило на него все грехи в случае неудачи с Булгаковым.
Ларий Похабов наконец-то заволновался, но не подал вида. Перед ними давно маячил не просто выговор даже в родном бюро или пусть даже в департаменте «Л» с соответствующими последствиями лишения наград и премий, а самый что ни на есть настоящий, стопроцентный отстойник. Конечно, это была крайность, событие для куратора первой категории чрезвычайно редкое. Но всё равно он счёт нужным возразить:
– Ну, во-первых, не два, в полтора! – и покривился, понимая, что оправдывает своенравного и глуповатого человека. – «Дьяволиада» не считается. А во-вторых, его роман о белой гвардии – это всего лишь прелюдия!
– Хороша прелюдия! – не мог успокоиться Рудольф Нахалов. – Мы его и так и эдак натаскиваем, а он и ус не дует.
В инструкциях по выращиванию душ гениев было ясно сказано: «Давать возможность фигуранту самостоятельно прийти к требуемому решению. Подсказывать исключительно раз за разом, по мелочам, незаметно, слово за слово. Только в этом случае гарантируется успех дела». Иначе сядет на шею и свесит ножки, но это была исключительно их интерпретация, как опытных и дельных кураторов.
– Почему «не дует»? – покривился Ларий Похабов, вовсе не собираясь защищать Булгакова. Однако так можно было дойти до абсурда, вроде бы как они вообще с ним не работают. И заподозрил Рудольфа Нахалова в доносительстве в высшие инстанции. – Пусть испытывает все муки творчества, – добавил он нравоучительным тоном. – Пусть учится, а то такого начеркает, что ни в одни ворота не влезет!
– То-то ты его заставляешь черновики жечь! – снова завопил Рудольф Нахалов, не подозревая, что его горячность не так понята. – Он же чокнется!
Монументальный дядя, похожий на председателя Совнаркома, опять нахмурился и начал тихонько метать искры. И официантка Юля чуть ли не бегом и едва не спотыкаясь, подала коньяк и лимон.
– Это как поглядеть! – возразил Ларий Похабов, когда официантка Юля, нервно оглядываясь, шкодливо юркнула в буфет.
Ларий Похабов долго и задумчиво смотрел на её зад Венеры Милосской. Неизбывное человеческое начало брало своё.
– Давай снова Гоголя вызовем?! – сгоряча предложил Рудольф Нахалов, отвлекая Ларий Похабов от сладких мыслей.
– Его и так рвут на части! – напомнил Ларий Похабов о крайней востребованности Гоголя.
– Ну и что?! – с презрением ко всему человечеству фыркнул Рудольф Нахалов, сделавшись на какой-то момент дюже умным: если Булгаков горшки побьёт, то мне, как молодому, конец, подумал он.
– А кто нам позволит? Кто?! – вышел из себя Ларий Похабов. И посмотрел так, что Рудольфа Нахалова в душе сжался. – Начальство и так косится. У тебя есть столько энергии? – хитро прищурился Ларий Похабов и попал в точку.
Можно было занять у кого-нибудь, у приятелей по департаменту, но щекотливой ситуации, в которой они оказались, это не изменит, а во-вторых, непременно и тотчас донесут наверх, и пиши пропало, как минимум тыкнул носом в профнепригодность. После этого они не получат ни одного стоящего дела, а будут перебиваться бездарями типа Юлия Геронимуса, за которых никто не берётся, а отбрыкиваются, как от чумных.
Рудольф Нахалов кое-что сообразил и опустил глаза, нехорошо, по-воровски покривившись:
– Нет… энергии…
– Ну вот видишь, – пристыдил его Ларий Похабов, выпил коньяку по-старокупечески, отставив палец в сторону, и не удержался: – Ах, хорош, зараза!
– Давай тогда ещё что-нибудь сделаем! – снова загорячился Рудольф Нахалов и тоже выпил коньяку, но поспешно, как пьяница под забором.
Ларий Похабов заёрзал в кресле, зыркнув на Рудольфа Нахалова, а ведь того и гляди побежит к начальству и испортит всю малину, куш которой превосходил все воображаемые пределы, может растаять, как дым, и всё из-за горячности Рудольфа Нахалова. Да за реализацию таких проектов, как Булгаков, имя кураторов вписывалось золотыми буквами в историю цивилизации, не говоря уже о повышении и в энергетическом выражении благодарности начальства. Как ему ни хотелось, а приходилось идти на крайние меры, но не те, которые предвкушал Рудольф Нахалов.
– Ладно… – согласился Ларий Похабов, поедая жирный гуляш со степенностью пресыщенного человека и вытирая салфеткой жирный подбородок, а потом сказал. – Подсунем ему блондинку!
– Белозёрскую, что ли?! – радостно догадался Рудольф Нахалов, брезгливо копаясь в своей тарелке. – Но ведь она…
– А чего она?.. – неприязненно перебил его Ларий Похабов. – Чего? – Он был старше и лучше понимал жизнь. – Подумаешь, была замужем за журналистом!
– За белым журналистом! – многозначительно покривил мордой Рудольф Нахалов, словно был моралистом на особом положении самого творца.
«А тебе какое дело?! – хотелось оборвать его Ларию Похабову. – Остынь! Ещё не вечер, а Гоголь может пригодиться в качестве последнего и самого веского аргумента!» В конце концов есть другие методы, подумал он, не конкретизируя мысль. Но Рудольфу Нахалову он, конечно же, ничего не сказал по соображениям мудрости и проницательности.
– Булгакову наплевать! – нервно, как женщина, засмеялся Ларий Похабов; и его правый глаз с растёкшимся зрачком казался уже давным-давно мёртвым, как у совы в фильме «Дракула».
– А зачем нам это? – удивился Рудольф Нахалов, и лицо его, обычно глупое, как у пубертата, стало ещё глупее.
– Ну как «зачем»? – повеселел Ларий Похабов. Он понял, что система отбора личностей дала сбой: Булгаков жил страстями, а не разумом, на этом стоит сыграть. – Для разгону крови! Через пару месяцев он издаст роман, заодно начнёт наш. Деваться-то некуда.
– Ой ли! Он и так уже пишет три года! – возмущенно напомнил Рудольф Нахалов.
– Ничего, ничего… – не слушал его Ларий Похабов, – секс в стране никто не отменял! Секс нас вынесет! – при этом он всего-навсего один раз щёлкнул пальцами.
И седой многозначительный дядя, с внешностью председателя Совнаркома, который уже вовсю метал искры, гневно выпучив старческие глаза, поманил к себе пальцем официантку. И официантка Юля вдруг с дикой страстью пантеры, виляя прекрасным задом Венеры Милосской, подлетела к нему и, плюхнувшись на колени, обвила ласковыми ручками.
– А жена?.. – невольно покривился Рудольф Нахалов, помня Тасю только с хорошей стороны, и какая из жён сунется в логово дьявола? А ведь сунулась! Не побоялась! Значит, было ради чего?!
– Разведётся! – с безразличием в голосе ответил Ларий Похабов, вспомнив свою земную жену, которая пила его кровушку с утра до ночи и с ночи до утра.
Рудольф Нахалов, которому тоже нравились обычные женщины, был ещё романтиком и метил лишь на положение вечного подкаблучника, потому что не понимал ещё сути земной жизни.
– Я не знал, что ты такой жестокий, – среагировал он и снова приложился к коньяку от горя и безысходности к обычной человеческой жизни в её земной воплоти.
Ларий Похабов понял его однозначно:
– В инструкциях нет понятия жалости, – напомнил он между делом.
– А человечности?! – вырвалось у Рудольфа Нахалова, и он тут же пожалел о своей запальчивости, ибо понял, что Ларий Похабов не поддержит его, даже не поймёт, настолько они вошли в роль земных беспринципных функционеров.
– Тем более, – навёл Ларий Похабов на него свои страшные разноцветные глаза, прогневить которые Рудольф Нахалов очень боялся. – Подкинь ему какое-нибудь чудо, только нестрашное, чтобы он просто не забывал о нашем существовании, но и не чокнулся с перепугу!
– Подкину, – радостно засмеялся Рудольф Нахалов, вспомнив все реакции Булгакова на лунные чудеса.
– Ну и молодец! – плеснул себе ещё коньяку Ларий Похабов. – А потом видно будет!
Он ещё раз щёлкнул пальцами. Монументальный дядя, с внешностью председателя Совнаркома, помолодевший лет на двадцать и уже исследующий коленку официантки Юля, вдруг очнулся и сбросил её на пол. Юля подскочила, как лань, одёрнула юбку и, как ни в чём не бывало, однако всё ещё виляя прекрасным задом Венеры Милосской, направилась в буфет. И в это момент она была самой неприступной и гордой советской девушкой на свете.

***
Наконец у них случилось выяснение отношений.
– Ты что хочешь подложить меня под Булгакова?.. – открыла она от удивления пунцовый рот, разглядывая Юлия Геронимуса в огромном, старинном венецианском зеркале, затемнённом по углам паутиной времени.
«Юлик, женись!» – Вспомнил он слова матери в Одессе, – у тебя два высших образования!
«И ординатура, мама!» – уточнил он, явно гордясь собой.
И женился на аспирантке Софье Модестовне, крепенькой и верткой, как пешка, переходящая в ферзи, возненавидев себя с тех пор, впрочем, как и весь женский род априори. Правда, уже в Москве, он не мог устоять перед напором и изяществом Любови Белозёрской с ангельским лицом и самым безвольным образом нарушил данный самому же себе обет: никогда, ни при каких обстоятельствах больше не связываться с женским полом. Связался на свою голову, и долго раскаивался, поняв наконец одну единственно верную мысль: лицемерие семейной жизни никто не отменял, оно существует независимо от суперумного вида жены, как самодостаточная функция. И один из супругов всегда и во всем должен был уступить даже ценой комплекса неполноценности и физиологической немощности: в какой-то момент он заметил, что стал переходить в состояние импотента и стал таскаться по проституткам, дабы сохранить любовь к жизни.
– Не так грубо, конечно… – принялся врать Юлий Геронимус, корчась в душе. – Но в общем-то, да! – смело посмотрел в глаза Белозёрской, однако не выдержал и мгновения её пронзительного, небесного взора.
В бешенстве она разбила с непреклонным выражением на ангельском лице старинное венецианское зеркало, которое давно хотела разбить, швырнув в него одну из пары китайскую