Крылья Мастера/Ангел Маргариты*

вазу девятого века, стоящих на тумбочке для постельного белья.
Осколки ещё забавно прыгали по красному иранскому ковру, а Юлий Геронимус уже ловко спустил волосатые ноги на пол и со спокойствием утопленника стал искать трусы, которые по привычке забрасывал под койку.
– Ну ты и скотина! – закричала Белозёрская, сверкнув своим бриллиантовым взглядом.
Именно этот взгляд долго сводил Юлия Геронимуса с ума, и Юлий Геронимус уже сдался и готов был жениться, но, к счастью, обнаружил, что его невеста – психопатка, обычная, рядовая, даже без намёка на имитацию или игру. Юлий Геронимус сам был скрытым психопатом, а два психопата в семье – это уже явный перебор. Белозёрская в свою очередь, решив, что замужество у неё в кармане, и не могла удержаться раньше времени от удовольствия закатывать скандалы. Это было её хобби с того самого момента, ещё в школе, когда она поняла, что имеет власть над мужчинами, и вторая её половина холодная, как Чёрное море в ноябре, наблюдала, как выкручивается из ситуации очередной поклонник мужского полу.
– Я скотина с деньгами! – напомнил Юлий Геронимус, поддерживая живот, которого ещё не было, но который намечался, и ловко натянул брюки, лихачески щелкнув при этом лиловыми подтяжками.
– Это единственно тебя и спасает! – в тихом бешенстве заметила Белозёрская и тоже сползла с постели, чтобы усесться в пухлое кресло-развалюшку.
Её чудесное голое тело цвета лёгкого крымского загара, естественным образом привлекло внимание Юлия Геронимуса. Она нарочно потянулась, на мгновение приоткрыв правую грудь с большими чёрными сосками, которые так нравились Юлию Геронимусу, и накинула розовый пеньюар. Юлий Геронимус облизнулся, прочистил горло и пошёл на попятную.
– Я же не нарочно…
– А как?.. – сверхтеатрально удивилась она. – Ка-а-к, Юлик?.. – дёрнула она красивой головой с чистым, ясным лбом породистой, умной женщины, знающей себе цену.
– Ты же не хочешь жить со мной?! – ждал он подтверждения от холодной, бешеной фурии.
– Ну да… – согласилась она безжалостно, вспомнив, что ещё давеча, в Париже, ей предлагали колье бриллиантов за ночь любви.
Ей даже сказали, что она единственная женщина на весь Париж, достойная их носить. И у неё от лести закружилась голова.
Но бриллианты могли быть фальшивыми, а то и крадеными, и Белозёрская устояла, хотя, конечно, слышала из надёжных источников, что грузины даже в группе очень ласковые и нежные любовники, и не идут ни в какое сравнение с парижанами, которые оказались похожими на обычных деревенщин, потому что дистанция там от одного до другого, в отличие от России, крайне мала, если вообще существует.
Белозёрской пришлось тайно лечиться с помощью дог-шонг тибетской медицины, чтобы избавиться от излишней страсти. А Юлий Геронимус, сам не зная того, послужил той лакмусовой бумажкой, которая определила её дальнейшую судьбу. Как ни странно, тибетское снадобья оказались действенными, и Белозёрская снова научилась любить одного мужчину. Это было трудно, архисложно, но другого выхода не было. Так был устроен мир. И Белозёрская смирилась, как монахиня на третий год воздержания.
– А чего тебе?.. – по-обыденному принялся уговаривать он, твёрдо решив раз и навсегда избавиться от неё при первой же возможности. – Талантлив? Талантлив! Даже очень! – Для острастки закатил он глаза. – Талантливей меня, между прочим!
– Не может быть, – скептически произнесла Белозёрская абсолютно дрянным голосом мегеры.
Юлий Геронимус решил не делать паузы, которая погубила бы его в мгновение ока.
– Женится без оглядки, – как ни в чём не бывало напророчествовал он. – Лично я жениться не могу. У меня убеждения!
Он тонко намекнул на первый неудачный брак и другие обстоятельства, даже на свой знаменитый нос, который имел привычку соваться во все сомнительные предприятия. Конечно, было жаль расставаться с Белозёрской, но Юлий Геронимус мог смело рассчитывать на её снисхождение, когда ей нужны будут деньги и его, хоть не дюже большое, но заметное влияние в московском обществе любителей говяжьих колбасок.
– Ты меркантилен, как всякая скотина! – отрезала Белозёрская с ангельским выражением на побледневшем лице и занялась макияжем, поглядывая в тот самый угол венецианского зеркала, тронутый временем, который, к счастью, остался цел.
– Кто бы меня упрекал, – усмехнулся Юлий Геронимус, обходя осколки и заправляя рубашку в брюки. – И поставь вазу на место! Она стоит пять миллионов!
Особенно ему было жаль ту из них, где патина времени была больше заметна. Стоила она как минимум в два раза дороже. Но он не знал, какую из них разбила Белозёрская.
– Новыми или старыми? – повела она глазами.
– Старыми, конечно! – напомнил Юлий Геронимус свои возможности.
– Ну ты и сквалыга! – беззлобно сказала она, подводя губы и облизнулась ловко, словно ящерица.
– Если бы я был сквалыгой, – отрезал Юлий Геронимус, – ты бы не выдержала со мной полгода!
– Ага, всё-таки ты подл! – напомнила ему Белозёрская с ловкостью изощрённой кокотки.
– Ладно, пусть я буду подл, но я согласен платить тебе…
– Пять миллионов, – посмотрела на вазу Белозёрская.
– Ладно, чёрт с тобой. Проведем это по статье «не особо ценный реквизит».
Белозёрская поняла, что продешевила.
– Я требую проценты за вредность!
Юлий Геронимус засмеялся довольным тенором.
– Первое слово дороже второго!
– Тогда я разрываю договор!
– Зря! – покачал он большой головой с плоским затылком.
– Почему?
– Потому что через полгода, крайний срок через год, ваш подзащитный станет очень и очень знаменитым, и деньги потекут к тебе рекой, и заметь настоящей валютой, а не марками.
– Откуда ты знаешь, сквалыга? – занялась она длинным ногтём на указательном пальце.
– Я всё знаю! – добродушно хихикнул Юлий Геронимус. – Я собираюсь издать его!
Это уже было не тайной. Об этом уже можно было говорить, потому что роман Булгаков был утверждён наверху.
– Ах… да… ОГПУ… – ядовито догадалась она и победоносно блеснула глазами.
– А вот это слово лучше забыть раз и навсегда, – предупредил он её абсолютно суровым тоном, дабы Белозёрская прониклась страхом и поняла наконец все ужасы гражданской войны и её теоретические последствия для болтливых и наивных бабёнок.
– Почему? – невинно вскинула она прекрасные голубые глаза и заарканила его и повела чуть ли не в постель.
– Потому что не хочется видеть столь прелестную головку на каком-нибудь заборе, – через силу прошипел он, ибо, похоже, это милое, прелестное создание с бархатной кожей намеревалась не в шутку испортить ему жизнь и карьеру.
– Так всё серьёзно? – удивилась она и поёжилась.
Любая подобная перспектива показалась ей неуместной в этом теплом, уютном гнёздышке, где в американском холодильнике лежала севрюга и чёрная икра.
– Ты даже сама не поймёшь, где влезешь в чью-то игру, и фенита ля комедия! – поучил он её тонкостям политического дифферента.
– Ладно… ладно… я поняла, – вскочила она, запахивая пеньюар и ловко маневрируя между креслом-развалюшкой и спинкой кровати. – Тогда мне нужен аванс! У меня машина в ремонте.
Машины свои она никогда не ремонтировала. Легче было купить новую, потому что за ремонт каждый раз заламывали такую цену, что даже Юлий Геронимус приседал.
Она проделывала это не менее трёх раз, и намеревалась проделать ещё раз, потому что при скорости в пятьдесят километров в двигателе появлялись странные шумы, а это нервировало Белозёрскую, которая любила быстро ездить.
– Хорошо, – понял он свою проблему и полез в платяной шкаф, где у него был спрятан большой кожаный портфель. – Сегодня же переедешь!
– Как это?.. – опешила она, с сожалением оглядывая обстановку спальни.
Была ещё гостиная, кабинет, ещё одна спальня, огромная кафельная кухня и приёмная, как у большого правительственного чиновника. Юлий Геронимус использовал её в качестве редакционного склада.
– Пока снимешь номер в гостинице. И не афишируй перед ним, что у тебя есть деньги.
– Ну ты и скотина! – резюмировала она, вырывая у него из рук банковскую пачку.
– Для твоего же благо, – напомнил он её, швыряя ещё одну на постель, чтобы она потянулась, а он бы посмотрел на её грудь. – В банк не суйся. Лучше отдай кому-нибудь под проценты, но так, чтобы я не выбивал их потом!
– Сама решу! – обрезала она. – Не маленькая!
Она с сожалением подумала о том грузине, Якове Парадзе, с бриллиантовым колье, но, где тот грузин и где то колье?
– С чего ты решил, что женится? – оживилась она, и как умная женщина, опуская все нюансы, потому что в данной ситуации они были неважны, раз «может жениться», какие вопросы?
– Ну а кому ты ещё нужна с такой подпорченной биографией? – ввернул он.
– Ты хочешь сказать?.. – она быстро взглянула на него, чтобы проверить реакцию.
– Да! В душе он такой же белый, чистый романтик, наивный, как и ты снаружи, раз, и во-вторых, ты откуда прибыла?
– И талантливей тебя?! – перебила она его, поняв всё, все его намёки.
Она решила отомстить Юлию Геронимусу сразу, зачем далеко ходить?
– В общем-то, да! – подумал он честно и понял, что ещё легко отделался, потому что, если бы она ухватила суть вопроса, то могла выбрать иглу потолще и подлиннее и ударить прямо в сердце.
Юлий Геронимус был оценщиком бриллиантов в литературе, но в технологии огранки не разбирался. Он слыл большим знатоком прозы, хватая всё на лету, присваивал себе все текстуальные изречения и новомодные словечки, поэтому ему и нужен был Булгаков для их огранки. За Юлием Геронимусом стояло государство, ОГПУ и большие деньги. Мало кто об этом знал, а тот, кто знал или хотя бы  догадывались, предпочитали помалкивать. Дело это было опасным и неоднозначным, даже в двадцать четвертом. Кто знает, что будет дальше? Женитьба на белоэмигрантке могла поставить огромный, каменный крест на любой карьере, даже такого большего писателя, каким представлял себя Юлий Геронимус. И не беда, что романы не получались, если долго мучиться, что-нибудь да обязательно получится. Однако об этом никто не должен был знать; мегалитические литературные проекты, одобренные наверху, крутились у него в голове; и он старательно, как безногий, альпинист, упёрто, как беспорядочный метроман, лез на свою графоманскую горку всё выше и выше.
– Где же твоё огромное честолюбие? – взяла она его за породистый нос.
– Если бы оно было таким огромным, я бы его давным-давно продал, – в шутку признался Юлий Геронимус, освобождая свой большой, медвежий нос из её цепких, острых коготков. – Но нет честолюбия. Есть некий вариант слабенького тщеславия, а это не одно и то же.
Юлий Геронимус понимал, что тот, кто всерьёз свяжется с Белозёрской, подложит под себя бомбу замедленного действия. Почему бы это не сделать Булгакову, решил он, тем более, что за ним должок, и не один. Первый образовался из-за того, что Юлий Геронимус неожиданно для себя влюбился в младшую сестру Булгакова, Елену. Однако Булгаков по незнанию ситуации и огромному литературному самомнению стилиста и золотого пера России испортил «сватовство майора», и с тех пор Юлий Геронимус имел на него не очень огромный, но качественный зуб, хотя быстро утешился в объятьях Белозёрской. Но это тоже было страшной тайной, и все всё понимали,