Представь себе, я уже давно выросла!
– Господи! – вознёс он руки, – если бы я только знал тогда…
– Когда?
– Когда женился на тебе!
Я поняла: он как взял одну ноту тогда, когда женился на мне, так и держал её, не замечая ничего вокруг.
– Прекрасно! – сказала я. – Я ухожу от тебя!
– К этому писателишке?!
– Не твоё дело! Я не твоя вещь!
– Хорошо!.. – холодно сказал он. – Уходи. Но детей ты не получишь!
– Ты не имеешь право!
– Я подам в суд и докажу, что ты асоциальна!
– У тебя ничего не выйдет!
– Выйдет! – заверил он меня. – И ты это знаешь!
Я поняла: из-за того, что он генерал и у него больше сил.
Он с хрустом развернулся на каблуках и вышел. Я услышала хорошо знакомые мне звуки, как он надевает на себя шинель, словно влезает в шкуру медведя.
– Ты куда?! – встревожилась я.
– Еду, чтобы застрелить мерзавца!
Он показал мне свой армейский пистолет.
– Ты этого не сделаешь! – загородила я ему дорогу.
– Я не хочу, чтобы моя маленькая девочка, попала в лапы этому подонку!
Я засмеялась. Кажется, истерически!
– Я люблю, как ты сказал, этого подонка!
– Давно?! – замахнулся он.
Я закрыла глаза.
– Очень давно, чтобы разобраться в своих чувствах!
– Люби на здоровье! – закричал он в исступлении. – Покойников тоже можно любить! – И, отшвырнув меня, выбежал из квартиры.
Я бросилась к телефону:
– Миша! Он убьёт тебя!
– Что он с тобой сделал?!
– Ничего! Я жива и здорова! У него пистолет! Он поехал к тебе!
– Ты ему сказала, что мы хотим пожениться?
Хотя всё было наоборот, мы даже поссорились на этой почве.
– Да! Но он не отдаёт детей!
– Надо подумать… – сказал Миша абсолютно спокойным голосом. – Такие вопросы в бухты-барахты не решаются!
– Ты уверен? – я тоже успокоилась.
– Разумеется! – ответил он. – Надо подождать! Ты сможешь ждать?
– Сколько? Год-два?
Кажется, я пала духом.
– Сколько понадобится! – ответил он так жёстко, что я даже обиделась. – Если наши чувства сильны, он проиграет в любом случае!
– Но он убьёт тебя!
– Можешь не волноваться! Не убьёт!
И я поняла, что лунные человеки и Герман Курбатов не допустят этого».
И действительно, начальник департамента «Л», главный инспектор по делам фигурантов Герман Курбатов, а по совместительству полковник Рабоче-крестьянской Красной Армии, немедля вызвал кураторов писателя Булгакова и поставил их по стойке «смирно».
Ради такого случая Ларий Похабов сменил правый стеклянный глаз на вполне живой и зрячий, ибо не было нужды пугать и вводить кого-либо в заблуждение.
– Где вы шляетесь?! – грозно спросил Герман Курбатов, угрожая им вивисекцией, трепанацией и диссоциативной фугой.
– Ваша честь… – скромно выступил вперёд Ларий Похабов, – мы в курсе дела предстоящего конфликта…
– Что-то незаметно! – молвил Герман Курбатов так, что господа инспекторы поёжились и стали быстренько вспоминать все свои прегрешения и заходы налево. – Мне всё время приходится исправлять ваши косяки!
На самом деле, Герман Курбатов испугался того, что Булгакова элементарно убьют, а он, между прочим, вообще ничего стоящего не написал, так что Елена Сергеевна вряд ли справится с его черновиками, и дело не выгорит. А этого допустить было никак нельзя, ибо в России, положа руку на сердце, на тот момент не было более подходящей кандидатуры мистического толка, чем Булгаков. Гоголь вот уже почти семьдесят восемь лет лежал в земле. Оставался один Булгаков. Все остальные русские писатели, занятые элементарным выживанием и политическими дрязгами, не то чтобы не тянули на эту должность, но даже не понимали сути проблемы, не говоря уже о литературном даре. Ближайший писатель такого же уровня, продолжатель Бунина, должен был появиться на свет не раньше середины века. Ждать не имело смысла. Надо было всеми правдами и неправдами доводить проект до конца. А никто не обещал, что будет легко, укорил сам себя главный инспектор по делам фигурантов Герман Курбатов, и взял себя в руки.
– Мы как раз… – робко сказал Ларий Похабов, оглянувшись за поддержкой на бледного-пребледного Рудольфа Нахалова, у которого от страха подгибались коленки, – собрались выдвигаться…
– Что же вы намеревались делать?! – с ударным окончанием на последнем слове спросил Герман Курбатов, и оба поняли, чтобы они ни ответили, всё будет плохо и никуда не годящееся.
– Вмешаться и… предотвратить убийство… – неуверенным тоном ответствовал Ларий Похабов, но взглянув на свирепое лицо Германа Курбатова, добавил столько же неуверенно: – Может быть… тогда… – он подумал, что, может быть, настало время избавиться от Булгакова через дуэль?..
– Вы что, совсем спятили?! – сорвался на фальцет Герман Курбатов. – Никаких «может быть»! Думать надо, что несёте! – упрекнул он их со всей очевидностью главного инспектора. – Мне не по чину! А вы отправляйтесь! Надеюсь, вы справитесь?!
И бедные господа кураторы, которые поняли, что в противном случае им грозит отставка и забвение без выходного пособия, мгновенно испарились, дабы переместиться в квартиру Булгакова и произвести рекогносцировку.
Булгаков как раз надевал чёрный, соответствующий ситуации костюм, белую рубашку, чёрную же бабочку и думал: а не воспользоваться для пущего эффекта моноклем, дабы сокрушить решимость противника в зачатке и по всем фронтам без оконечностей. Да, но если он кинется драться, решил Булгаков, то монокль будет явно лишним; и ограничился лаковыми ботинками на тонкой подошве, но с острыми носками, которыми можно было ловко пнуть противника в копчик.
В довершении ко всему, он побрызгался французским одеколоном «Наполеон» и почистил зубы.
Ларий Похабов встал справа от двери, Рудольф Нахалов – слева. Булгаков их естественным образом не видел, а на запах окалины из-за суеты и обнажённых нервов забыл обратить внимание.
Сабаневский явился словно отчаявшийся дуэлянт: с пистолетом в правой руке и снежком в левой, которым освежал себе лицо, дышащее жаром вулкана.
Снег таял и, собираясь в капли, падая у него с подбородка.
– И-з-звольте-е! – сказал он крайне нервно, когда Булгаков открыл ему дверь, – извольте… встать! У окна!
– Пожалуйста! – отозвался Булгаков и развёл руками в знак: «Как прикажете».
И его голос необычайно холодный, в отличие от яростного и едва сдерживаемого Сабаневского, подействовал на того отрезвляюще. Однако, если бы только так на самом деле, а то ведь Ларий Похабов всего лишь подул на Сабаневского охлаждающей энергией, а Рудольф Нахалов от избытка старания махал перед его лицом руками, как ангел крыльями, отчего капли воды заползли Сабаневскому за воротник, и он поёжился. Это-то и несколько отрезвило его. Он решил, что не стоит сразу убивать Булгакова. Вначале я его помучаю! – подумал он, – как он мучил меня все эти годы. Но чем больше он тянул, тем быстрее падала его решимость.
Булгаков отошёл к окну, повернулся лицом в Сабаневскому, решительно застегнувшись на все пуговицы и убрав руки по швам. Ни к селу ни к городу он вспомнил своего друга детства, Борю Богданова, который перед тем, как застрелиться, тоже тщательно оделся; и он де чуть ли не причина его смерти. Но это была всего лишь рефлексия на мысли Рудольфа Нахалова, который использовал любую возможность, дабы изменить течение событий. К тому же способность к прогнозированию у лунных человеков была на три порядка выше, чем у людей. Можно было говорить о том, что они читали по подложке, исходя из которой Булгакова должен был пронять животный страх смерти, чтобы не провоцировать Сабаневского на резкие действия, но что-то пошло не так, и Булгаков осталось равнодушным, как угол дома на Большая Пироговская, 35. Казалось, Булгакову всё равно, умрёт он сегодня или нет. Его холодные, белые глаза смотрели на противника не мигая.
Трижды Сабаневский поднимал тяжёлый табельный наган, трижды целился в сердце Булгакову и трижды опускал оружие. Потом со словами: «Не смотрите на меня!» окончательно отступился.
Но даже если бы он надавил на спусковой крючок, выстрела не последовало бы, потому что Ларий Похабов ловко, как всякий неземной маг, изымал из барабана как раз ту пулю, которая должна была выстрелить, а кроме этого он извлекал ещё и боевую пружину. Так что даже если бы барабан нагана провернулся на следующую пулю, то выстрела всё равно не произошло бы!
Сабаневский, как и Булгаков, тоже ничего не боялся. Он в своё время навидался всякого, не раз глядел смерти в лицо и по традиции времени давно должен был бы погибнуть из-за польских корней, даже несмотря на свою демонстративную преданность народной власти.
– Прекрасно! – сказал Булгаков крайне спокойно голосом Рудольфа Нахалова, который был специалистом по психологии людей. – Давайте устроим дуэль! Но у меня нет оружия!
– Что же мне ехать за наградным? – неожиданно для себя, закончив на высокой ноте, спросил Сабаневский, тут же сдав главный редут решимости убить Булгакова.
Булгакову показалось это забавным. Он вспомнил свою предыдущую дуэль и впервые подумал, что Юлий Геронимус и Дукака Трубецкой сваляли дурака, что они были в сговоре и что дуэль поэтому и не состоялась. А с ядом не получилось, и поэтому они донесли генералу о нас с Гэже, понял он, но ни злобы, ни желания мстить не испытал. Отныне к низким людям у него не было абсолютно никаких чувств.
– Может быть, назначить на завтра? – предложил он крайне беспечно, словно речь шла о воскресном пикнике с девушками и вином.
– Что значит «назначить»?! – возмутился Сабаневский. – Дело должно решиться сегодня!
Он боялся перегореть и таким образом предать Люсю (как он называл Елену Сергеевну) и самого себя, которого безмерно жалел в этой шальной, страшной жизни.
– Как изволите… – сказал Булгаков, однако не выдавая своего облегчения.
– Ладно… – чуть заметно успокоился Сабаневский, ища куда бы присесть, – вы, между прочим, у меня жену увели!
– Пожалуйте, – указал Булгаков на кресло, сидя в котором, обычно писал романы.
Сам же сел на стул у окна, откуда ему хорошо было видно лицо Сабаневского.
– Я люблю Елену Сергеевну. Она любит меня. Мы хотим пожениться.
– Да! Но вы понимаете?.. – жалко спросил Сабаневский.
Он вдруг вспомнил, что Люся похорошела с полгода назад и приписал это себе, потому что дарил ей дорогие подарки и огромные букеты жёлтых роз. А оказалось, что причиной всего этого вовсе не он и что всё совсем не так. И с ненавистью поглядел на Булгакова.
– Понимаю… – в тон ему ответил Булгаков, ничуть не смутившись.
Он уразумел, что для Сабаневского это кошмар, обман, переворот всей жизни! Но ничем помочь не мог.
– Нет! – оборвал его Сабаневский, возвращаясь ещё в пущее состояние обозлённости.
Сабаневский, который боготворил Елену Сергеевну с того само момента, когда впервые её увидел в Смоленске в начале двадцать первого года, хотел высказаться о своей душевной боли, как он крепко любит свою жену, и готов любить до конца дней своих, но, взглянув на Булгакова, понял, что будет выглядеть глупо в его глазах, что Булгаков человек без совести, жалости и страха. Таким казался ему Булгаков в своей бабочке и чёрном костюме. Что-то мефистофельское было в нём, как образ злого духа. Ну да, да… подумал Сабаневский, он же писатель, стало быть, связан с ним!
– Со мной такое уже было… – вспомнил Булгаков
