Можно ли сказать, что указанный подразумеваемый смысл есть факт, точнее, событие отношения книги как системы, коллекции слов, букв, знаков к другим системам, коллекциям оных, да и вообще к любой вещи, которую оно имеет ввиду. И если да, то можно ли назвать этот смысл тем, что стоики именовали “lecton”, а платоники “idea”? Возможно, да. Однако, как это размышление могло помочь герцогу в поисках сокровищ Приората?
Анри понимал всю сложность перехода от общего рассуждения об идее до ее частного приложения к предмету идеации в мире вещей. Наш герой, несмотря на свой легкомысленный возраст, уже различал не только порядки слов и вещей, но и слов, и смыслов. Он находил возможным, зная со слов матери характер своего деда, на которого был во многом похож, и род деятельности, которым был тот занят, открывая, скрывая, и скрывая, открывая, определить круг подходящих для зашифровки книг. При этом из этого круга необходимо было выбрать ту или, по крайней мере, те, которые были известны семье.
Исходя из задуманного, можно было допустить, полагаясь одновременно на читабельность и на герметичность текста, что такой книгой является Апокалипсис или Псалтырь. Вряд ли таким криптографическим источником могло бы быть светское произведение. Хотя популярные и занимательные новеллы при отсеве известных духовных сочинений могли быть проверены на криптографичность.
И все же как практически проводить такую трудоемкую проверку? Неужели в каждом отдельном случае действовать по стародавнему принципу «проб и ошибок»? Для этого нужно было на каждую книжную страницу наложить криптографическую рамку-трафарет с прорезями для искомых букв. Этот трафарет Анри держал в своих руках, развернув в виде веера рукоятку эфеса шпаги рода де Гонзага.
Что ж, пора было приступить, наконец, к поиску нужной книги. Первым кандидатом на такое звание могла стать та книга замковой библиотеки, которая бросалась бы сразу в глаза. И, действительно, как только Анри вошел в библиотеку, так его внимание привлек Апокалипсис, который сиротливо покоился на краю стола в стиле эпохи Франциска I, стоящего в самом ее центре. Это был видавший виды выцветший фолиант серого цвета.
Однако, хотя именно в него упирался любопытный взгляд, он не мог ни за что примечательное зацепиться. Поэтому пропускал серый фолиант и переходил на более яркие и затейливые корешки стоящих рядом со столом старинных книг на полках библиотеки.
Только благодаря своей некоторой ускользающей двусмысленности «Апокалипсис» вновь вернул к себе взгляд нашего героя. Он взял его в свои руки со стола, сел в кресло, стоящее рядом и стал листать. Книга была как книга. Но тут внезапно из нее вылетела обтрепавшаяся широкая кожаная заплатка, которая, судя по обрыву верхнего края, была когда-то пришита к кожаному переплету серого цвета. Анри застыл в задумчивости над упавшей закладкой. Потом, не меняя позы в кресле, к ней наклонился, но не совсем удачно, так что чуть не упал на пахнущий свежей древесиной пол. Он вспомнил, что совсем недавно его меняли в библиотеке.
Приблизив потертую закладку к своим глазам, принц внимательно ее осмотрел, заметив, что среди латинских букв затерялся ряд латинских чисел: VII, VI, VII. Анри подумал о том, не указывает ли этот числовой ряд на два стиха седьмой главы Апокалипсиса, в которых зашифровано место хранения сокровищ Приората. А почему бы нет? И он взял и перелистнул страницы, остановившись на указанных стихах. Вот что там было записано: «6. Из колена Асирова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Неффалимова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Манассиина запечатлено двенадцать тысяч. 7. Из колена Симеонова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Левиина запечатлено двенадцать тысяч; из колена Иссахарова запечатлено двенадцать тысяч». Анри взял криптографическую табличную рамку на двустишие Апокалипсиса и выделил две трети первого стиха и одну треть второго. Что же получилось в результате? Какой герменевтический вывод можно было сделать из его символических манипуляций с текстом?
Если он верно нашел нужный источник, то остается правильно его истолковать, чтобы точно добраться до желанного клада. В это время Анри не думал о том, что поиск, а тем более находка, сокровищ Приората может быть связана для него с большой опасностью. Ему пришло в голову только то, что «колено Неффалимово», «колено Семионово» могут быть указателями на северное и южное направление, «колено Манассиино», если перевернуть заглавную букву имени прародителя колена, покажет на запад, а «двенадцать тысяч» будут означать количество шагов. Но тогда, что означают другие колена, упоминаемые в апокалиптических стихах? Он не долго гадал об этом. Его внезапно осенило: а не является ли колено Асирово намеком на имя, данное башне флигеля замка Три?
Теперь, улегшись на диван у письменного стола в библиотеке, герцог почувствовал, что боль в спине, вызванная утомительным путешествием в карете в «родные Палестины», стала отступать, возвращая его к былым воспоминаниям. Он силился вспомнить, что предпринял, когда догадался о скрытом смысле упомянутого текста.
У него отложилось в памяти, что он оказался в катакомбах, следуя расшифрованным указаниям. Но ничего похожего на спрятанные сокровища так и не нашел. Больше он ничего не помнил. Тут Анри стал вспоминать о том, что же подтолкнуло его на размышления о несметных сокровищах деда. Память ему подсказала, что до этого он вспоминал то утро, которое решающим образом изменило его судьбу.
«Да», – подумал он про себя. Как только он уловил то растерянное состояние, в котором находился, отсиживаясь в катакомбах, так прошлое время стало медленно перед ним разворачиваться как карта местности с ее опознавательными знаками. Вот он остановился примерно в том месте, где совсем недавно искал несметные сокровища Приората. Из-за них он и попал теперь в серьезную переделку: вряд ли он сможет избежать роковой встречи с наемниками своего дяди. Как только они поймают его и выведают все, что он знает о сокровищах, они тут же по наущению дяди уберут его с дороги к ним как нежелательного свидетеля и соперника. Однако они еще не знали, что он так и не нашел пресловутые богатства деда.
Что же ему помешало это сделать? Так ли все правильно он расшифровал во фрагменте Апокалипсиса? Как можно истолковать два последних колена: Левиина и Иссахарова? Как указание на что? На то, что их заглавные буквы в сочетании дают первые две буквы греческого слова “Litos” – «камень»? Если это так, то о каком камне здесь идет речь?
Последний вопрос заставил Анри оглядеться в том месте лабиринта катакомб, где нужно было остановиться, если он правильно расшифровал манускрипт. Место сокровищ Приората, обозначенное в нем, находилось рядом. Его внимание привлек большой валун, лежащий в стороне от галерейного прохода. Задержав взгляд на нем, он внезапно подумал, что сокровища обязательно должны находиться под ним. Камень был средних размеров, позволяющих человеку сдвинуть его с места. Приложив свои силы, принц сдвинул камень с места и стал разрывать под ним сырую землю голыми руками. Перемазавшись глинистой почвой, он, все же, наконец, наткнулся на твердую поверхность крышки ящика, окованного железом. Окончательно выбившись из сил, принц замер и перевел дух.
Он никак не решался извлечь ящик с сокровищами из ямы под камнем из страха обмануться и ничего там не найти. Но еще больший страх быть застигнутым врасплох наемными убийцами, ради которых он в таком случае по иронии судьбы обнаружил сокровища, заставил его завершить неотложное дело. Ящик оказался довольно тяжелым. Подняв его из ямы и поставив на землю, принц сбил увесистым камнем замок с ящика. Когда он открыл крышку ящика, то закрыл от ослепительного блеска бриллиантов глаза. Прямо над головой принца между камнями свода лабиринта находилась щель, в которую тонким ручейком вливался солнечный свет. Но нет, к сожалению, это был не блеск бриллиантом, а только игра света в просвете, которую он принял за отражение сокровищ в тайном ящике.
И вот теперь, опять вспомнив о былой иллюзии, он пережил то же самое чувство горького сожаления об утраченных, украденных кем-то его родовых сокровищах. И все же, где и у кого они сейчас? Кто радуется их обладанию? Такой вопрос был, как нельзя, кстати, ведь он стеснен в средствах и остро нуждается в сокровищах.
«Правда, - вслух подумал принц, - почему я считаю чужие сокровища своими, если они принадлежат Приорату»?
Неужели он вор? Нет, конечно. Но тогда зачем он переживает о потере? Вероятно, сокровища уже давно снова вернулись Приорату, а ватага убийц, подосланных к нему была направлена не самим Приоратом, а хотя бы той же камеристкой матери принца, которая не ведала того, что сокровищ уже нет ни в замке, ни в катакомбах, в чем он удостоверился сам.
И, вообще, зачем он увлекся этой сомнительной идеей поиска сокровищ? Неужели он какой-то искатель приключений, одним словом, авантюрист? Вроде Индианы Джонса, добавлю от себя, благородный читатель. Слава Богу, что во времена принца не было Голливуда – этой «фабрики иллюзий».
Есть много в жизни интересных и полезных занятий, весьма далеких от авантюризма. Да, у него, принца не из сказки, а из реальной жизни, кошелек не всегда полон золотых монет. Но он все же не нищий, а принц. Тем не менее ему следует чем-то заняться. Может быть, поступить на военную службу королю? Но он не в пример своим предкам не торопился показывать свою верность Людовику XIII. Принц задумался.
Глава вторая. Выбор
Пришла пора выбирать. Для этого он и приехал в свое родовое гнездо. Но что выбирать? Нет, вопрос был не верно поставлен. Не что следовало выбрать, а кого? Так кого? Речь шла не о невесте, которую ему прочили в жены, - Луизе де Суассон из дома Конде. Он едва знал ее. Она была мила и где-то ему даже понравилась. Интересно, где, точнее, чем, она понравилась ему? Речь шла о нем самом. Кем ему стать? Военным? Нет. В последнее время он пристрастился к ученым занятиям и увлекся сочинением писем и философией. Благо, пример ему подал Мишель Монтень. Принцу импонировал скептический тон этого писателя и сама форма изложения им своих мыслей в форме опытов наблюдения за человеческими нравами. Но содержание опытов Монтеня не удовлетворяло Генриха. Ему претило явное противоречие между заверениями Монтенем читателя, что у него слабая память, и тем, что он на каждой странице обильно цитирует всех, кого не лень. В результате его собственные мысли тонут в пучине чужих измышлений так называемых «классиков». У Генриха де Лонгвиля совершенно не было никакого пиетета перед ними. Он страшно
