Превратности судьбы

не расстраивать самих себя тем, что все люди рано или поздно обращаются в прах, из которого нас создал Господь?
        - Как мрачно вы говорите, - вырвалось со свистом из груди собеседницы принца.
        - Я думаю, Луиза, что смерть не менее важное событие в жизни человека, нежели его рождение. Может быть, оно еще важнее для него, ибо рождение он никак не осознает, а вот смерть вызывает у него «темные мысли» о том, там, на том свете нет жизни или даже если она есть, то горше всего того, что было здесь.
        - Прошу вас, принц, не пугайте меня. Я и так уже напугана печальным сном.
        - Больше не буду вас смущать, Луиза. Но когда я ехал к вам, то хотел вас расспросить о смерти, - так сильно она тревожит мой ум.
        - Вы не находите, принц, что со своей невестой принято говорить о более веселых вещах? - спросила Луиза, наконец, улыбнувшись.
        - Но с кем я буду говорить о том, что занимает мой ум.
        - Вы опять о том же. Принц, прошу вас, пока я ваша невеста больше не говорить о смерти.
        - Хорошо. Но… неужели такие же мысли не приходят вам в голову.
        - Генрих, вы же увлеклись теперь философией. Тот же Эпикур советует нам думать не о смерти, которая если придет к нам, то нас уже не будет. Так зачем же думать о том, с чем мы никогда не встретимся? Лучше думать живым о жизни.
        - Это верно, но другой философ Платон рассуждая о философии, называет ее медленным, неспешным приготовлением к смерти.
        - Выходит, по-вашему, философия настраивает человека на самоубийство, провоцирует на него? – неожиданно для самой себя вскричала Луиза.
        - Луиза, не беспокойтесь. Вы просто неправильно меня поняли. Видимо, я не точно передал мысль Платона. Философия настраивает человека на то, что на этом свете жизнь не заканчивается. Но поэтому следует безропотно встретить свою смерть в мире, для которого мы умираем. Этим смерть и важна, - тем, что она подводит итог нашей жизни в мире.
        - Значит, есть другой мир, если следовать дальше мысли вашего философа?
        - Конечно. Есть другой мир для нас, но не для мира. Для мира он тот же.
        - Мне непонятно. То ли я дура, то ли вы… не так объясняете.
        - То ли я дурак. Остановимся на последнем. Мне трудно высказать то, что я думаю. Кстати, нам легче сказать то, что мы чувствуем, чем то, что мы думаем.
        - Потому что мы чувствуем сердцем, а думаем головой?
        - Вы имеете в виду то, что прежде, чем сказать, мы должны обдумать то, что чувствуем?
        - Можно и так сказать.
        - Хорошо. Видите, Луиза между нами складывается полное понимание в том, что касается жизни и смерти. Это внушает надежду на то, что мы составим хорошую пару.
        - Ваши слова, да Богу в душу.
        - Странное выражение, вы не находите? Разве у Бога есть душа? Душа есть у человека.  У Бога есть дух.
        - Бог и есть сам дух.
        - Ваша правда. Только так говорят, ставя себя на место Бога, то есть, возводя себя в превосходную степень откровения.
        - Я думаю, что то выражение, которое я использовала, имеет значение того, что Бог лучше нас чувствует то, что мы чувствуем, когда говорим. Так он нам сочувствует.
        - Но тогда лучше говорить: «Богу в уши».
        - Можно и так сказать. Но я хотела сказать только то, что вам сочувствую. Хотя добавлю: я вас услышала, услышала то, что вы хотели сказать.
        - И что я хотел сказать? – спросил принц, улыбаясь, и посмотрел прямо в глаза графини.
        Графиня не отвела глаза от глаз принца и сказала в ответ: «Вы так сказали, что меня любите».
        - Или я не права?
        - Что вы, Луиза. Я подумал как раз это.
        - Милый, Генрих. Простите меня, но я просто пошутила.
        - Я вашу шутку оценил. Но я действительно влюбился в вас.
        - И когда?
        - Сегодня, когда вошел в сад и вас увидел. Вы снимали со своих чудесных волос упавший лист.
        - Какая я неряха, - ответила Луиза и в смущении отвела глаза. – Вам нравятся такие девушки, Генрих?
        - Теперь я чувствую, что влюбился в вас намного раньше. Но осознал это только теперь. Мне вы, Луиза, нравитесь, а не такие девушки.
        - Какие же девушки вам нравятся?
        - Вообще-то, мне нравятся женщины, а не девушки. С девушками много возни. Мне нужны отношения, а не условности недотрог.
        - Так, Генрих, вам нравится уже раскрытый бутон?
        - Мне нравится бутон, который сам раскрывается мне навстречу, а не я его раскрываю.
        - Вот как?! И вы думаете, что таким бутоном, который принимает вас за солнце, являюсь я? Вы свет в окошке для меня? Или вы принимаете меня за мошку, летящую на свет?
        - Луиза, я понимаю вас. Вы сердитесь на то, что я не вовремя признался вам в любви.
        - Какой вы всезнайка, принц. Читаете в сердце девушки, как в книге. Не означает ли это, что ваша любовь есть своего рода познание страсти, сродни научным занятиям нынешних механиков?
        - Что вы, Луиза, куда мне до них. Я только хочу узнать вас ближе потому, что вы интересны мне, как женщина и как человек умный и милый.
        - А, если я уду над вами смеяться, вы по-прежнему будете меня любить?
        - Ну, конечно, смех идет вам. От него славно розовеют ваши щечки.
        - Генрих, мне еще никто не говорил, что у меня большие щеки.
        - Луиза, вы все равно не заставите меня вас разлюбить, какой бы злюкой вы не были.
        - Ах, как мило. По-вашему, я не только говорю невпопад и дура с щеками, краснеющими от смущения, так еще и злюка. Ничего себе признание в любви. Так-то вы обо мне думаете, - говорила Луиза, качая головой.
        - Луиза, вы думаете, что я огорчился от ваших слов? Совсем нет. Мне даже стало интересно от того, как сильно вы любите меня. 
        - Знаете, что, Генрих, вам интересно потешаться надо мной? – вскрикнула графиня, сверкнув своими прелестными глазами
        - Тиши, тиши, дорогая дочка! – сказала мама Луизы, графиня Анна де Монтафье, подходя к жениху и невесте. – Здравствуйте, Генрих. Неужели я имела честь стать невольной свидетельницей первой вашей ссоры?
        - Мой поклон, мадам Анна, - сказал принц и низко поклонился своей будущей теще. Милые бранятся – только тешатся.
        - Мама, успокойтесь. Мы не бранимся и не ссоримся. Мы беседуем о жизни и смерти. С этим у нас согласие, а вот относительно признания в любви разногласие.
        - Это почему?
        - Это потому, что принц, видите ли, любит женщин, а не девушек, потому что, оказывается, девушек следует добиваться.
        - Мадам Анна, я не совсем так сказал.
        - Не оправдывайтесь, Генрих. Может быть, я не так сказала, но так поняла вас. Меня не надо добиваться. Я не нуждаюсь в этом. И знаете, я девушка.
        - Милая Луиза, молодой человек знает об этом. Но он сказал, что любит женщин. Он, наверное, имел в виду то, что хочет, чтобы ты была его женой. Я правильно говорю, принц?
        - Конечно, разве плохо признаваться своей невесте в том, что он любит ее как женщину, а не ребенка.
        - Я – не ребенок.
        - Тем более. Я, вообще, не вижу здесь повода для ссоры, - заявила будущая теща, желая сгладить отношения между дочерью и своим будущим зятем.
        Принц почувствовал себя совсем чужим этим людям, этому саду, этому месту. Это не его место. Ну, какой он жених?! Вероятно, мысли Генриха были прямо написаны на его лице.
        Но не прошло и нескольких секунд, как он услышал: «Генрих, извините меня, ради Бога»! Луиза подошла к нему и взяла его за руку. И тут же сразу, как в сказке, почувствовав ее нежную руку в своей, которую она крепко сжала, давая понять, что они крепко связаны и ему уже никак не отвертеться от нее, такой прекрасной и милой, он весь переменился. Луиза, теща, сад снова стали лояльными к его персоне. И поэтому ему ничего не оставалось делать, как почувствовать себя на своем месте. 
        - Знаете, мадам, ваша дочь – страшная девушка. Она просто околдовала меня. Я надеюсь, вы подскажите мне, как отвадить Луизу от желания вить из меня веревки?
        - То же самое я спрашивал в свое время у матери мадам, - поддержал Генриха, усмехаясь и подкручивая свой правый ус, отец Лауры, Шарль де Бурбон, подходя к ним. - Здравствуйте, дорогой племянник. Мы в этом с вами похожи. Имеем дело с потомственными колдуньями.
        - Твои слова, да Богу в уши. Гореть бы нам в аду! – сделала неутешительный вывод мадам и залилась заразительным смехом.         
        Засмеялся и принц, невольно подумав про себя, что две ведьмы, да на его худой котелок - это намного больше, чем он может переварить. Конечно, это большое преувеличение. Но от преуменьшения до преувеличения – один шаг. Не следует недооценивать неполное понимание, которое установилось между Генрихом и Луизой. Это был первый раз, когда между ними пробежала черная кошка. Но он подразумевал возможность второго раза, своего повторения, которое может превратиться в привычку недопонимания и, наконец, стать законом в их человеческих, а не только в животных, половых отношениях.
        Может быть, они не сошлись характерами и были настолько разными людьми, что до конца не понимали друг друга? Но когда люди, даже близкие, как, например, родные, понимают до конца друг друга. Разве сам человек до конца понимает самого себя? Правильно говорят, что «чужая душа – потемки». Но так можно сказать и о своей собственной душе. Но почему? Наверное, потому что душа – это наша вторая, внутренняя половина. Первой, наружной, видимой половиной нас является тело. Искал ли я в ком-то свою вторую половину? Да, я искал, конечно, не с фонарем в солнечный день. Я даже не столько искал, сколько желал найти человека, который мог бы понять меня, именно меня, а не кого-то другого.
        Хорошо было бы найти такого близкого человека в лице женщины, с которой у мужчины может случиться полная физическая и душевная близость. Вот тогда у нас будет полный контакт, будем жить душа в душу, иметь общее как физическое, так и душевное, а, может быть, даже духовное, - что трудно ожидать от женщины, - достояние. Как правило, у нее не хватает силы на все это. Женщина слаба. Но зато она вынослива и может выносить однообразие, одно и то же, лучше мужчины. Конечно, ее, как и мужчину, тянет на сторону; порой соблазн имеет большую власть над ней, чем над мужчиной, - достаточно вспомнить о силе страсти к пороку, - к лжи, к расточительности, к скупости, к зависти, к ненависти, к сексу, к алкоголю, к наркотикам, - в удовлетворении которых она не знает меры, разумного ограничения. Ей трудно одной справиться со своей слабостью. И здесь дает знать ее большая привязанность к привычному образ жизни. Ведь женщина адаптивнее мужчины, лучше него приспосабливается к однообразным обстоятельствам жизни. Эта выживаемость обусловлена той ролью, которую она играет в человеческой жизни как машина рождения новой жизни, как хозяйка домашнего очага. Как правило, она домашнее существо. Именно это ищут мужчины в женщинах и часто одомашниваются ими.
        Генрих тоже искал свою вторую половину. Но ему нужна была не только домашняя женщина, не только женское тело, которое неудержимо влекло его к себе, будило желание, но и женская душа. Однако ему важны были не только чувственность и чувствительность, задушевность любимой, но и ее ум и дух. Нужны ли ум и дух женщины сильному и умному мужчине? Конечно, ему нужна та, с кем он