Превратности судьбы

самого себя, но только ограничишься знакомством с ложными, иллюзорными образами мира и сознания. Не является ли место сознания в мире местом иллюзий?
        Но с кем он мог поговорить об этом, помимо своего будущего читателя? С собственной женой или любовницей? Надо отдать ему должное, однажды он попробовал и заикнулся, было, о своих идеях с ними. Но у жены на уме были одни наряды и желание нравиться всем и прежде всего себе самой, а у другой страсть к интриге. Жена была прямо создана для придворной жизни. И Генриху казалось, что она вышла замуж не столько за него, сколько за высший свет. Она чувствовала себя в нем в качестве фрейлины королевы на своем месте.  Любовнице же нравилось крутить важными мужчинами как куклами, быть кукловодом в юбке. И у нее нередко получалось заставлять их держаться за свою юбку, решая государственные вопросы.
        Оставался еще слуга Феликс, который выполнял роль его верного оруженосца. И что же собственно он думал о своем слуге? Об этом мы с вами, любезный читатель, узнаем у него самого.
        «Он младше меня, но еще более любопытен, чем я. Он просто жаждет познания, восполняя с лихвой свой недостаток ума умом собеседника. Поэтому Феликс послан мне самим небом для общения. В его сознании я обкатываю свои идеи для наблюдения за ними со стороны, чтобы понять, насколько они жизнеспособны в чужом сознании. Феликс стоит в первом ряду и даже на первом месте в списке чужих сознаний.
        Я нуждаюсь в чужом сознании в качестве резонатора своего. В этом смысле наши с Феликсом сознания есть две стороны одной монеты. Мое сознание является лицевой стороной, авансценой сообщения с миром сознания, а сознание Феликса его задником, обратной стороной, изнанкой, которая прячется от пристального взгляда на него. Его сознание мне нужно для контраста. Для Феликса наше сознательное общение, как я думаю (надеюсь, верно думаю), является тем светом знания, на который он выходит из тени сознания. Что же прячет сознание Феликса от моего пристального взора? Не само ли бессознательное, то, что находится на самом крае сознания, его подкладку. Познаваемо ли оно? Изнанка, подкладка сознания, в принципе, познаваема. Так вот, голосом потаенного сознания, которое есть и во мне самом, является мой «товарищ по сознанию». Он слуга не меня, - лично для себя в качестве лакея я могу найти любого другого человека из поместья, - но моего сознания, моего ума. И в этом качестве он идеальный собеседник и читатель. Для чего мы говорим и пишем? Для людей своего круга. Но моим кругом в данном случае я считаю не круг себе подобных господ, не круг званных друзей, от которых мне нет никакого толка. Зачем мне они? Кто они для меня? Приятели только. С ними приятно провести время за столом и на прогулке. На светских раутах мне приятно скучать в одиночестве. Поэтому есть спутники и спутницы для приятного времяпровождения. Но есть и неприятные особы, с которыми я вынужден с силу своего родового положения проводить необходимое время в высшем обществе при дворе.
        Душой я отдыхаю в кругу своей семьи да в общении со своим верным оруженосцем. Он есть своего рода мой собрат по мысли и перу, мое доверенное лицо в мире сознания. Конечно, он не является моим вторым Я. Но Феликс служит в качестве камертона его присутствия. Вероятно, в этом сказывается мой феодальный предрассудок, который напоминает мне о том, что не самостоятелен не только мой слуга, но и я сам, если нуждаюсь в нем, чтобы на правах господина присутствовать в своем сознании. Вероятно, таким отвлеченным образом я уверяю себя в своем феодальном праве быть господином. Наверное, в будущем веке это станет общим местом критики слуг своих господ. И вот тогда господа и слуги поменяются местами. Кто был ничем, тот станет всем в собственных глазах. Но до такого с ног на голову положения еще далеко, поэтому опасение по его поводу преждевременно. Пока что такие, как я, находятся в удобном и приятном положении. Вот и все выгоды его. У меня есть полная карета свободного времени, правда, если не считать, не принимать в расчет тягостный необходимости присутствовать при дворе и участвовать в светской жизни родного королевства, к которому я имею честь принадлежать.
        В мире идей, в котором я обитаю собственным сознанием, нет ни слуг, ни господ, или все, кто в нем обитает сознательно, есть слуги идей, являющихся в сознании господами, велениями наших мыслей и чувств. Глупо мне, человеку, претендовать на роль идеи. Но еще есть, как и прежде были, такие глупцы, которые мнят себя господами дум всех прочих людей. Дай бог, чтобы я был в шаге от таких не вполне умных людей. От него меня спасает Феликс. Как только я поговорю с ним, так меня сразу же охлаждает осознание того, что мы на равных присутствуем в мире сознания. То, что он играет в нем служебную роль, остается на его совести. Это его личный выбор, возможно продиктованный тем, что ему не хватает силы ума для того, чтобы быть самостоятельным, быть господином собственного сознания. Возможно тому виной гигантская сила сопротивления традиции полагать, что нет равенства не только на земле, но и выше, на небе, на котором мы все рабы Господа. Возможно, это предрассудок, идол, которому мы вместо бога служим. Он – наш бог. С кем я могу быть так откровенен, если не с самим собой? Может быть, еще только с богом. Ни с Феликсом, ни с Луизой, а тем более с Марией, я не мог быть так откровенен».
        Столь длинный монолог принца нам понадобился для того, чтобы непосредственно от первого лица познакомиться с тем, о чем размышляет наш герой, оставаясь наедине с самим собой. Что ж, возьмите самих себя, и вам порой бывает необходимо побыть наедине для того, чтобы лучше познакомиться с, казалось бы, давно знакомым господином в своем лице. Размышления принца навели меня самого как автора на размышления о том, зачем, вообще, мы маркируем свои отношения в мысли в категориях господина и слуги? Неужели так сильны пережитки старины или наше сознание есть лишь зерцало мира, в котором мы живем и процветаем, пахнем. Неужели оно есть своего рода запах нашего телесного существования? Этим запахом, своим сознанием одних людей мы привлекаем к своей особе, а других людей отпугиваем от себя.     
        Не проще ли полагать других людей себе подобными? Так легче устанавливать контакт и достигать взаимного понимания. Все дело в том, что немногие из нас готовы признавать в других людях цель, а не средство своего существования. Логичнее полгать только себя целью собственного существования, чем другого субъекта. Удобнее его использовать как средство, не как субъект, а как объект, для достижения своей цели, тем более, если эта цель ты сам.                 
        Нужны ли нам с вами, любезный читатель, такие тривиальности? Не следует ли для ясности затруднить себе задачу. Вот, например, взять ту же притча, ту же сказку, миф об Адама и Еве? Кто реально их сделал людьми: Бог или дьявол? Да. Бог сотворил Адама из праха, а потом он сотворил уже из Адама его подругу Еву. Резонно спросить: Почему? Потому что Адам был один в эдемском саду. Почему же он был один в земном раю? Потому что был не рожден богом из самого бога как дух от духа в качестве ангела, коих много, а сотворен из праха. В этом смысле Адам способен творить из себя, а Ева способна рожать от Адама. Адам подобен богу, что творит из себя.
        Но при этом он не является духом. Он нуждается при творении в помощи бога, в его вдохновении как духа. В этом смысле он есть творческий образ бога. Символом его образности, что он творит в отражении, в рефлексии (спекулятивно) является душа как превращенная форма воплощения духа в материальном теле. Посредством своего тела человек существует в мире творения. Телом он сообщается с Евой. Средством сообщения человека с миром является язык. Язык служит средством реализации воображения человека как образа творца в представлении и мысли, которые он непосредственно чувствует и переживает как свои состояния сознания. Реализация образов осуществляется человеком в труде.
        В этом смысле человек есть деятельное существо. Мерой его деяния становится разумное решение, умственное воление. Человек ведает, что творит, если обдумывает, осмысливает это, знает его толк, его смысл, то есть, знает ради чего он делает это. Человек - это такое существо, которое ставит перед собой цель и ищет пути и средства для ее достижения. Иначе говоря, деятельность человека носит сознательный, а не бессознательным, разумный, а не инстинктивный, как у животного, характер.
        Человек существует как вещь, питается и растет как растение и желает, чувствует, как животное, но он разумеет не как, а сам. Поэтому он есть разумное существо. Правда, желает он как животное. Без желания человек не может жить. Перед ним стоит задача не просто принять желание как данность, но преобразовать его, превратить в разумное творение, облагородить его и самого себя на деле. Человек символизирует свое желание, проговаривает его и делает понятным, осознает, узнает его мыслью в слове. И уже посредством слова стремится к его осуществлению в той реальности, которую представляет собой в себе и для себя.
        Каким образом у Евы и Адама появилось желание познания добра и зла, если они жили желанием одной жизни? Можно ли жить, не занимаясь познанием? Конечно, можно, живя чисто животное жизнью. Хорошо. Но предполагает ли познание вообще познание добра и зла? Разумеется, если трактовать (толковать) расширительно оные добро и зло. Что сочинитель мифа об Адаме и Еве имел в виду, рассказывая историю об изначальном соблазне человека? Ещё интереснее знать то, почему богу пришла в голову (кстати, есть ли она у него?) идея творения вообще и в частности человека, и почему он не ограничился творением мира духов из себя?
        Как вам, уважаемый читатель, не трудно мне, как сочинителю, поверить на слово, но признаюсь в том, что порой возникает желание оставить нашего героя, каким бы интересным он ни был, и поговорить с вами о том, что меня волнует. Волнует же меня как раз то, о чем я теперь пишу, - само познание. В познании же не может не трогать любого мыслящего человека вопрос о добре и зле, а также о том, что находится , нет, не помимо их, но по ту сторону того и другого. Что же означает это «по ту сторону»? Это потустороннее для добра и зла, им трансцендентное? Или то, в чем между ними нет различия? Интересно мог ли задаться таким вопросом принц Генрих как совопросник XVII века, если полагаться на такое общее место во мнении, что им, этим философским вопросом, первым задался Ницше, который жил намного позже нашего героя, позже на целых два века «с гаком»? Вопрос, конечно, интересный, но не менее интересный ответ, если мы подумаем о том, что в истории повторяется, как если бы передается и то, то случается наедине. Потому принц вполне мог подумать об этом задолго до того, как это легкой руки философа Фридриха осмысленно стало известно всем культурным людям. Ведь всем умным людям известно, что если что-то им пришло в голову, то оно уже приходило в голову таким же умным людям. Это трюизм умного человека. Как раз трюизмы напоминают ему о том, что он умный, если вызывают у него такую тираду: