05.08.1982. Вопрос на исходе лета
День был жарким и долгим. Слишком жарким для ленинградского августа. И чересчур долгим для пятых суток отпуска. Правда, отдыхом, августовские дни значились только на бумаге. На самом деле, ни один следователь, ни один оперативник не дернулся с места. Кем-то, очень высоко, было сказано – сидеть и ни ногой! Произнесено незначительно, по-дружески. Как-то даже не очень серьезно. Но чем ниже опускались сказанные между делом слова, тем тяжелее становилась каждая буква. В итоге, где-то там надрывались авиатурбины, и поднятая по тревоге дивизия ВДВ переукладывала парашюты и получала боевые патроны.
В самолетах просидели три часа. Двигателя ревели на холостых и беседовать было невозможно. Раз в час личный состав гоняли в сортир. На всю дивизию приходилось две мысли. Первая отчаянная, горячая: куда? Вторая ледяная, застывшая айсбергом: неужто, снова, Афган? Врагов – сколько хочешь, на выбор. В Уганде революция, в Никарагуа военное положение, в Зимбабве президента погнали, в Бангладеш и Гватемале по путчу на душу населения. На другом краю, земли сцепились британцы и аргентинцы за Фолкленды. И ведь ничего не понятно, кто кому там враг, а кто друг. Республика Чад так чадит, что в копоти вся Африка. Прогрессивные иранские друзья, по-соседски, залезли в Ирак. И вечногорячий Израиль…
Кто-то, перекрикивая шум турбин, кричит:
– Польша! В Польшу летим! Уже переводчиков привезли!
Выдохнуло и отпустило. Главное – не Афган, а там хоть Польша, хоть две Польши. Пшебздяков нормально пригнуть. Болек и Лелек – бойцы еще те.
Под утро опомнилась тишина. Моторы смолкли и только выжатый усталостью звук шагов шуршал по бетону. Наверху переиграли. В Москве, в Брюсселе, в Гданьске или еще где. В семьдесят девятом все было так же. Почти так же. Ночью по тревоге погрузились, с полчаса жгли керосин на полосе, а потом взлетели и прямиком на Кабул. Никто тогда не передумал. И не переиграл.
Август восемьдесят второго. Каждый, из возвращавшихся в казарму бойцов, задавал никому один вопрос: что пошло не так? Тогда и сегодня?
1981. Семейная жизнь Леонида Края
На Литейном не были слышны ревущие моторы. И стрельба с иракской границы сюда не доносилась. Вот видно отсюда было далеко. Народная мудрость гласила, что из окон некоторых «высоких» кабинетов открывался прекрасный вид на Магадан и Нагаевскую бухту. Следователь по особо важным делам Леонид Край, согласно служебному положению, мог наблюдать не только столицу Колымы, но и Берингов пролив, включительно. Однако, молодому следователю, этот ландшафт был не интересен. Судьбы людей, попавших в его цепкие лапы, не сильно волновали его. В рабочие обязанности следователя не входило ни наказание, ни исправление правонарушителей. Леонид не испытывал никаких чувств к объектам своей дедукции. Ни гнева, ни сочувствия. Ни превосходства, ни презрения. Он блестяще проделывал свою часть оперативно-розыскных мероприятий, а финал равнодушно оставлял правосудию.
К слову сказать, концовки ему никогда не удавались. Все любовные истории заканчивались из рук вон скверно. Слезами, абортами, проклятиями, депрессией и неудачной попыткой суицида. Лишь одна из многих, пройдя все тяжкие, почему-то осталась жить в его квартире. Дочь генерала внутренних войск Заделко, решила спасти Леонида, хотя бы ценой собственной жизни. Если бы она хоть немного была знакома со своим потенциальным супругом, она сразу бы поняла – спасать его совсем не от чего. За него надо было доделать одно небольшое дело – одеть ему на палец золотое кольцо. И можно перевозить мебель, да клеить обои в детской. Но она не догадывалась, и папа не догадывался. Дело застопорилось. Генерал Заделко три раза записывал семейную пару в ЗАГС на удобные числа. Не работало.
Год назад, в штатное время, на свет появился симпатичный мальчик. Следователь Край был совсем не против, чтобы женщина, живущая у него в квартире, рожала детей. Но концовка опять подвела его. Пока дочь генерала ходила беременная, он проявлял искреннюю заботу. Трудно соседке, чего ж не помочь? Встретил из роддома, подержал на руках тихонько сопящий сверток, умилился и загрустил. Осторожно положил сына на диван и уехал в командировку на месяц.
Вернулся через полгода. Загорелый, похудевший, с походкой совсем не городской. Городские так не ходят. Левая бровь криво переломлена, сбитая с места неровно зажившим шрамом. Тусклой злой искоркой в глазах светилось уверенное знание, что все вокруг совсем не то, чем кажется.
С вокзала домой. Дома то ли митинг, то ли засада. Торжественным построением встречают генерал с дочерью и внуком. Младенец молчит исключительно из уважения. Стол ломится от непознанных продуктов. Капитан, в тусклых полевых погонах, отдал честь старшему по званию, в домашних золотых генеральских. Молча сел во главе стола, наполнил граненый. Встал по стойке смирно, стакан в руке, а взгляд за сотни километров отсюда.
Генерал потерялся. Шутить начал, тост грузинский вспоминать, в колоритных деталях. Леонид отсутствовал, но отсутствовал вежливо. Дослушал пышную речь и отрывисто уронил:
– Простите, Андрей Андреевич, но «смерть» по-грузински «сихвидили» – и одним движением перелил крепкую в организм. Рефлекс затребовал кусок черного хлеба с колбасой. В колбасе было отказано.
– Андрей Андреевич, простите, но у вас мало времени!
– У меня? У меня мало времени? Ты бы закусывал, капитан… а то несешь хрень!..
– Прошу десять минут строго конфиденциальной беседы! – щелкнул каблуками загорелый следователь.
– Дочь, сходи, картошечку потыкай вилочкой, – недовольно поморщился генерал, обутый в войлочные шлепанцы. Хозяйка досадливо дернула плечиком и хотела ответить. Ударилась о взгляд Леонида и забыла все, нужные для ответа, слова.
Капитан расстегнул воротник и вытащил пачку бумаг в пол-листа. Почерк был очень мелок, а чертежи и схемы непонятны.
– Сразу ставлю в известность. Документы не для общественности. Только для вашего личного пользования. Попадутся мне еще раз -- головой присягну на том, что в руках не держал, и вижу их впервые. А теперь внимание, – и голос капитана стал собственной тенью. Минут десять Андрей Андреевич слушал. Потом накапал валерьянки прямо в водку, и проглотил, не закусывая.
– Все это – правда?
– Хуже. Действительность. И времени у вас, в самом деле, мало. Если сегодня не перекрыть им всем кислород, завтра тут будет Чад, Зимбабве и Уганда одновременно.
1981. Нужное историческое отступление
В восемьдесят первом всего хватало. Времени, сил, принципиальности, решимости, жестокости. Всего было до краев, кроме вакантных коек в камерах. В Крестах было введено особое положение. Смена постов и караулов, каждый день, в другое время. Охрана день и ночь держит на мушке предварительно задержанных, находясь, при этом, под прицелом другой охраны, предварительно заряженных. В хате на четверых ожидало своей участи шестнадцать, а то и двадцать человек. Офицеры допросной команды легко узнавались по красным от бессонных ночей глазам и небритым подбородкам.
Подозреваемые держались недолго. Кто-то что-то спутал, забыл или некстати вспомнил. Протоколы стали похожи на неопубликованные романы, в духе модных антиутопий. От честных надежд у матерых сыскарей перехватывало дыхание и мутнел взор. Неужели, вот так, прямо сейчас?! Даже водки не хотелось, ни до, ни после. Следователи фиксировали признания, за которые можно было сажать сразу, не дожидаясь доказательств. Только за одну идею. В Москве слушали пленки и понимали, что расстреливать придется не только тех, кто рассказывал, но и тех, кто записывал.
На шестьдесят пятом году великого эксперимента стало ясно, что суммы нелегальных гешефтов и поголовье деловых людей, изменили качественно то, что строили под видом социализма. Это уже был не социализм. Внутри одной страны выросла другая. Деловая и при деньгах. Когда в теневые финансовые схемы негласно были включены ресурсы государственных фондов, а правоохранительные структуры, наоборот, стали получать премиальные, не отраженные в расчетных листках, утопический театр можно было закрывать и распускать творческий коллектив по домам. С извинениями перед публикой.
В январе 1982 стреляет себе в голову заместитель председателя КГБ Цвигун и ему становится все равно. Через неделю у секретаря ЦК КПСС Суслова отказывает залитый кровью мозг и ему становится все равно. 23 марта 1982 года в Ташкенте Брежнев осматривает корпуса авиазавода. Рабочие желают получше разглядеть августейшего гостя, карабкаются на технические мостки, выше и выше. Конструкция теряет равновесие и на генсека обрушивается толпа работяг. Венчает смертоубийство несколько стальных балок. Генсек получает перелом ключицы, перелом пяти ребер, кровоизлияние в печень. Пятикратному герою, опять же, становится все равно. Остаток дней Леонид Ильич проведет в густом морфиновом мареве.
Поезд катится все медленнее, сообщая пассажирам некоторое чувство покоя и комфорта. Мягче. Медленнее. Мягче. Медленнее. Кабина пуста. Давление ноль. Мягче. Медленнее. Все равно. Медленнее. Мягче. Всем все равно.
После смерти правой руки хозяина КГБ, в Крестах снова стали чалиться по одному на шконке. Аншлаг иссяк. Контингент вернулся старый, проверенный, политически безвкусный. Кучера, актрисы и проститутки одинаково служат любой власти. Праздничные же гости исчезли с экрана радаров молниеносно. Одни успокоились, отдышавшись в Рованиеми или Киттиля. Другие, не желая хоронить себя за Полярным кругом, разместились в больших городах – Лондон, Париж, Гамбург. Надеялись на многолюдность столичную. Нашли и тех, и этих. В лучшем случае – новоиспеченный внештатный сотрудник, после хорошего гудежа, находил в кармане копию контракта о сотрудничестве с комитетом и с десяток унций того, чего не надо. Бонусом. Ну, а в худшем варианте, абсолютно то же самое находил в кармане мертвеца, проходивший мимо офицер местной полиции. Не ниже майора. В конце концов, надо же уважать свой труд!
1981. Андрей Андреевич Заделко на сломе времен
Генерал Заделко на всем ходу спрыгнул с локомотива истории. Ловко и продуманно. Не задавая и не дожидаясь вопросов, через час после смерти Цвигуна, он передал дела своему заместителю. Нырнул солдатиком, нырнул глубоко-глубоко, с инфарктом на больничную койку. Все знали, что с инфарктом. Никто не знал, в какой он больнице. Сколько раз его пытались арестовать, знает только сам Андрей Андреевич. Но, как-то все, не с руки – то палата не та, то карантин по холере, то вчера выписали, то больницы такой в Питере отродясь не видали. И каждый раз начальнику опергруппы на приватный счет переводом доля малая. Копия квитанции с подписью – через улицу, в комитет. Когда рвали погоны с начоперотда, стало ясно, почему генерала в отставке беспокоить не следует. Умели делать дела специалисты старой школы.
Вынырнул генерал, с дочерью и внуком, недалеко от финской границы. Бревенчатый дом с узкими окнами, сауна, теплый гараж. Старая школьная вставочка и немного черной туши превратили генерала Заделко в пенсионера Заделкова. Ушлый пенсионер растворился в лесах карельского перешейка вместе с незамужней дочерью, соответственно,
