По существу говоря, ни мушкетёры, ни их форма Петру не нравились, и те, кто с ними ассоциировался, тоже. И так как лейтенантом из французской четверки королевских сорвиголов был только один, то своего визави Пётр окрестил д’Артаньяном. Он быстро глянул на него – шевалье что-то быстро писал, неуклюже нанося царапины на плотную светло-коричневую бумагу и стараясь (видимо по школьной привычке) прикрыть от него текст другой рукой.
После основательных расспросов, утомившегося Петра накормили какими-то странными фруктами, но он настолько устал, что обыкновенно сопровождавшее его любопытство уснуло раньше, чем он насытился. Вслед за ним задремал было и Пётр, но поспать ему не дали, подняв на ноги и, приставив к нему сопровождение, состоявшее из двух квёлых недовольных всем на свете, пахнувших потом и какими-то специями, рядовых, вывели и куда-то повезли.
На многочисленные его вопросы – куда и зачем, ответом было только лаконичное пояснение и чувствительный тычок в плечо странным, но явно огнестрельным приспособлением с длинным прикладом, очевидно, для острастки и во избежание последующих вопросов:
– В столицу. – На чём Пётр решил сделаться фаталистом и, умолкнув, снова задремал, справедливо полагая, что силы ему ещё пригодятся. Значит, д’Артаньян прикрывал от него рукой сопроводиловку, ни капли не поверив в то, что он не умеет читать здешнее царапописьмо. Этот мир, не успев стать привычным, уже стал приедаться. Он мне уже надоел. Есть такие миры, которые надоедают необычайно быстро.
Наконец-то 2.
С усилием разлепив глаза, Пётр подумал, что сон всё ещё продолжается, как порой действительно бывает в сновидениях. И увидел он град на холме, не очень-то, впрочем, сияющий, но всё же, посреди зелёных садов, вперемежку с белыми невысокими домами; и возвышавшиеся над ним невдалеке три пирамиды, и совсем рядом, буквально в полукилометре, каменную раскрашенную в яркие цвета, кошачью морду затаившегося Сфинкса. Он никогда не был в Египте, но столько раз видел изображения этих достопримечательностей, что сомнения (если они вообще бы вдруг возникли) испарились. Но где же пустыня? Арабы, верхом на верблюдах? И кто позволил так размалевать Сфинкса? Он потряс головой, пытаясь вытрясти из неё пирамиды, город, утопающий в зелени, и всех кошачьих, но уже понимал, что не сможет.
Сон стал реальностью. Петра внезапно поразила мысль: неужели это они всё это построили? Присмотревшись, он обнаружил, что пирамиды были покрыты чем-то блестящим, словно молочной эмалью с синеватыми разводами, и напомнили ему когда-то виденные Альпы (кстати, странно, Пётр никогда не понимал: зачем альпинисты лезут в горы – неужели их настолько одолевает мизантропия, что они не против избавиться даже от самих себя?) Пирамиды выглядели значительно помпезнее, новее и целее, чем на всех виденных фотографиях. Может их отреставрировали? - Подумал он. Нет, объяснение было только одно – они на самом деле были новыми. Пётр был в далёком прошлом, и даже более далёком, чем утверждали в один голос все учёные его родного времени и его родного (хоть он был и крайне зол на них теперь) вида. Могли бы и накинуть, на всякий случай, несколько различных гипотез, или, по крайней мере, не утверждать свою с такой высоколобой уверенностью.
Тем временем, открыточный вид исчез и, подъехав к какому-то дому, он и его куцее, уже скисшее окончательно сопровождение, вышли из машины и направились вглубь наполненного тьмой подъезда.
Потом Петра вновь накормили – на этот раз чем-то, напоминающим горький шоколад. Недовольно пережёвывая его, он пришёл к выводу, что горький – это, на самом деле, молочный шоколад, из которого дементоры высосали всю радость. Невкусная еда не позволяла наслаждаться ей, а потому давала возможность и время подумать, собраться с мыслями, точнее, собрать все имевшиеся и пытающиеся ускользнуть мысли за их призрачные хвосты воедино, и обдумать. Но мысли собираться и, тем более обдумываться, упрямо не желали.
Означало ли всё окружающее, что знаменитые пирамиды и невозмутимого Сфинкса построили не люди? По всей видимости, да. Поклонение древних египтян кошкам казалось теперь совершенно понятным. Но куда и почему исчез весь кошачий народ? Может потому что это место стало пустыней, много лет спустя? Или наоборот, оно стало таким из-за того, что они исчезли? Слишком много вопросов. Да и важны ли сейчас ответы?
И вообще, вот как его занесло именно сюда – не на улицу Флёрю, 27, во время прекрасной вспышки nova авангарда «потерянного поколения», не на столичный fire performance императора Нерона, и даже не на постановку «Моего американского кузена» и борьбы с тиранами в театр Форда, а сюда – к этим Felidae sapiens?! Или как там правильно, Felidae similia или Parafelidae? Впрочем, это несущественно (обо всех перечисленных местах, событиях и названиях Пётр представления не имел, но мог бы, если бы читал больше, как, вероятно, делаете вы, и посему досадовал об упущенных возможных местах своего появления, конечно, весьма искренне, хотя и не столь просвещенно).
Он думал на столь отвлечённые темы, потому что отгадывать своё ближайшее будущее смысла не имело никакого, стоит признать, однако, что в местных реалиях он ориентировался весьма неважно, осознавая лишь, что повезли его, видимо, как вероятного шпиона и соглядатая к особистам, на предмет подтверждения или опровержения (что вряд ли, зная их репутацию) этой вероятности. Но так как ничего нового он сообщить им не мог, то решил об этом и не думать (называя это про себя на казалось бы японский манер теорией Тоямы-Токанавы, и понимая, что если уже не задалось, то нужно просто ждать полуоборота Фортуны)… М-даа, ну и международная обстановочка здесь, ну и интернациональные отношеньица – так и веет безусловным доверием.
- Вы что-то почувствовали, увидели, услышали при этом перемещении? – Сотрудник контрразведовательного ведомства был невзрачный и незапоминающийся, с тусклыми глазами и слабосильным, таким же невыразительным, как и всё в нём и вокруг него, голосом. По безличности, он мог дать Петру много очков вперёд, более того – он был просто из другой лиги. Словом, серость. Очевидно, инструкции по проведению допросов писались под копирку для всех учреждений такого характера. Хотя какой уж там характер, сплошная казёнщина. Неужели эти ведомства несли в себе скрытую печать единоначалия?
Пётр был настроен спокойно, но решительно. Отвечал обстоятельно и, по возможности, весомо. Это производило впечатление. Какое – непонятно, но производило.
Вдруг тяжёлая скрипучая дверь широко распахнулась (а не боязливо приотворилась, как в шаблонных голливудских триллерах) и шаркающей кавалеристской походкой проколбасил на кривых ногах к столу, некто самоуверенный и дорого задрапированный во что-то ложноскромное, без знаков различия, с безразличным выражением, при виде которого (безусловно, внушительном), сидевший сотрудник резко встал и вытянулся, испуганно, в тревожном, но почтительном ожидании воззрясь на вошедшего – наверняка не ниже, чем генерала от кавалерии (роста в нём было, к слову значительно меньше, чем самоуверенности). Может ли быть у особистов своя кавалерия? Что-то такое мельтешило на горизонте давно поблекших школьных знаний, но Петр не мог припомнить, как ни старался, зачем она им вообще сдалась? Подскочивший сотрудник постарался придать себе «вид лихой и придурковатый», как (Пётр был в этом почему-то уверен) следовало по инструкции. По всем подобным инструкциям, всех времён и государств. Начальство традиционно благорасположено к глупым, но верным служакам, и неверным неглупым холуям (устаревшее, конечно, слово, но отнюдь не понятие. Да, да «отнюдь» - тоже позапрошлый век, и, казалось бы, должно резать слух, ан нет). Оно (начальство), игнорируя проглотившего кол сотрудника ведомства (теперь заложившего руки за спину и предусмотрительно придерживающего место его выхода из организма), уставилось на не посчитавшего необходимостью подняться при его (начальства) явлении, Петра. Ну не любил он начальство, пусть даже чужое, и подпрыгивать при нём не собирался. Может, это было опрометчивым поведением, но зато от сердца. И по сердцу самому Петру, хотя и мало кому ещё.
Начальство же, отчаявшись поднять Петра взглядом, гаркнуло что-то нечленораздельное, но как оказалось, не ему, а сотруднику, поспешившему немедленно ретироваться, не разбирая дороги, и с разбега налетевшему на дверной косяк, испуганно и больно шарахнувшемуся в противоположный, и вылетевшему после такого чувствительного рикошета за пределы видимости. Вздох облегчения, долетевший из коридора, свидетельствовал об удовольствии исполнения приказа об устранении из действия на главной сцене, так как самоустранения (хоть и был офицером) он позволить себе не мог, в силу сложившейся ситуации (позволим себе выразиться здесь в стиле, избираемом подобными людьми для составления таких же содержательных и осмысленных документов).
- Меня зовут Ндого. – Недовольно буркнул новоприбывший, основательно усаживаясь напротив. – Знаете меня?
Вопрос скорее был самонадеянным утверждением и уж, во всяком случае, для Петра – риторическим, потому как спрашивающий предпочёл ответить на него сам, всё же не доверяя эрудиции своего визави:
- Как глава фракции «Свободная Родина», и как глава Комитета Парламента по вопросам национальной безопасности и обороне, я не намерен тратить ни времени, ни лишних слов, и перейти к делу, потому что мои избиратели ждут от меня именно этого – минимума слов при максимуме деятельности. Я пользуюсь их доверием только потому, что всегда предпочитаю действовать – жёстко, конкретно, решительно, без проволочек и политических реверансов, без нелепой подковёрной возни за власть, в её пыльных коридорах, сумеречных кулуарах и мутных водах. Я человек дела, поэтому предпочитаю всё говорить напрямую, смотря в глаза, как своим сторонникам, так и своим оппонентам, несмотря на любую критику или похвалу, а также их отсутствие. Мне не нужно одобрение, согласование или снисходительное принятие, поскольку мы с соратниками едины в своей позиции по всем имеющимся вопросам, как стратегическим, так и… Впрочем, о чём это я? Да! Я и мои друзья по партии пользуемся непререкаемым авторитетом, как в гражданских органах власти, так и в силовых ведомствах, и мы
