Переместившийся субъект,.. ну, пусть и не субъект, а совсем даже напротив – Пётр, чувствовал себя несчастным, беспомощным и сбитым с толку. Но имея от предков природу любопытствующую, сообразил, что такого с ним прежде не приключалось и, что в обозримом настоящем ему ничего не угрожает. Проснувшись, задремавшая было исследовательская жилка, быстро всё взяла в свои фигуральные руки, и погнала Петра к слабо различимым контурам каких-то строений, располагавшихся в нескольких сотнях метров. За спиной, насколько хватало глаз, оставалась пустыня.
В некоторых ситуациях лучше постоять и подумать куда идти, прежде чем пойдёшь, иначе в процессе пути можно осознать, что идёшь не туда, куда бы следовало, а совершенно наоборот, и тогда приходится останавливаться и думать, и снова идти, но уже туда, куда нужно. Вся эта лишняя ходьба не воодушевляла. Поэтому Пётр взял себе за правило всегда следовать правилам, подобным этому. Но, в данном случае, выбора направления у него, очевидно, не было, и перед ним встала дилемма – нужно ли сейчас останавливаться и думать о том куда идти, если вариант (во всяком случае, разумный) – куда, собственно, идти, был только один? По правилам, вроде бы, следовало. И Пётр постоял, и подумал, что иногда, чтобы не отступать от правил, нужно изменить правила. Итак, отбросив сомнения и не отступив от правил, чему был, признаться, крайне рад, он, бодрой прихрамывающей походкой, решительно двинулся вперёд, навстречу единственно возможному, но тщательно обдуманному правильному варианту. Сам ли он задумал воплотить в жизнь именно его или вседержитель выбрал очередной неисповедимый путь, было не ясно, как и не важно – кто-то из них уж точно был решительным (а может статься, что и оба).
Вскоре он понял, почему ещё иногда необходимо делать паузу (а посидеть на дорожку было не на чем) перед первым шагом на дорогу, пусть и не в тысячу ли длиной, но всё же весьма важную, поскольку непременно и не откладывая, буквально не сходя с места, захотелось ему справить небольшую нужду.
Остановившись (благо никуда возвращаться было не нужно, как и думать), он не спеша сделал всё, что было нужно, исключительно левой рукой, так как умывальника поблизости не было, а вероятность того, что придётся представляться аборигенам и жать им при этом руки, была. Он надеялся, что здесь, как и у него на родине, принято пожимать правую руку, пусть даже кто-то и был левшой. Проще говоря, он верил во всемирный диктат правшей, так как сам являлся именно им, и об аморальности притеснения левоориентированных меньшинств он думать не желал. Он ждал солидарности в этом вопросе и от обитателей этих мест, если, конечно, такого рода физические контакты вообще практиковались здесь. Непродолжительное соединение с потрясанием концов верхних конечностей их обладателей, со стороны, наверное, показалось бы странным для представителей других видов – наших соседей по планете, не будь в нём заложено дружеского расположения, такого же, как, например, во взаимном обнюхивании собак. И Пётр твёрдо был намерен выказать это дружеское расположение любому встреченному представителю своего или сходного с ним вида предусмотрительно неосквернённой правой рукой (обнюхивать ему никого не хотелось). Справедливости ради стоило бы упомянуть, что далеко не все представители вида homo sapiens используют такой вариант приветствия сородичей, как, например, трущиеся носами маори, и пуститься в многословное повествование о возможностях, но не хочется.
Видимо только от того, что занят Пётр был столь прозаическим повседневным делом, не требовавшим участия интеллекта (кроме простейшего расчёта гидравлического давления и баллистической траектории, дабы не осквернить ещё и туфли), думалось ему о некоторых странностях родного языка, что, неким образом, тоже было связано с соблюдением правил. Наверное, нам уместно немедля признать наличие пунктика по поводу следования неким правилам у этого персонажа, но, можно сказать, что это будет уже несвоевременно, потому как вы и сами наверняка догадались об этой особенности. Особенность эта, впрочем, не придавала какой-либо особенности её обладателю, ибо была единственной, да и обладать ею он не очень-то желал, скорее, ему пришлось – в этом выбора ему никто не предоставил, генетика – вещь такая же упрямая, как и факт. Люди, конечно, не сплошь одинаковые, но так много малоразличимых людей, и так мало со многими отличиями, что зачастую – первых трудно запомнить, а вторых, порой, хотелось бы быстрее забыть. Так что особенность свою он принимал хоть и без восторга, но со смирением, а иногда, и с затаённой гордостью.
Тем временем, почему – мыслил Пётр – художники картины пишут, моряки по океанам ходят, пианисты произведения исполняют, а астронавты – так те, смешно сказать – звездоплаватели? Кто-нибудь вообще называет правильно то, чем занимается? Кстати, так и подмывает спросить какого-нибудь встреченного американского астронавта: и ко скольким звёздам вы летали, м-м... то есть плавали, а может даже ходили?.. Ну да оставим риторические вопросы на иностранной совести креаторов низкопробного пафоса высоких амбиций, и пропустим несколько скучных минут.
Всё ещё 1…
Спустя некоторое время, Пётр вышел на шоссе и продвигался параллельно ему и разделительному газону, по отсыпанной гравием узкой дорожке. Газон пестрил буйным разнообразием красок и форм придорожных цветов, качающих головками на невысоких тонких стебельках. Их опыляли сосредоточенно гудящие неуклюжие шмели и проезжающие мимо приземистые машины.
Пётр устал, поселение оказалось дальше, чем он полагал на первый взгляд. Да что уж там, и на второй тоже – глазомер бессовестно врал, и многократно. С ним, естественно, такое бывало и прежде, но досадно стало впервые. Тем не менее, помня о том, что других вариантов у него не имеется, он упрямо заставлял себя шагать по хрустящему гравию, несмотря на то, что ноги бедолага давно уже стёр, и был готов содрать и зашвырнуть подальше свои видавшие, всё больше городские виды, туфли – для сельской местности они решительно не годились. Вот также настойчиво брёл по безликим просёлочным дорогам, ставший на момент общеизвестным, а ныне забытый обществом, шаман-ходок, сошедший, в итоге, с ума и с дистанции. Вопреки предшествующему, останавливать Петра никто не собирался, хотя, может, он и был бы этому только рад. Но врождённая целеустремлённость нещадно эксплуатировала его, щёлкая над макушкой хлыстом силы воли, как и всегда, давая весьма чувствительных пинков амбициозности и перфекционизма, а убедительных поводов к несанкционированной остановке он подобрать не мог, как ни пытался, всё яснее осознавая злую иронию, спрятанную в слове «пытаться» и что это за «-ся» на его конце.
Дома в небольшом населенном пункте, служившим ему промежуточной целью были странной формы, крыши раскрашены в радужные разноцветья (все семь основных длин волн видимого спектра наличествовали), как и окна ромбовидной формы. Пётр никогда не слышал, чтобы где-то на свете встречались такие сочетания, ну да мало ли, чего он там не слышал или не знал. Но определить где находится, по-прежнему не мог, и это вызывало у него неуверенность, потому что уверенное владение иностранными языками не было его особенностью, как и неуверенное.
Приблизившись к центру посёлка, наш многострадальный, но принципиальный герой встретил первого человека. Можно было бы даже назвать его первым попавшимся, если бы Пётр не был ему так рад. Недавно прибывший чужестранец, особенно тот, кто плохо знает ваш местный язык и не побеспокоился ознакомиться с обычаями, a priori будет выглядеть туповатым, да и чувствовать себя будет, наверное, так же. Надеясь объясниться с аборигеном жестами, наш контактёр поневоле, начал размахивать своими длинными верхними конечностями так, словно пытался взлететь или изобразить архаичную мельницу (к слову, совершенно без опаски – на пресловутого рыцаря печального образа встреченный точно не тянул), при этом издавать громкие, и как ему казалось, однозначные звуки, пытаясь выяснить, где же он оказался и чему он обязан такой оказией.
Невысокий смуглый визави с кошачьими чертами лица и разрезом глаз, напоминавшим восточный, невозмутимо смотрел за разыгрывающимся перед ним действом несколько минут, и когда Пётр уже отчаялся достучаться до понимания или, хотя бы сострадания встреченного, и на вид даже вроде бы разумного туземца, последний, скорчив непонятную рожицу, изрёк:
- М-даа… (Петру неожиданно послышалось: «Мдяя-у…»), кого только не впускают нынче в страну. – Презрительно фыркнув и, гордо вздёрнув подбородок, невзирая на замешательство малахольного иностранца, ушёл, клацая блестящими задниками подкованных сандалий и раздраженно подергивая длинным мохнатым хвостом. Хвостом! – дошло до Петра, словно ударило молнией, но высокомерный незнакомец уже завернул (последним, издевательски взмахнув напоследок, скрылся хвост) за нелепо скошенный угол приземистого здания. Померещилось, подумал он, – от жары и унижения.
Оставшись в одиночестве, выглядел и ощущал себя круглым идиотом и a posteriori (кстати, склонные к полноте идиоты со временем становятся шарообразными), Пётр был всё же горд собой – он не побежал, издавая отчаянные вопли, за местным гордецом (что было невозможно из-за жутких туфель, вгрызавшихся в ноги), а, не уронивши человеческого достоинства, стоял и, роняя лишь капли пота и проклятия вполголоса, выглядывал кого-нибудь ещё, решив, что с первым встречным ему просто не повезло. Его даже не смутило то, что язык туземца явно не был русским и даже славянским, но Пётр превосходно понял его. Вот так благополучно разрешились все его страхи по поводу лингвистической несостоятельности.
Нужно было где-то срочно взять «языка», раз уж оказалось, что язык, по неизвестной причине, барьеров ему не чинил, и взаимопонимание достижимо. Наверное, какие-нибудь учреждения здесь должны быть – почта, телеграф, поселковая администрация – он когда-то читал, что именно их захватывают в первую очередь. Похоже, что это неспроста, там и поищем информированных и
