ракетно-космической отрасли стремительно стал выветриваться и убывать. А единый некогда научно-производственный организм его приемники безжалостно разорвали на части и растащили по своим “квартирам”, или “углам”, пытаясь стать самостоятельными и “большими”, ни от кого независимыми - этакими кичливыми царьками от космонавтики, вознамерившимися лишь жирные пенки снимать с богатого королёвского наследия, без-прерывно пьянствовать и тусоваться…
И получилось, в итоге, что на смену королёвскому новаторству, подвижничеству и фанатизму приходили нажива и непрофессионализм, и какая-то тотальная и без-просветная серость, убогость и тупость. Командные хлебные должности и посты в профильных институтах тихой сапой занимали дельцы с мохнатой и длинной лапой, прибиравшие деньги к рукам и власть. Да ещё и подхалимами-лизоблюдами плотно себя окружавшие, бездарями и ничтожествами по натуре, а часто и проходимцами, что тоже жрали и пили в три горла, не делали ни черта сами и не позволяли что-то новое и передовое делать другим: “умничать и рисковать, искать приключения на свои задницы” - как все они с презрением говорили. И этим славный советский космос гробили на корню, лишали перспективного будущего. Таким талантливым и горячим, но “беззубым” и не блатным работникам, каким был Садовский, их уже было не растолкать: сорняки от науки и производства, от Дела большого и важного, они к середине 70-х годов успели пустить везде глубокие мощные корни…
10
Видя и понимая всё это, и сильно переживая, по-видимому, собственное своё бессилие, как и невозможность что-либо к лучшему изменить, болея душой за институт и страну, а в целом - за отрасль космическую, Владимир Александрович с годами всё больше и больше мрачнел и кис, в себя как в бездну, пучину морскую глубоко погружался. И становился замкнутым и одиноким от этого, предельно скучным со всеми, холодным, угрюмым, сухим. Потому что чувствовал всё острей и отчётливее, старик, что упускает он жар-птицу свою, своих лихих вороных, скверно Богом данным талантом распоряжается; что КПД его нынешний как-то уж больно скромен и мал - до неприличия, прямо-таки. И ему от этого было очень и очень плохо и грустно, наверное. Так Стеблову, во всяком случае, всегда казалось со стороны.
И, будто бы ото всех силясь спрятаться, виновато глаза от сослуживцев и знакомых прикрыть, - он инстинктивно пригибался к земле как в старой детской игре в догонялки. Становился сутулым и маленьким по этой причине, и каким-то несолидным, невзрачным на вид, не кандидатом наук, не гением космоса; да ещё и беззубым вдобавок, неряшливым и несимпатичным. И только седая огромная голова всегда выдавала-высвечивала его из толпы, что лет с сорока уже за версту как фонарная лампа матовым светом “светилась”…
11
У него, правда, был один достаточно реальный шанс вырваться из душного и маленького Филиала на “большую космическую орбиту” и сделать головокружительную карьеру в НИИАПе - после того, как к ним В.Л.Лапыгин внезапно работать пришёл в конце 1970-х годов, правительственный секретный заказ выполнять по выводу спутника-шпиона на геостационар. Но он этот шанс не использовал, дурачок, упустил. И почему? - теперь-то уже хорошо понятно.
Потому что филиальское зажравшееся руководство было целиком за Пилюгина, которому было обязано всем - местами хорошими и доходным, карьерой, праздностью и всем остальным. Поэтому-то и встретило Владимира Лаврентьевича и его команду в штыки, считая Лапыгина карьеристом и выскочкою. Справедливо опасаясь, к тому же, что ежели он придёт к власти в НИИАПе, - то устроит там глобальную чистку, чуть ли не кадровую революцию совершит. А попутно разгонит и филиальских сидельцев, лишит их будущего и насиженных, тёплых мест, которых в Москве ещё было надобно походить, поискать. Которые не сразу и сыщешь.
А поскольку без работы никто из них не желал оставаться, даже и в главное здание на Калужскую никто не планировал переходить, за здорово живёшь покидать уютную и родную уже 4-ую площадку, больше на санаторий похожую, на райский дом, - то руководители Филиала, объединившись, дружно принялись Лапыгину гадить, вредить. Понимай: откровенно саботировать 330-й проект, за который тот с жаром взялся.
Втянули в это вредительство и саботаж и главного филиальского светилу Садовского, предварительно его исподтишка науськав и накрутив, на нового директора крайне негативно настроив. Что он-де такой и сякой - сукин сын, негодяй и прохвост, карьерист бессовестный и беспринципный. Выживает-де с рабочего места старого заслуженного человека, пионера космоса и королёвского дружка, академика и дважды Героя, члена Президиума и лауреата, которому, дескать, и так-то жить не долго осталось, с которого уже и песок сыплется. А он, Лапыгин, коварный ученичёк его, его протеже и последователь, вместо того, чтобы поберечь старика, не оставляет его в покое своим ежедневным коварством, нытьём и подсидками, жизнь его укорачивает, тихо умереть не даёт. Разве ж правильно это, Володь, ответь, дескать, нам?! разве ж справедливо и честно?!
Слыша подобные наущения, благородный и пылкий Садовский рассвирепел тогда и нахохлился, ощетинился, встал на дыбы - ну и попёр на Владимира Лаврентьевича буром, не разобравшись в сути вещей, в подоплёке проблемы. Также работу стал саботировать вместе с другими дельцами от космонавтики, за которую новый директор головой поручился перед кураторами из министерства, и которая нужна была позарез, кровь из носу, что называется. Да ещё и повадился наш филиальский самопальный герой на всех совещаниях новому директору прямо в глаза говорить, что он про его “циничное” и “безнравственное” поведение думает и как оценивает его. В самом негативном и мрачном свете, разумеется. Словом, во всей красоте решил себя показать, мужичок, во всём ораторском шуме и блеске. Вот я, дескать, какой, говорливый, высоконравственный и отчаянный! Никого не боюсь!... А кому такое понравится-то?! какому руководителю?!
Лапыгину слушать подобные проповеди и нападки при всех было и больно, и тошно, и очень обидно. Не заслужил он, Герой Соцтруда и доктор наук, подобного к себе отношения. Да ещё и со стороны подчинённого, который про подковёрные битвы на высшем ниаповском уровне ничего не ведал, не знал - а поднимался и вякал как знающий и посвящённый…
12
Владимир Лаврентьевич, надо сказать, отнюдь не робкий был человек, не мямля и не слюнтяй по характеру, не дипломат совсем. И тоже был злой на язык, и на расправу скорый: пропускать и прощать такие наскоки и дерзости был не намерен. Да ему это и по должности не полагалось - добреньким и безхребетным быть. За такое безволие и “демократизм” подчинённые в два счёта его заплевали и затоптали бы.
Поэтому раз за разом он прилюдно давал говорливому и дерзкому Садовскому “по ушам”, на место того быстро и умело ставил. Частенько и матюгами в него запускал, за откровенный саботаж обещал даже уволить к чёртовой матери!
И получилось, в итоге, что они достаточно быстро стали врагами. Кровными! Представляете?! Два великих русско-советских инженера, два гения космоса, два стратега как два быка на лугу бились лбами так, что только искры от обоих летели! Один другому не желал уступать! - ни пяди! И это вместо того, чтобы плодотворно трудиться на пользу и во благо Родины, как-то попробовать сблизиться на почве фанатичной любви и преданности космосу, выгодно потом общаться, дружить, совместно общее дело делать.
Нет, они около года, наверное, цапались и ругались только, испытывали терпенье и нервы друг друга. А те закулисные бездари и мерзавцы, что окружали их, лишь потирали от удовольствия руки - и ждали, кто из них двоих быстрее другого “сожрёт”. Им, бездарям и мерзавцам, на радость и на потеху.
По-хорошему если, по справедливости, уступить должен был бы Садовский - и за ум побыстрее взяться. Он всё-таки был подчинённым Лапыгина, был заметно моложе его, уступал в чинах и регалиях, и просто обязан был ввиду этого директора нового уважать и чётко и быстро выполнять все его указы и распоряжения, разумные и правильные всегда, не драконовские, не показные.
Но почему-то этого-то как раз и не случилось - вот ведь произошёл парадокс какой, крайне для них обоих прискорбный и разрушительный! А случилось всё с точностью до наоборот - и пошло, и примитивно, и глупо как-то, не по-людски. Вышло, что к тому времени достаточно уже спокойный и тихий, по-максимуму забитый жизнью Владимир Александрович, задолго до прихода Лапыгина перебесившийся и переболевший всеми грехами молодости, шишки себе обильно набивший, но оставшийся, тем не менее, человеком чести и долга, - Владимир Александрович отчего-то вдруг опять “ожил” и взбеленился, в позу встал. Решил, вероятно, чудак, что настало, наконец, времечко и ему Ильёй Муромцем себя показать - а не “тварью дрожащей”, безправной. Что не гоже ему, выпускнику МГУ, под какого-то там залётного и “безпринципного” делягу ложиться, который-де вознамерился сделать карьеру чужими руками и за чужой же счёт: на унижении и отставке своего стареющего начальника собственное счастье построить.
Это было не правильно и не справедливо по сути своей, такая однобокая и прямолинейная постановка вопроса: дело-то было совсем не так во взаимоотношениях Пилюгина и Лапыгина. Но Садовского в этом уверили-убедили филиальские дельцы-недоброжелатели, и он на эту их примитивную “удочку клюнул”, и твёрдо потом стоял. До победного, что называется… Да и характерами они сразу же не сошлись, Владимир Лаврентьевич и Владимир Александрович, Царство обоим Небесное, мировоззрением и воспитанием. Потому и сцепились друг с другом с первого дня как кошка с собакой - намертво!…
13
Ну а закончилось всё это тем, в итоге, их громкий служебный конфликт, что однажды вышедший из себя Лапыгин сектор Садовского и его самого от работы по наиважнейшему 330-му заказу отстранил: делал заказ исключительно со своею командой. А когда, после успешного завершения работы и смерти Пилюгина в 1982 году, он ушёл на должность Генерального в НИИАП, и увёл туда за собою всех, кто ему помогал и поддерживал, кто на него поставил, должностями и деньгами их там одарил по полной, карьерою головокружительной, - так вот нелюбимый и конфликтный оппозиционер Садовский, человек исключительно талантливый, грамотный, порядочный и прямой, но очень и очень недальновидный, увы, безхитростный и простоватый, в итоге остался ни с чем. И на старой маленькой должности, и на прежнем своём окладе - остался у разбитого корыта, как в таких случаях говорят. Он опять, уже окончательно, всё что мог - проиграл, теперь-то по собственной дури, упустил прямо-таки из рук свою птицу удачи.
Задним числом понимая это: что остался он в дураках, и умирать, наверное, будет теперь в опостылевшем Филиале в окружении трутней, бездарей и прощалыг, от которых нет и не будет проку, с которыми ничего не сделаешь путного и полезного, не изобретёшь, по определению, что называется, - несчастный и невезучий Садовский ещё глубже и основательнее ушёл в себя, ещё больше одичал, скукожился и замкнулся. Стал мрачным каким-то и неприветливым, согбенным и старым после ухода Лапыгина,
