неукоснительно следовать ей: чтобы на обочине однажды не оказаться. Это - суровый закон жизни, запомни, незыблемое правило любой цивилизации и прогресса: делать то, что выгодно и полезно людям в данный конкретный момент... А ты испуганно спрятался за свой институт и его бетонные стены - и ждёшь, когда, дескать, прежние времена вернутся, и всё опять к лучшему переменится!... Не вернутся - не жди. Не надейся даже. Прошлое не возвращается…»
Слушая такое с болью в сердце, Вадим ещё больше краснел и терялся, голову в плечи вбирал, хмурился, носом шмыгал, чернел лицом и душой. Возразить на подобный всеобщий настрой страны и граждан ему было сложно.
После таких разговоров и встреч он почему-то Талькова Игоря всегда вспоминал. В особенности, слова его пророческие про то, что «вокруг, как на парад, вся страна шагает в ад широкой поступью».
«Именно так всё и происходит теперь, прав Тальков, - с грустью соглашался он с гениальным своим земляком-одногодком, интернационалом подло убитым. - Дружно шагают в ад россияне - и радуются как дети. Вонючее пиво пьют, заморские сигареты ошалело курят - и всё никак не накурятся, не напьются»…
24
Одинокий, он сидел на работе или дома и думал с тоской, со стороны наблюдая новую вольную жизнь, что творилось что-то невероятное в их сугубо-пассионарном некогда государстве: Державе Духа, или Духовном Центре мира, как за глаза уважительно называли её соседи, - что-то трагическое и ужасное одновременно. Люди, кто бросили дипломы и диссертации и убеждёнными ельцинистами стали, сторонниками реформ, богатели и поднимались как на дрожжах в очень короткие сроки. Они лихорадочно покупали себе квартиры, машины, золото, молодых длинноногих баб, строили виллы, особняки дорогущие - и в ус не дули. Не думали о плохом - о печальных последствиях сего грандиозного сатанинского шабаша! Вообще ни о чём не думали, кроме денег, кроме наживы, кроме жратвы и похоти!
Как не думали они и о том, разумеется, что всё это их изобилие, бытовое счастье и капитал строились исключительно на торговле: на вывозе из страны накопленных за советское время богатств и сырья, и завозе обратно грошового импортного ширпотреба во главе с пресловутой жвачкой - символом западной цивилизации. Нового-то никто из них ничего не строил, не создавал, не производил и не изобретал в смысле высоких и передовых технологий. Все они как один были хищниками: казнокрадами, разрушителями и расхитителями социалистической собственности, - да ещё и холуями вдобавок. Тех, кто за спинами их стоял и зорко наблюдал за ними… Но угрызений совести и тоски никто из них от этого своего холуйски-воровского качества почему-то не испытывал…
Это было плохо с любой стороны: и дико, и больно, и унизительно наблюдать. Сугубому и крепкому государственнику Стеблову, понятное дело, это сильно не нравилось, такой всеохватный лакейский воровской беспредел. Он всё отчётливей день ото дня понимал, что Россию, Родину его милую, опять реально и пошло грабят свои же собственные сыновья; превращают в донора, в колонию, в рабыню Запада по давней привычке. Что уже было в русской Истории не один раз - и печально для нас кончалось, как правило.
Упёртым коммунякой он не был, в КПСС не состоял, не осуждал никогда частной собственности и индивидуального предпринимательства. Наоборот, радовался всей душой, когда с приходом Горбачева к власти в середине 80-х годов в Москве вдруг стали появляться первые кооперативы и кооператоры, торговавшие собственными пирожками на улицах, шившие прекрасные пиджаки, брюки, рубашки и куртки на домашних маломощных машинках, по качеству не уступавшие лучшим импортным образцам. Он, помнится, сам себе несколько курток тогда купил в частном ателье на Новослободской, где тёща его продолжала жить, удивительно качественных и красивых, в которых долго потом ходил, славя их умельцев-портных и самоучек-закройщиков.
Но потом кооперативы отечественные, производительные, быстро прикрыли. Запад Михаилу Сергеевичу, видимо, строгую команду дал (которую чуть позже повторил уже лично Г.Киссинджер в московской беседе Е.Гайдару):
«Никакой конкурентоспособной промышленности в России быть не должно - категорически! Только вредное производство и добыча сырья - леса, угля, сибирской руды и нефти с газом. А пищевые, текстильные и промышленные товары русские люди пусть потребляют наши: у нас, мол, на Западе жрачкой и барахлом, сигаретами с пивом, бытовой и радио-техникой, подержанными автомобилями теми же все склады и торговые площади до краёв забиты. Перепроизводство, дескать, у нас, дорогой Михаил Сергеевич, экономический кризис, которого быть не должно по всем нашим мудрым расчётам. Мы же цивилизованные и культурные, в отличие от других. Нам, соответственно, и жить надо лучше - богаче, сытней и спокойнее…»
Горбачёв послушался, сделал под козырёк - и повелел своим холуям придворным дать первым советским предпринимателям по рукам, налогами всех задавить, задушить поборами и проверками. Заставить их дело начатое прикрыть: перейти на торговлю импортным ширпотребом.
И ведь давили, и проверяли, и закрывали: русские уничтожали русских в угоду продажным властям. А самых стойких и честных убивали безбожно и массово властью же проплаченные рэкетиры, что обильно заполняли растерзанными кооператорами погосты огромной страны. Столько тогда полегло героев, ужас! - предприимчивых молодых ребят, перестройку всей душою принявших и поверивших кремлёвскому сладкоголосому иуде по простоте, Генсеку меченому и плешивому...
25
Когда Стеблов пытался при встречах про это со своими товарищами говорить, бывшими коллегами по институту, кто быстро “поднялся”, уволившись в памятном 92-м, и стал крутой бизнесмен; кто принял мiровой закулисы законы: что, дескать, нельзя так жить, парни, нельзя, свой собственный дом грабить, - так они над ним только дружно посмеивались и снисходительно приговаривали при этом:
«Да ладно тебе, Вадим, политикой душу травить-мусолить. От этой политики одни расстройства только и головные боли. Сейчас выгодно сигаретами и жвачкою торговать - мы и торгуем, фундамент для будущего создаём. Завтра другие законы введут, станем жить по-другому. Мы, дескать, люди маленькие: чего ты к нам привязался?»
И их можно было понять: как хищники, завалившие жертву, они были на кураже, были в хмельном угаре - и ничего кроме “хлещущей тёплой крови” не видели. Большие деньги, кровь мировой торговли, застили от них всё, к которым они, распробовав, очень быстро привыкли. С их помощью строили планы на жизнь, широкомасштабные, надо признать, планы. И уже не хотели от намеченных планов и денег отказываться - стояли за Ельцина и Гайдара горой, за проводимые ими реформы.
Тогда это была какая-то дикая социальная эпидемия, всеобщая проказа, болезнь, «время большого хапка» - как потом это всё историки окрестили. Страну заразили духом наживы, разврата, стяжательства; заставили русских людей пилить сук, на котором они все сидели, тащить из собственного же кармана фактически, не думая о завтрашнем дне, о собственном будущем и будущем своих детей, которое было не за горами.
Родина Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, Есенина с головой погружалась в тряпично-развратный омут, в кабак. Да ещё и беспечно радовалась при этом, считая, что это и есть рай, которого-де они с помощью Ельцина и Гайдара довольно быстро достигли…
26
Начался же тот антироссийский продажный раздрай и грабёж сверху, с Кремля: сегодня это должно быть всем предельно понятно и ясно. И что, поэтому, не грех лишний раз и повторить: ввиду особой важности темы. Именно там, в древнем и святом русском месте, свили себе воровское гнездилище родственники и подельники Ельцина, которые, издавая втихомолку грабительские законы, стали растаскивать страну по частям, давясь и рыгая награбленным. Самые жирные, прибыльные и лакомые куски бывшей советской общегосударственной собственности достались интернациональному окружению Первого президента России, кто его к власти и приводил, кто на него, горького пьянчужку, потратился. Издержки эти финансовые и расходы им всем с лихвой и вернули в позорные 1990-е году: олигархи из ельцинского окружения с Б.А.Березовским во главе всю Россию прибрали к рукам, стали её фактическими хозяевами. Самому же Ельцину оставили лишь одно право - сидеть на даче и пить, и больше никуда не вмешиваться. Что он, собственно говоря, и делал.
Дальше - больше: лиха беда начала, как водится. Про новые воровские законы узнавали родственники кремлёвских дельцов и друзья; потом - друзья друзей, помощники, знакомые и прислуга. И так далее, по цепочке. Все они, спохватившись, организовывали в спешном порядке торгово-закупочные предприятия - малые и большие. И через них дружно начинали всё что осталось тащить - что лежало вокруг, до чего доходили руки… А добра ещё оставалось много, целые горы добра: в Советском Союзе работали много и хорошо, и почти что бесплатно, что главное…
27
Ну «и пошла писать губерния» - так обычно в народе у нас говорят про всеобщее помутнение сознания, широкомасштабное делячество и лихоимство. Тотальное воровство бесхозной государственной собственности могучими широкими волнами-кругами растекалось тогда по стране, доходя до самых дальних окраин и самых мелких людей. До какого-нибудь плюгавенького деревенского кладовщика на Сахалине, к примеру. Или же, допустим, хабаровского завхоза с уборщицами, воровавших там у себя швабры, вёдра и тряпки с крохотных предприятий, холщёвые гнилые мешки из колхозов, вилы, грабли, лопаты - всё! И не было этому всеобщему дикому разграблению удержу и конца, как разгулявшемуся во время засухи и жары пожару.
Наворованное продавали или складывали про запас, по возможности переводили в доллары, золото и серебро, антиквариат, драгоценные камни. Не уборщицы, разумеется, не кладовщики, а столичные и региональные потерявшие совесть и страх чиновники - министры, губернаторы, мэры и их заместители, дельцы-воротилы из краевых, областных, городских и сельских администраций, депутаты те же. Чтобы потом это всё через многочисленные филиалы западноевропейских банков, что при Егорке Гайдаре обильно расплодились в Москве, переправить в Европу, в Америку ту же - с целью награбленное сберечь. На Западе от такого потока денег и ценностей из России новая эра опять началась - беззаботно-беспечная, сытая, воистину райская...
И никто за подобное хищничество и вакханалию не отвечал. Новые власти никого не наказывали, не сажали - потому что это называлось предпринимательством. Сажали как раз тех редких представителей власти, честных простых ментов или прокурорских работников, кто, оставаясь верным присяге и долгу, пытался, по мере сил, сей всеобщий воровской беспредел пресечь, навести хоть какой-то маломальский порядок.
С таких безжалостно срывали погоны, увольняли, сажали в тюрьму, в Нижний Тагил в кандалах и наручниках отправляли - на “перековку” и “переплавку” как “ссученных”. Правительство к ним относилось чисто как к саботажникам, врагам демократии и реформ. В народе же они, законники-правдолюбцы, становились изгоями и посмешищем…
28
Что творилось тогда в стране,
