морального облика многих сотрудников. Особенно, опять-таки, молодых, которые от скуки и от избытка сил стали безбожно грешить-развратничать на рабочем месте, крутить шуры-муры прилюдно, не обращая внимания на окружающих и пересуды коллег, на семьи свои и детишек маленьких.
Ну ладно там мужики, пареньки молодые, горячие, вечно “голодные” и озорные. Им-то, что называется, сам Бог повелел полигамными и любвеобильными быть, этакими “бычками-производителями”. Для них, понятное дело, необременительные “служебные шашни” зачастую лишь сладким развлечением были, дополнительным адреналином в кровь, ухарством бесшабашным, бравадой, “выпуском пара”, “охотой” - и беременностью и родами не заканчивались. Удивительно здесь было другое: что и девушки в этом пикантном распутном деле не отставали от них, хранительницы очага и чести, блюстительницы нравственности и порядка.
Стеблову крайне интересно и поучительно было наблюдать со стороны, как и они, замужние и приличные дамы, едва-едва выйдя из декретного отпуска, к примеру, и от утомительных родов едва оправившись и отдышавшись, посидев с молодыми парнями рядом в замкнутом помещении с месячишко, со стороны понаблюдав-полюбовавшись на них, от их молодой красоты и энергии возбудившись, - как и они не выдерживали бурного наплыва чувств. И, поддавшись взаимным влечениям и симпатиям, разбуженной похоти, страсти, теряли контроль над собой - и головы. После чего пускались во все тяжкие, как в таких случаях говорят: ежедневно начинали мотаться по подвалам и чердакам и тереться-слюнявиться там с удалыми женатыми сослуживцами, бурлящей кровью наполненных, жизнью и семенем, начинали романы вовсю крутить, да ещё какие романы! Приходили оттуда под вечер дурные, помятые, красные, а то и вовсе беременные. Отчего рушились семьи их, разыгрывались нешуточные обоюдоострые драмы…
И никого это особенно не шокировало, не удивляло: всё это становилось в порядке вещей на их научно-исследовательском предприятии. Удивляли как раз уже те, кто этим распутством не занимался по какой-то причине и против целомудренной заповеди не восставал, кто был верен порядку с традициями, добродетельному уставу…
А ещё в институте стебловском, равно как и во всех остальных советских конторах закрытого и открытого типа, пошла тогда мода на разные праздники и банкеты в рабочее время, которые следовали один за другим, и которым конца и края не было видно. Отмечать как-то так незаметно, но дружно принялись на рабочем месте всё: дни рождения, праздники, именины с крестинами, больничные и выздоровления, удачные пуски на Байконуре или, наоборот, неудачные. Коллективные пьянки с застольями к концу 80-х годов становились бичом в их институтской среде, которые как болото затягивали и напоминали «пир во время чумы», прекрасно описанный Пушкиным...
29
Аскету и трезвеннику Стеблову, домоседу, тихоне и трудоголику, привыкшему со школьной скамьи за письменным столом в тишине сидеть и безпрерывно что-то решать и думать, видевшему в этом скромном сидении своё призвание и предназначение, свой перед Господом долг, - Стеблову всё это жутко не нравилось, жутко! здорово портило молодую жизнь его и словно сажей чернило душу. Больше скажем: это было противно до тошноты и ежедневного скверного настроения - такие порядки и нравы фривольные, производственные, такой бардак, терзавшие нервы и психику его посильнее любой клеветы и проказы...
И когда закончились силы терпеть окружающий балаган, он начал прятаться от людей по библиотекам и тёмным углам, институтским подсобкам и техническим комнатам, где ему можно было бы хоть как-то сосредоточиться и подумать, от всеобщего шума хоть чуточку отдохнуть и прийти в себя, нервы расшатанные успокоить. Где, сидя как мышка тихо, он часто шептал под нос потрескавшимися губами: «Куда я попал, дурачок! куда попал! в какую клоаку вонючую!... Э-э-эх! Сталина бы на них на всех, распоясавшихся и развратных: чтобы пришёл опять, грозно так кулаком по столу стукнул - и всех заставил работать как раньше, по строгим правилам жить, строгому распорядку. А лучше бы выгнал на улицу к чёртовой матери всех здешних лодырей и паразитов, а институт закрыл. Кому он, такой гнилой институт, нужен-то? какой от него прок, кроме одних убытков?… И куда придём с таким бардаком? до чего докатимся? Ужас! Ужас!...»
Его, молодого и знающего старшего научного сотрудника с огромным окладом и премиями, на рабочем месте уже невозможно было найти: отдачи от него, как учёного, и раньше-то особо не перенапрягавшегося, с начала 90-х годов не было уже ни грамма.
-----------------------------------------------------------------
(*) Представляете себе положение и атмосферу у них, степень падения и разложения советской научной элиты. В СССР в последние перед развалом годы прозябали без дела и цели тысячи, миллионы инженеров и конструкторов, младших и старших научных сотрудников, от которых на практике было мало толку, если он вообще был. Государство при такой бездарной и безответственной политике само себя фактически гробило и разоряло, приводило к трагическому концу, к собственному своему краху. А американцы этому только способствовали, ускоряли процесс своими подлостями и каверзами, формированием “пятой колонны”. Но не более того, - ибо во всём виноваты были мы сами и только сами.
Поэтому-то наши неистовые и патентованные «патриоты» американцев теперь совершенно напрасно демонизируют, приписывая им абсолютно весь негатив, делая их этакими всесильными и всемогущими разрушителями, чуть ли не земными богами даже. Каковыми они, конечно же, в реальности не являются. Куда им?! Кишка тонка!...
-----------------------------------------------------------------
Руководство отдела становилось им недовольно, постоянно от них скрывавшимся. Назревал серьёзный конфликт. Ибо сидеть и бездельничать с газетой или кроссвордом в руках, в курилке сутками языком трепать про “тиранов” Ленина со Сталиным, всем там мозолить глаза и уши своим ежедневным присутствием - это сколько угодно и на здоровье, как говориться, это пожалуйста, Вадим Сергеевич! Это не возбранялось, было естественно и нормально тогда, было в порядке вещей. Потому что это все у них делали, и к этому все привыкли.
А вот пропадать на весь день без-следно и чем-то тайным сидеть-заниматься в тёмных укромных углах, душу свою в чистоте держать, от пересудов и пьянок спасаться, от катастрофически-разлагавшегося коллектива, переполненного праздными товарищами и подругами, сходившими от безделья и скуки с ума, вынужденно становившимися греховодниками, - нет, это было и недопустимо, и непозволительно, и через чур. Потому что попахивало крамолой и дерзким вызовом обществу!
Всё это было очень похоже на то, если коротко, как если бы против течения в одиночку пробовать плыть, быть этаким белым пушистым голубем в чёрной вороньей стае, или же новым Печориным…
На Стеблова стали косо смотреть - и товарищи, и начальство. Возникли проблемы с зарплатой и премиями, карьерным ростом.
Поэтому-то в начале 1990-х годов, когда уже не было сил терпеть хронические служебные неудобства, и когда гниение и разложение горбачёвские достигли своей кульминации в их оборонном НИИ, своего итогового предела, - он, вконец измученный и издёрганный, и отвергнутый коллективом, оставил свой институт. Написал заявление на расчёт и уволился с чистой совестью, ни с кем не простившись, не поблагодарив за знакомство: пошёл торговать жвачкой…
30
Но это было уже потом, когда работы по “марсианскому заказу” худо ли, бедно закончились, и нечего стало делать. Совсем. А до этого проблемы со службой и дурные предчувствия с настроением Вадиму во второй половине 1980-х помогала переживать политика и бурная жизнь страны, что кипела и пенилась через край как взбаламученное вино шампанское, и к себе помимо воли притягивала как скандал, или хорошая дворовая байка.
Телевидение с радио, периодическая печать работали тогда на полную мощь, разнося по городам и весям СССР ежедневные новости из Кремля: назначения, отставки, проекты. Даже и прямые репортажи со съездов народных избранников решили на всю страну транслировать руководители телеканалов, которые (съезды) интересовали обывателя значительно больше, чем знаменитые «Семнадцать мгновений весны» или триумфальные выступления хоккейной сборной. Граждане не успевали за всем уследить: голова обывательская от горбачёвских прожектов-новин как дрожжевое тесто пухла…
31
При Горбачеве же в Москве начали активно продавать повсюду множество новых диковинных книг по истории и философии, литературе той же дореволюционных забытых авторов. Книги были редкими и чрезвычайно ценными в основной массе своей, крайне-поучительными и интересными, несущими Знание, Мысли, Идеи великие и Прозрения наших выдающихся предков из до-Октябрьских “мрачных” времён, касавшиеся Судьбы России - прошлой, настоящей и будущей. В советские годы они были строго-настрого запрещены по идеологическим соображениям, не издавались ни разу, не упоминались в прессе и на ЦТ как и вообще всё дореволюционное - “буржуазное” и “классово-чуждое”, “антинаучное” и “антинародное”, “отжившее” и “пустое”. Причём, это не только Андрея Дикого касалось, М.О.Меньшикова, В.В.Шульгина или А.С.Шмакова с их антисемитским писательским пафосом, - но и В.В.Розанова или И.А.Ильина. Уж их-то, казалось бы, за что третировали и травили?! Они антисемитами не были. Во всяком случае - на словах. А Розанова под конец жизни и вовсе можно было бы смело отнести к убеждённым юдофилам.
Но и Розанова, и Ильина запрещали. Как и многих-многих других прозорливых и мудрых авторов, что пытались людям глаза и разум открыть, сделать их умными и “зрячими”, морально и духовно стойкими, не подверженными вражьим чарам, как и пошлой агитации и пропаганде, рассчитанной на дурачков-простачков. Поэтому-то об их существовании даже и широко-образованные москвичи в большинстве своём ничего не знали, не слышали, не подозревали к стыду своему. Приобретённые, они становились откровением для думающих и ищущих людей, этаким “лучиком света в тёмном советском царстве”. И, одновременно, надеждой на светлое пост-советское будущее…
32
Стеблов здесь исключением не был, понятное дело, да и не мог быть - в силу характера своего и природных наклонностей. Жадному до знаний и Света, до Истины, и ему всё новое и запрещённое непременно хотелось купить и прочесть, понять, запомнить, законспектировать по всегдашней своей привычке. Он очумело носился по магазинам словно наскипидаренный, половину зарплаты на книги переводил под недовольное ворчание супруги. Приносил их стопками домой, часто - украдкой, и заставлял книжными новинками все углы и шкафы своей новой столичной квартиры. А потом, уединившись, читал их запоем дома и на работе, шалел от прочитанного и умнел, прозревал как слепой котёнок.
Как и в любом деле, были и здесь свои тонкости и нюансы, свои “минусы” - если так можно выразиться. Ибо много продавалось в магазинах и на лотках хлама ненужного, второсортного, уводящего читателя не туда, не на те, так сказать, “стёжки-дорожки”, не на державно-патриотические; да ещё и деньги напрасно сосущего, время и силы,
