назначенцами он вечно цапался и скандалил, по столу кулаками стучал, скрежетал зубами на совещаниях, сквернословил, топал ногами, матушку поминал, требуя немедленных результатов от них, передовых цифровых показателей.
Скандалы эти не прекращавшиеся умело подхватывались и тиражировались на всю Москву подконтрольной демократам-реформаторам прессой, подносились всем в нужном и выгодном ракурсе: репортёры выставляли народу Ельцина чуть ли ни как единственного порядочного партийца в правление Горбачева, всей душою болеющего-де за страну, за наведение в ней порядка и дисциплины. Причём - партийца крутого, решительного, духовитого и боевитого, способного на бунт, на поступок, на лидерство в партии и государстве. Здесь он в точности судьбу Солженицына с Сахаровым повторял: раскрутка завербованной мiровой закулисой троицы шла по единой схеме…
39
Поначалу добропорядочный московский люд забавляли дерзкие выходки залётного провинциала-уральца, нового городского управителя. Думали и надеялись москвичи, что от этого будет прок, и жизнь в захиревавшей во второй половине 80-х Москве и вправду изменится и улучшится: исчезнет надоедливая столичная толчея, дикие очереди в магазинах, подобреют и смягчатся чиновники, на улицах станет чище.
Но потом люди стали к ним, бесчисленным скандалам ельцинским, привыкать, и дружно считать Бориса Николаевича за шута горохового, за пустозвона, который кроме как кулаками размахивать перед носом у подчинённых, строить свирепые рожицы да позировать перед камерой в общественном транспорте ничего не умеет, не знает. Совсем-совсем. Пользы-то от тех его шумных выходок, по сути, не было никакой. Скорее, даже наоборот. В Москве, например, после кратковременного улучшения, хаос увеличивался с каждым новым днём, бросались в глаза бюрократическое гниение и разложение, тотальное взяточничество и казнокрадство, хроническая кадровая чехарда с неразберихой, взбучками и нервозностью вперемешку. И, как следствие, - отсутствие реального, а не показного, порядка, чёткого ритма работы и дисциплины. Москву при Первом секретаре МГК КПСС Борисе Ельцине без конца лихорадило и трясло, падал жизненный уровень, удлинялись постылые очереди…
40
Почувствовав это: что их чумовой протеже выдыхается на холостых оборотах и теряет политический вес, - кукловоды ельцинские решили новый импульс ему придать. И на Генерального секретаря его натравили в 1987 году, захотев этим действом, по-видимому, двух зайцев разом убить. Или двух мух одной хлопушкой прихлопнуть.
Захотели проверить, во-первых, кто популярнее в партии из них двоих на данный конкретный момент, весомее и авторитетнее. А заодно и настроение коллег-партийцев прощупать из Высшего эшелона власти на предмет их верности коммунистическим идеалам, с одной стороны; с другой - перестройке и либеральным ценностям.
А, во-вторых, и это многократно важней, очередную широкомасштабную рекламу Борису Николаевичу сделать как без-страшному и единственному, особо выделим это и подчеркнём, оппоненту политики Горбачева, который-де режет правду-матку в глаза и ничего и никого не боится. Чтобы на будущее это ему, бунтарю, пригодилось, которое было не за горами.
Здесь кукловоды кремлёвские и заокеанские ничего не проигрывали и не теряли: и Ельцин и Горбачев ведь были из-под одной “наседки”, имя которой - Уолл-стрит, банковский капитал Америки, еврейский капитал. Поэтому, кто бы ни победил из них двоих - тамошние дельцы финансовые и политические оставался бы с прибылью…
41
Ну а дальше всё было просто, как и всё гениальное: проще некуда. Накаченный своей командой заранее подготовленными тезисами и идеями, а главное - заручившись поддержкой заокеанских дядечек-толстосумов, что, мол, не бросят его, в случае чего, в беде не оставят, наш Борис Николаевич, для храбрости хлебнувши лишнего по заведённой привычке, крякнув и утерев губы, взбодрившись и боевую стойку приняв, буром попёр на некоторых видных членов Политбюро: на совещаниях-посиделках кремлёвских принялся обвинять их в косности и консерватизме.
А 21 октября 1987 года он и вовсе выкинул фортель, нарушив партийную этику и дисциплину, - “вынес сор из избы”: резко выступил на очередном Пленуме ЦК КПСС с громогласными обличениями коллег. И кого бы Вы думали?! Он позволил себе публично покритиковать стиль работы Е.К.Лигачёва, тогдашнего секретаря по идеологии и второго человека в партии, заявив с трибуны, что тот-де и перестраивается не так, и ускоряется непозволительно медленно, и уже чуть ли ни становится с некоторых пор тормозом перестройки. Представляете себе номер!... А про самого Михаила Сергеевича уважаемого и вовсе посмел заявить, ничтоже сумняшеся, что в стране-де зарождается новый культ личности - уже его, Горбачёва, - с которым, культом, необходимо бороться решительно и без-пощадно, которого не нужно допускать. Словом, такого спьяну и сдуру нагородил! - не перелезешь!...
42
Услышав подобное, взбеленились тогда Горбачёв с Лигачёвым, обозлились оба, рассвирепели. Особенно - Егор Кузьмич Лигачёв, может быть самый честный партиец в окружении Михаила Сергеевича, реформатор истовый и решительный, и великий труженик, патриот до мозга костей, с молодых лет служивший партии и стране не за страх, а за совесть. Стоит напомнить читателям, что в бытность свою первым секретарём обкома он сумел вывести прежде убыточную Томскую область в передовики по всем показателям, заметно поднял у томичей жизненный уровень, решил многие социальные проблемы, годами не решавшиеся до того. За что ему сибиряки долго потом благодарны были, своим депутатом избирали не раз, верили ему всецело и безгранично.
У него, Лигачёва, как теперь представляется, если и был недостаток по жизни - то только один: он был простоват и доверчив, и плохо разбирался в людях. Отсюда - и все его беды. Ибо, будучи очень порядочным мужиком, слишком порядочным для политика такого ранга, человеком слова, кристально честным и чистым, плюс ко всему, без двойного дна, - он и к другим относился также. Наивно считал и надеялся, святая душа, что и у других пресловутое двойное дно отсутствует. Что люди изначально чистые, честные и прямые с рождения: как думают, так говорят; и как говорят, так и делают, так и поступают. А если и совершают плохие поступки - то исключительно по слабости или по глупости, по незнанию; но уж никак не сознательно, не по злобе.
По своей же простоте и доверчивости он был прямолинеен и однобок с людьми, увы, и как ребёночек малый делил всех на “плохих” и “хороших”. На тех, кто ему очень нравился, соответственно, а кто нет. Потому что первые “гладили его по головке” и пели осанну, тянули вверх по карьерной лестнице, льстили и раболепствовали, а вторые были холодными и колючими с ним, неприветливыми и немногословными. Значит - “плохими”, значит “врагами” ему, чего на самом-то деле и не было в действительности.
Именно из-за этой своей однобокости и простоты, и неумения разбираться в людях ему крайне сложно было общаться, работать, “дружить” с такими скользкими, подлыми и двуличными типами, как Ю.В.Андропов и А.Н.Яковлев, например, патологическими интриганами и лицемерами, у которых-то как раз в душах было такое болото и мрак, такие “камни за пазухой”, что не приведи Господи всё это узнать и увидеть. Которые ему в глаза говорили одно: клялись в вечной любви и верности, славили его как великого деятеля своей эпохи, первого партийца страны и реформатора-первопроходца, - а думали и делали совсем другое, прямо противоположное, мечтая его разорвать при случае, превратить в посмешище, в ничто - в пыль дорожную, или лузера-неудачника. А он, простофиля, этого не понимал, или понимал плохо.
Потому-то и использовали они его по-максимуму в своих целях; а потом задницу им пошло вытерли, когда срок подошёл, и выбросили вон за ненадобностью.
Это ведь по тайной указке Яковлева, скорее всего, вожака-вдохновителя тёмных сил в окружении Горбачёва, смотрящего от Сиона, спустили на него Ельцина осенью 1987-го года. Потому что был Егор Кузьмич, несмотря на свою природную доверчивость и простоту, Коммунист с большой буквы, другим членам ЦК не чета, был Велико-державником сталинского типа, каких ещё поискать, и обладал громадным авторитетом в партии, что немаловажно, к кому прислушивались на Пленумах и на Съездах, кто мог за собой повести. А главное - что понимать уже начал, по-видимому, покрутившись какое-то время на вершине власти в Москве, что реально в стране и со страной происходит, и куда ведёт, или привести может так называемая перестройка.
За это-то именно его быстренько и слили в конце 80-х годов - прозревшего и поумневшего. Чтобы не мешался, не путался под ногами, парень, непреложного хода Истории своим присутствием не нарушал. И правильно сделали, вероятно. Без мозгов и кругозора широкого, всеохватного, на Вершине власти делать нечего. Как и без команды своей, которой у Лигачёва не было...
43
Но осенью 1987 года он был ещё очень силён, был, повторимся, вторым человеком в партии и государстве - поэтому-то мужественно принял вызов и, выйдя на трибуну Пленума, публично принялся чихвостить бунтаря Ельцина на чём свет стоит, словесно пинать его как футбольный мячик (про меня, дескать, Борис, ты тут много чего “хорошего” наплёл, спьяну-то, а теперь и про себя самого послушай), заставляя борзого оппонента то и дело ежиться и краснеть, обливаться холодным потом. Всё про него разом вывалил на присутствовавших, на страну, весь негатив, какой у “друга Бориса” (так его тогда Лигачёв во время выступления называл, подчёркнуто-уничижительно) к тому времени как у руководителя Москвы накопился. Чем московского градоначальника здорово ославил и опустил в плане имиджа и авторитета.
Однако же больше всего добило перетрусившего Бориса Николаевича выступление кремлёвского кукловода Яковлева, члена Политбюро и “прораба перестройки” по совместительству, который, почувствовав, куда склоняется чаша весов, лукаво поддержал тогда популярного Лигачёва в критике Ельцина, чем последнего окончательно сломал и унизил, надежды и веры лишил, довёл до нервного срыва и помешательства.
Услышав, как и Яковлев его с трибуны пинает, публично открещивается от него, тайный его куратор, опешивший Ельцин понял, что его пошло подставили его “друзья”, надули как пацана, как лоха последнего “развели” прилюдно и дёшево; а теперь “в канаву сливают” как ненужный хлам, как помои кухонные.
Он вышел, оплёванный, на трибуну и попробовал было покаяться и повиниться перед партийными товарищами, дать задний ход, видя, куда ситуация поворачивается; попробовал признать ошибки и объяснить дело так, что его-де неправильно поняли, что он-де хотел как лучше - только-то и всего. Но всё было тщетно, всё - напрасные хлопоты с его стороны. Ибо «слово - не воробей: вылетело - не поймаешь». Захотел прославиться, Борис Николаевич, героем отчаянным себя показать, удальцом-молодцом бесстрашным?! - хорошо! отлично! чудесно даже! Получай теперь по полной программе, как говорится, за свои слова и чудачества отвечай!...
44
После провального Пленума оплёванному и отверженному всеми Ельцину стало плохо: силы его покинули,
