Но все же я попытаюсь, если не объяснить, то хотя бы истолковать такого рода загвоздку в смысле. Все те особенности, о которых говорили вышеупомянутые ученые (ученые – это еще не философы), имеют отношение к мировоззрению, но не к умозрению. Тут нетерпеливый читатель не утерпит и воскликнет: «Как же быть с умозрением в красках на иконе»? Это поэтическое преувеличение к лицу литератору, но не мыслителю, каковым считал себя Евгений Трубецкой.
Но как же быть со славянофилами, которые инициировали у нас русскую философию? Какая еще философия? Это чистой воды идеология. Так вот все указанные особенности, которые называют достопочтенные ученые профессора философии, есть особенности не философии, а идеологии, которая расцвела на Западе как раз в послереволюционную эпоху. Измышления славянофилов были младенческой отрыжкой, вызванной тем, что они буквально объелись той кашей, которую намешали просветители из мыслей гениев предшествующего столетия и представили в жидком виде дешевого, упрощенного пойла своей культурной публике. Славянофилы как младенцы в мысли не смогли ее переварить и поэтому, естественно, у них появился словесный понос, - они стали поносить всю западную философию. Разумеется, судить они стали эту мысль с точки зрения того, что было до них у себя на родине. Что же было? Да, ничего другого, кроме богословского наследия «святых отцов». Ну, какая философия может быть у православных верующих? Разумеется, православная. Не знаю, как вы, любознательный читатель, но я никогда не встречался с такой философией. Но я ничего не имею против православного богословия, как, впрочем, и против любого другого богословия, например, католического. Правда, говорят, что есть религиозная философия, в частности, философия Фомы Аквинского и его последователей в виде томизма и неотомизма. Не знаю - не знаю. Да, было дело, философские идеи использовали теологи. Но превращение философии в служанку теологии не делает теологию философией.
Служебное положение философии лишает ее философичности, и она становится только тенью, бледной, призрачной копией самой себя. Потом она опять подпала под влияние уже светской власти, сделавшей оргвыводы и принявшей ее за идеологию. Чему поспособствовали в свое дореволюционное время те же славянофилы. Я не буду говорить про советское время, в которое коммунисты идеологически противопоставили свою советскую науку той науке, которая была в капиталистическом мире, назвав ее «пролетарской наукой» в пику «буржуазной».
Такое идеологическое размежевание они объявили философским. Опять же и в этом случае ни о какой философии не могло быть и речи, за исключением и то одной идеологии пресловутого мировоззрения, только в данном случае имела место не религиозная идеология, а так называемая «научная» в виде сциентизма под номенклатурой «научная философия» или, в лучшем случае, «философская наука» как научный комментарий на труды основоположников марксизма и тех, у кого эти классики учились. И где там философия?
Однако вернемся к заявленным славянофилам. Что мы можем найти у них? Одно соборное славословие в адрес «святых отцов» да поучение, как следует себя послушно вести, чтобы заслужить спасение. Но этого совсем мало для мысли, вернее, это совсем не то, что думать.
И вот тогда эти доморощенные любители мудрости обратились к практике «безмолвного молитвословия» или «исихии» (исихазма). Да. это нечто, так сказать, «дословное», вернее, «безусловное». Но есть ли это мысль? Естественно, нет. Это, как «общее место», можно назвать верой, но никак не мыслью. Это вера, которая выражается словом как славословие, в лучшем случае, проповедь. Но мысль не есть вера и она является не в проповеди, а в размышлении, которое есть не безмолвная молитва, а мышление, мысль про себя. Назвать размышление «теоретической практикой» – значит «сморозить» глупость. Оно не просто практика созерцания, но практика творения смысла.
Если у нас были философы, а они, конечно, были, то у них, как и у всех мыслителей была и метафизика как другое название философии. Если у философа нет метафизики, то, извините, любезный читатель, какой он после этого философ? Правильно. Никакой. Даже тот же критик метафизики, как Хайдеггер, неужели не имел своей метафизики, как, впрочем, и другой немецкий критик Кант? Конечно, имел и еще какую метафизику, какую онтологию. Но, к сожалению, мы не имели и до сих пор не имеем философии в качестве социального явления, как имеем в таком качестве и богословие, и науку, и, разумеется, идеологию, которую по недомыслию или по извечной склонности человека к вранью выдаем за философию.
Глава четырнадцатая. Визионер
Для меня, без сомнения, интересным является вопрос о том, можно ли видеть дух? Конечно, можно ответить с порога, что нельзя увидеть невидимое. И в самом деле, как можно увидеть дух, который идеален, а не материален? Между тем, видимым может быть только материальное.
Или дух можно видеть не буквально, но в переносном смысле, аллегорически в качестве фигуры речи или категорически в качестве фигуры мысли, мыслеобраза или фигуры смысла, смыслового изваяния?
Такое представление является не вполне удовлетворительным, во всяком случае для меня, так как в нем нет интриги. Это вроде разрешения логического парадокса лжеца средствами языка, на что согласился sir Russell. Намного было бы интереснее увидеть мир духов. Но чем? Своими глазами? Так это невозможно. Тогда чьими? Затрудняюсь ответить.
И все же визионеры уверяют, что они видят. Чем же видят? Глазами? Это как, ведь я не вижу. Тогда они говорят, что ты не так видишь. Тебе трудно увидеть, потому что ты не настроил оптику своего взгляда на мир духов.
- Как же ее настроить?
- Нет другого средства, кроме самого видения. Смотри, пока не увидишь.
- Как я могу увидеть то, что сразу не вижу?
- Приглядись. Дай привыкнуть своему глазу к тонко материальному миру.
- Так вы полагаете, думаете, что духи материальны?
- Мы не думаем, мы видим.
- То есть, вы не умом спите, а своими глазами или руками?
- Мы видим сердцем.
- Это как? Вы чуете?
- Нет, видим. Мы ясновидящие.
- Значит, тот, кто ясно видит, - видит духов?
- Но как видеть сердцем? Мне не понятно, если только не толковать это словосочетание в символическом ключе как переживание того, что можно увидеть, будучи в образе.
- Ясновидение - это не фантазия, а реально (really) созерцание того, что можно увидеть сердцем. Сердце начинает вибрировать в унисон с гласом духа.
- Так это глас, голос, а не глаз.
- Это понятно, что голос, логос. Н его дыхание чувствует сердце, которое бьется в такт дыханию, вызывающему в глазах световые образы духов.
- Вот эту светомузыку вы и называете ясновидением, духоведением? По меньшей мере странно. Что за фантазия! Я готов согласиться с пониманием ясновидения как ясности ума, когда нет каши и тумана в голове. Но настроенность на игру воображения, которая, конечно, мотивирована желанием видеть, не есть простая интуиция ума. Для меня созерцание не как любование красотой природы, но как созерцание содержания сознания, внутреннее созерцание ведет к тому, кто есть во мне. Именно от него можно выйти к тому, в ком есть я. Кто же есть во мне, как не Я? Это Я есть не я собственно, но тот, кто лучше меня. Кто же это? Это тот, кого мы зовем душой.
Это наше второе Я как представитель бога-духа в нас. Можно было бы сказать, что это наше представление бога, его извещение, обращение к нам, откровение для нас в нас (в себе и для себя). Но это не просто отношение одной субстанции (бога) к другой (человеку), это тоже инстанция как внутренний человек. Когда человек медитирует он обращает свое внимание на того, кто есть в нем и кого он воспринимает, как самого себя. Он ли это?
Символ ли это, душа, себя, знак отношения к самому себе? Конечно, и так можно заниматься само-представлением, представлять себя себе же. Но правильно ли это? Душа есть не просто отражение, которое мы находим в сознании как зеркале, когда зеркало отражается в себе посредством другого зеркала. Что является другим зеркалом, как не слово, в котором отражается мысль? Слово держится на кончике языка, тогда как мысль срывается с ума и приземляется в языке. Не есть ли это превращение как раз функция, действие души внутри нас?
Глава пятнадцатая. Опостылевшая работа
Впереди новый учебный год, но нет ни малейшего желания работать. И почему? Не потому что надоело заниматься со студентами философией или обсуждать философские проблемы на кафедре. Все это можно перетерпеть, сжав зубы. Я давно уже привык делать вид, что мне нравится это делать. В действительности, философией следует заниматься наедине с самим собой, чтобы понять, чем ты занимаешься. Творение и созерцание смыслов любит покой и тишину, требует уединения и бежит от суеты, которой полна болтовня с учениками и коллегами. Тогда почему нет желания? Потому что приходится заниматься не только философией, более того, не столько философией, сколько придуманными учебными дисциплинами.
Причем, придуманными не мной. От них нет никакого толка ни студентам, ни тем более мне, но только один вред для незрелого или перезрелого сознания.
Мало того, есть планы и отчеты, которые отнимают время, необходимое для размышления. В них, в этих планах и отчетах по философии, нет и не может быть, по понятию, даже тени философии по причине их бюрократического характера. Вот и приходится мне лишний раз рефлексировать и об этом тоже, не забывая о том, что философия есть медленное приготовления к смерти в свете того, что бюрократия – это смерть философии.
Поэтому я вынужден заниматься размышлением на самом занятии. Ведь мне просто не дают медитировать на рабочем месте в другое время. Это довольно затруднительно не только для меня, но и для студентов, ибо приходится экспромтом вести занятие, исполняя философскую импровизацию на заданную тему, как в джазе. Конечно, это даже приятно, но такая импровизация невольно отвлекает мое внимание от самих студентов, и я меньше уделяю им внимание, чем если бы «гнал напропалую» готовый материал на лекции.
Между тем лекции перевели в видеоформат в качестве контента по адресу учебных дисциплин в интернете. Поэтому мне приходится на семинарах в аудитории вкратце повторять в живом виде то, что лишь некоторые из студентов усвоили, разглядывая мою виртуальную симуляцию на своем мониторе.
К тому же ныне пошел уже не тот студент. Он не слушает преподавателя, а занимается своим гаджетом. Это не только игрушка для него, но и
