Работа

развлечениях.
        Так рождалась математическая теория игр. И в религии, которой Паскаль посвятил себя, отказавшись от светского образа жизни в результате несчастного случая, он остался математиком, предложив свое знаменитое пари. Это математическое доказательство бытия бога, так сказать «аргумент от вероятности». Суть его вкратце такова, как я понимаю его. Может быть, понимаю не вполне точно. Но я далеко не математик. Хотя мое занятие философией весьма близко математике, но не тем, что философская (логическая) строгость понятия напоминает математическую точность числа, чем не преминул воспользоваться Эдмунд Гуссерль, перейдя от математики к философии в попытке осуществить мечту Канта сделать философию наукой описания феномена сознания. Тогда чем? Тем, что философия занимается отношением даже больше математики, которую интересуют не сами материальные предметы, как другие науки, а отношения между ними, которые можно отнести к отношениям между переменными величинами и пределами в числовом значении (выражении). Только в философии имеется в виду ума сугубое отношение, то есть, отношение самого отношения. Это отношение сознания к самому себе. С философской точки зрения сознание находится в реальности, в бытии и относится к нему, как явление самой реальности себе сознанию. Оно есть сознание реальности. Но оно одновременно есть и то, в чем есть бытие. В этом внутреннем качестве сознание не просто отражает реальность мира вне его, но и порождает свою реальность, свой мир сознания, творит ее как феномен.
        Однако вернусь к пари Паскаля. Он задается вопросом о том, есть и смысл в вере в бога? Он находит смысл в шансе, который дает религия верующему. Паскаль начинает свое рассуждение, как математик, от противного. Если ты не веришь в бога, то ничего не потеряешь в случае его не-бытия. Но что ты выиграешь, если он есть? Тоже ничего. Но в противном случае, если он есть, ты проиграешь абсолютно все, конечно, при условии, что бог действительно есть и вера в бога предполагает бессмертие не только бога как творца, но и души его творения, согласно принципу аналогии. В рассудочном оправдании (доказательстве) веры в бога слишком много «если» (условий), поэтому математика еще никого не сделала верующим, нет, не в число (случай математической интуиции как аксиоматичности), а в бога, если только для математика число не есть бог. Ведь первоначальные математики-пифагорейцы верили в то, что вещи есть числа, то есть, они сводили относящихся к отношениям. Такая относительная религия есть у некоторых математиков. Она может привести к том, что относительность будет возведена в абсолют. Но для этого не обязательно быть таким математиком, как создатель теории относительности. Слава богу, что он не потерял физической интуиции понимания религии как космического чувства.
        Для того чтобы возвести относительность в абсолют, сделать условное безусловным, достаточно стать ритуальным, бытовым человеком или чиновником-бюрократом.
        Но самому Паскалю было мало одного своего пари для укрепления веры. Он увлекся мистикой. Однако для меня важнее его мысли, чем числа и чувства. Но где они не у Паскаля с его мыслящим, а огненным, верным кустом, а у Достоевского с его идиотом в романе. Есть ли в нем, в этом идиотском романе, что-то еще, помимо идиотизма? Ну, конечно, есть еще персонажи. Как правило, бывает в бульварных, уголовных романах Достоевского, это все честолюбцы и сластолюбцы, люди продажные и лицемерные. Но в присутствии безобидного идиота, который никого не может обидеть, они делаются циничными и показывают свое подлинное лицо. Он нужен им в качестве унитаза, чтобы облегчиться, слить в него из себя всю грязь, которая скопилось в их нечистой душе и дурном теле.                  
        Более пристойным было бы сравнение идиота с умывальником, которым люди пользуются, как своим духовником, которому исповедуются, то есть, говорят то, что им мешает жить, и тем самым душу освобождают от всякой нечисти: “Dixi et animam levavi”. Да, не слишком милосерд к своему герою автор, талант которого критик назвал «жестоким». Так Достоевский пользуется своим героем как скальпелем, вскрывая им болячки и язвы нравов окружающих его персонажей.           
        Вместе с тем, автор пытается с помощью идиота как своего рода постороннего цивилизации естественного человека показать образ «положительно прекрасного человека» в качестве наследника культурного Робинзона эпохи Просвещения. Но Достоевский был дитем своего времени. И поэтому для него идеальным человеком был не дикарь просветителей, что, согласитесь, ясновидящий читатель, есть просветительский парадокс, который можно объяснить только тем, что дикарь есть идеальный объект для просвещения. Именно на нем моно испытать сверхзадачу просветителей -рассеять светом знания саму тьму дикого невежества.
        Как раз дикарь был естественным, простым существом, не испорченным еще сложной цивилизацией в качестве результата исторической суеты как серии ошибок. Есть и такое негативное понимание истории, которая учит тому, что ничему не учит. Как может научить тот, кто постоянно ли часто ошибается и не извлекает уроков из своих ошибок. Кто это? Это «вечный студент», двоечник. Сколько его не учи, все равно не научишь. Такая неразрешимая проблема как раз и может мотивировать просветителя преодолеть упорное сопротивление предрассудка просвещению как распространению знания посреди власти тьмы, бросает ему личный вызов, на который обязан ответить просвещенный человек.
        Но Достоевский жил уже в иную эпоху. В эпоху развития промышленности, в которую мало оставаться естественным человеком, но следует еще быть человеколюбцем. Кто же является идеальным, примерным («розовым») человеколюбцем для романтика, каким был Достоевский? Разумеется, не естественный человек, а сверхъестественный, Иисус Христос. В этом Достоевский шел дальше своих кумиров: Мигеля Сервантеса с его Дон Кихотом и Фридриха Шиллера с его разделением поэзии на наивную и сентиментальную. Достоевский склонен быть сентиментальным.  Его интересовала не красота, а впечатление красоты, переживание того, как она отображается в душе, представляется поклонником ее таланта, дара. Красота – это дар, который следует не только сохранить, но и преумножить своим творчеством, произвести самому. Кто как не идиот может послужить удобным материалом для творчества, рождения с чистого листа? То вам не дикарь, уже полный массой темных предрассудков. Это сама чистая доска (tabula rasa) сознания.
        И вот тут в связи с Достоевским меня заинтересовало не космическое чудо, которое волновало Альберта Эйнштейна, а философское чувство. Не сентиментального ли оно характера? Когда мы становимся сентиментальными? Когда с жалостью вспоминаем о том какими мы были наивными, идиотами. Философское чувство в своем истоке сентиментально; оно вызвано припоминанием (анамнезом). Что же мы помним? Наивность, невинность. Виноватые вспоминают о своей невиновности. «Не виноватая я, он сам ко мне пришел»? Кто пришел? Разум. Разум делает нас виноватыми.  Виноватыми в чем? В том, что мы испорчены знанием жизни. Мы виноваты перед самими собой, теми невинными. Не только Адам и Ева виноваты, как наши предки, но и мы виноваты перед ними, как потомки, что продолжаем грешить.
        Самопознание и самосознание делают нас виновными. Но именно они, причиняя нам страдания, указывают страданием как средством путь к избавлению от него. Клин выбивают клином. Так средство становится целью. Такова природа философской рефлексии, философского чувства (сентиментальности) мысли. В размышлении человек изживает свою виновность, если понимает, что она такое. Он преображается и становится самим собой. С идиота все начинается «Каким же идиотом я был»!  С этого признания начинается долгий путь, длинною в жизнь, к отрезвлению и пробуждению сознания от сна бессознательного и опьянения этой самой жизнью.
        Жаждущие вечной жизни ослеплены, опьянены ей. Если и есть резон в жажде жизни, то не в вечной, ибо для человека она есть нонсенс, бессмыслица, а в еще одной жизни. Когда же и она подойдет к концу, то еще в одной и так далее до бесконечности. Это надо понимать в том смысле, что человек привыкает к жизни и без нее уже не может быть; он становится наркоманом жизни или, как алкоголик, уговаривает дать ему последнюю стопку: «еще одну и потом точно брошу, завяжу пить». Смысл в ожидании будущей жизни есть для тех, кто не пожил на полную катушку, как те подлецы, что «катаются, как сыр в масле». Именно для таких подлецов существует эта жизнь и этот мир с его подлыми законами. Из чувства справедливости следует одарить честных, но несчастных людей, еще одной, уже счастливой жизнью, но в другом мире, чем этот. Так думает человек, которому остается только думать и не грешить. Но еще более правильным, вернее, разумным, осмысленным будет предпочесть честную смерть подлой жизни, понимая, что тебя ждет не новая жизнь, если ты умер в полном сознании, а такое существование, которое не является ни жизнью, ни смертью, но тем, о чем говорил Будда. Однако его так и не поняли люди. Трудно объяснить, что это такое, и еще труднее им понять.
        Некоторые продвинутые в науке материалисты (кстати, есть и верующие материалисты, которые понимают бога чисто материально) утверждают, что мысль материальна. Но в каком смысле? Разумеется, не в буквальном, но в том смысле, что если нечто становится предметом мысли, то оно уже проявляется, а, значит, есть. Тем более если это как мысль материализуется в слове и реализуется на деле. Если же не думать о нем, то его как если бы (alz ob) и нет. Оно остается непроявленным, скрытым качеством, паттерном, тем, что скрыто, замаскировано самой реальностью. Не зря люди предупреждают об этом так: "не буди лихо, пока оно тихо".
        Не является ли таким скрытым качеством реальности и сам бог? Каким его видит, преподносит верующему взору ортодоксальное православное вероучение? Трехликим существом с одним телом? Неужели это легендарный дракон, сказочный Змей Горыныч? Таким может представить традиционного бога дикое, наивное, детское воображение примитивного человека из народа, которого с пеленок «кормили» народными сказками. Ему скажут: «Это богохульство. Бог есть не дракон». Тогда кто он есть? Существо? Нет, бог есть сверхсущий, сверхсуществующий, сверхъестественный. «Как это понимать»? – опять спросит взрослый ребенок, наивный, невежественный человек, то есть, человек, задающий такие детские (философские) вопросы, которые отбили напрочь задавать так называемым «грамотным», а тем более «образованным людям». Кто отбил то? Да, умники в рясах.
        Как же все же понимать? Да, как хочешь, как веришь, так и понимай. Вера – это большое хотение. Бог в таком хотении представляется больше всех сущих. Каких сущих? Живых и не живых, то есть, существ и вещей. Поэтому он находится над ними, выше их. Что же есть выше всего? Небо. Значит, он находится, сидит на небе, сверху всех и все, все видит. Луше сказать, что все находится в нем, а он во всем. Как это? Что, трудно представить? Тогда ты верь, и вера откроет