прошлом. А нынче - он игрок. Зависимость эта - непреодолимая. Пробовал лечиться, что оказалось пустым делом и стало даже хуже. После ухода из школы переехал сюда и пытался зарабатывать разными способами. Писал стихи, которые публиковало одно издательство. Тираж весь расходился и был маленький, но казавшийся стабильным, доход. Который и душу согревал, и матери отправлялся. Потом, очевидно, кто-то напел издателю о нём, и тот вдруг стал отказывать. Как и другие, так как "все эти медиакомпании так или иначе связаны друг с другом в городе". Публикации в интернете денег не давали. А если где-то случайно зарабатывал, то на всё-про всё это никак не тянуло. Однажды потерял сознание от голода. Потом добрёл до магазина подальше от своего дома, как смог, где попросту украл кое-что из еды. Из рук охранника удалось вырваться, отправив того в нокаут, о чём потом очень переживал... И вот там-то, в магазине, свидетелем потасовки случайно оказался Александр. Узнавший Максима по фотографии из книжки стихов, купленной им когда-то. Дальнейшее было делом техники. Уже вскоре Александр подкараулил его на улице, дал восторженный отзыв его стихам и сообщил, что был свидетелем случившегося у Макса с охранником. Шутливо так сообщил, но сразу стало понятно, зачем, так как тут же последовало предложение о взаимовыгодном "сотрудничестве".
- Мне только не хватало ещё загреметь в тюрьму. Мама этого не переживёт, а что будет тогда с сестрой - и подумать страшно в наше подлейшее время.
- А квартира - ваша?
- Да, досталась от тётки, маминой сестры. Одна комната с маленькой гардеробной.. Но мне большего и не надо.
- А ваша жена?
- Нет её больше со мной. И я её поддержал....
- Как же она не боролась за близкого человека?
Максим начал работать на Александра, согласившись со всеми его условиями и оповестив о своей главной проблеме.
- Он долго присматривался и "причитывался" ко мне и моему стилю. Давал деньги на квартиру и прочее, самое необходимое. Я их подкапливал и посылал домой.
Маша невольно улыбнулась при слове - "домой". Ей было приятно это слышать.
- Ну, да. У него же есть военная пенсия и какой-то небольшой бизнес.
- Торговля кормами для животных. Оптовая. Что ж, молодец. Только всё, что им написано... Я это читал! Там есть сюжеты, темы. Они есть, а толку от этого? Подходящих для них текстов у него нет. Возможно, и не будет, но он одержим. По-моему, эта болезнь куда хлеще моей.
- А давно вы пишете для него?
- Три года почти. За это время вышло три сборника небольшими, но повторными тиражами. На книгах - его авторство, меня нет. Возможно, он сам издаёт, за свои деньги. Не знаю. Главное, что покупают... Он, говоря об этом, раздувается, как..., как флюс в щеке.
- А игровые автоматы?
- Если справляюсь с составленным им графиком, получаю деньги... и проигрываю их. Но только их, а не те, другие. Я хоть и зомби, но пока - не до панихиды самому себе... Работа эта помогает оставаться какому-то самоуважению, что ли...Можете смеяться, не возражаю.
- Что тут может насмешить?.. А тексты - только ваши?
- Только. ...Парадокс в том, что он чувствует всё так, как акула - запах крови. Внутреннее ощущение негодного материала всегда работает у него безотказно, - Макс замолчал.
Маша терпеливо ждала продолжения. Она понимала, что этому человеку необходимо выговориться.
- Я же - не машина, не могу работать по его инструкциям, - Максим посмотрел на неё невидящими глазами. - Мне нужно вдохновение, поток соответствующих импульсов. А при давлении я интуитивно сопротивляюсь, бешусь. И тогда рождаются лишь тоска или бессмысленные вопли... Знаете, если жокей на скачках слишком уж добирается до боков лошади, до кровавых ран на них, то она может взвиться и сбросить седока, сломав ему шею. Александр - в курсе таких случаев. Поэтому для недопущения всяческих перипетий он предпочитает лишь длинные поводья. Старается не сильно перебарщивать... Но иногда из него лезет жуткая агрессия, которая опережает, что называется, внутреннее обоняние. И тогда он вылетает из своего привычного седла. А что в итоге? В итоге - он самый, пшик. Причём, казалось, ему бы тут как раз и развернуться, потрудиться хоть в описаниях своего негодования. Это ж какое поле для работы! Так нет же, он вытряхивает свои эмоции передо мной. И всё...
- А чувствует он эту негодность у чужого текста?
- Нет. Своего - в первую очередь. Он это прекрасно осознаёт, поэтому мне и платит.
- Платит? За походы в игровые залы?... А где находится этот магазин? Что с охранником...И когда именно всё там случилось, можете уточнить?
- Я видел однажды того охранника. Выглядел вполне себе... Да и не сворачивал я ему шею, - Максим назвал дату и адрес магазина.
- Книжки ваши очень хочу почитать. Напишите, пожалуйста, названия и фамилию Александра. Я её не знаю. - Маша помолчала.
- Мы с подругой попробуем как-то помочь. Хоть немного. Главное сейчас - это ваше лечение. И не возражайте, пожалуйста. Вам крайне не повезло на том, первом его этапе. А быстро даже блины получаются комом. Надо верить, - Машута встала и протянула руку, прощаясь. - Я вам звонила несколько раз на этих днях, безответно. Позвоню, как что-то узнаю. Прошу вас ответить мне, хорошо? - Она посмотрела на его опущенную голову. - Вы ещё очень молоды, талантливы и у вас есть семья, которая ведь надеется на вас.
- Хорошо. Я буду ждать звонка.
Машута была очень довольна продолжением этой истории. Потому что у них, в конце концов, что-то получилось. Для начала Ирине, превратившейся в "социолога для проведения опросов населения", удалось узнать, что магазин не обращался в полицию из-за отсутствия виденаблюдения и в силу прочих, явно не для постороннего уха и глаза, внутренних причин, а охранник давно работает где-то в другом месте. Это было колоссальным облегчением для Максима. Дальше подруга разузнала, где и кто из врачей занимается лечением игромании, после чего их подопечный был немедленно определён к тому, кто считался лучшим в городе.
Лечение предлагалось длительное, проходило трудно, подчас мучительно, иногда убивая надежду. Маша регулярно навещала и пациента, и нарколога, взявшегося помочь и настроенного на хороший результат. Для Макса время тогда то тянулось, крепко вцепившись в устойчивую и трудно побеждаемую страсть, как жало рыболовного крючка цепляется за пасть рыбёшки. То вдруг стремительно взмывало и летело на своих крыльях, длинных, как у стрижа. Постепенно он стал перевыполнять планы врача, а укрепившись в совсем не напрасном ожидании хорошего исхода, занялся в свободное от лечения время разными мелкими ремонтами - вначале у обеих подруг и их знакомых, а потом и дальше, по цепочке, как это водится в таких делах. Его то и дело нагружали, подчас и по вечерам, ведь выплачивание по принципу — кто сколько может, не вызывало возражений у скромного безотказного мастера на все руки. Мужчина оживал на глазах. Он сменил причёску, поправился и даже помолодел. К автоматам, естественно, не подходил, ссылаясь при патроне на желание завязать, чем немало его обеспокоил. Но продолжал "помогать" ему так же исправно и в срок, и не напрасно насторожившийся Александр поначалу как бы перестал доставать его своей "отеческой заботой" о потерянных Максом игровых возможностях. Маша тоже вовсю старалась, встречаясь с писателем и отвлекая его от Максима. Но все понимали, что сам он от своего раба не откажется, видя в нём лишь объект - одинокий, безвольный и беззащитный. И Машута готовилась к развязке, стараясь не загадывать. Но сценарии её возможного развития постоянно рождались в её голове. B итоге она решила обойтись без привлечения каких-либо законных по этой теме структур.
- Пусть всё пойдёт так, как отставному полковнику подскажет его рассудок, а возможно, страх или хотя бы опасения того, что мы же можем многое в его жизни пустить под откос.
- Рад, что вы именно так решили, - ответил Максим. - Как и должно быть. Я - взрослый человек, в подвале у него не сидел, пытан не был... Во всём виноват сам, даже в том, что вы с Ириной втянулись в это дело. Чтобы так помогать какому-то совершенному чужаку...
На следующий же вечер, в ресторане, состоялся разговор Маши с её ухажёром, когда довольный и даже блестевший, как единственная пуговица на шикарном пиджаке писателя, он уже окончательно расставил все точки и запятые в своём отношении к Маше. Съев мороженое, за которое заплатила сама, несмотря на бурное и недоумённое возмущение бывшего полковника, она показала ему текст, написанный Максом, который был ещё только запланирован к показу хозяину. Александр долго изучал переданную бумагу, но так и не справился с чувствами, прилившими многоцветной радугой к его лицу, да так, что её сияние чуть не сподвигло Машу звонить в скорую. Потом, швырнув деньги на стол, мужчина с грохотом отодвинул от него то, на чём сидел, и, не глядя на Машу, исчез. Машута, не совсем готовая к столь решительному концу, ещё некоторое время выжидала, прижав ладони к своим холодным щекам. Выйдя на улицу и не найдя машину своего уже бывшего знакомого, она улыбнулась, запрокинула голову и долго смотрела на звёздное небо.
С Максом они дружили до самой новой его женитьбы, после которой молодожёны переехали в родной городок его второй половинки.
... Она не раз пыталась вернуться к ощущениям, которые в вечер посещения полковника в гостинице поглотили её на берегу моря, заслонив всё вокруг, но что-то всё мешало, и едва пробудившиеся воспоминания не удерживались, а мгновенно улетали, как потревоженные воробьи, как бы сообщая Машеньке о её каком-то подсознательном нежелании приневолить себя проникать во всё это.
Между тем, приступы тоски уже почти не отпускали её. Казалось, они рождались в ней, чтобы раздавить её сознание, укротив любые волевые усилия справиться с ними. Набрасываясь, они уничтожали те импульсы сопротивления, которые она упорно выталкивала из себя и складывала один с другим в те короткие промежутки облегчения, наступавшего, когда депрессия отгрызалась от неё. Не уйдя, а убежав с работы пару раз в самые тяжёлые дни, она получила два выговора, после чего уволилась. Гниль, как она её теперь называла, засасывала настолько, что вскоре Машута почти перестала выходить. Вынужденное пребывание в своей комнате на время создало другую доминанту, и в Маше поселилась робкая надежда. Она даже воображала, как вернётся к работе. Но прошёл всего месяц, как гниль эта, видимо, адаптировалась и очухавшись, от души навалилась вновь.
- Я больше не могу и не буду, - сказала она как-то, поместив в эти слова всю ту муку, что по-хозяйски разместилась в ней, прорастив себя, словно ползучий сорняк, в каждую струнку Машиной стойкости. Пришедшее к ней решение показалось ей поначалу ничтожным, невозможным для Машиного характера с его жаждой, потребностью вложить содержание в свою простую скромную жизнь, но с каждым замурованным в её комнате чёрным днём эта жизнь просвистывалась, и ценность её неуклонно стремилась вниз, как обвисающая кожа. Обдумывая это, Маша вымеряла шагами своё обиталище, пытаясь оправдаться
