ингредиентов с поразительной точностью.
-Один раз только и ошибся, и то из-за соплей, - пояснил он, пристраивая лист в коридоре за бездверным буфетом, - А так – ни разу! Знаешь, эта страсть у меня с детства – сколько себя помню, кашеварить порывался. Батя ничего, терпел, но когда узнал, что я в кружок по рукоделию хожу, та-а-аких мне прописал! Ого! – он весело подмигнул, - Я цельный месяц на заду сидеть не мог! А вышивал я получше девок, особенно мне коты и кошки удавались…Я хотел на повара выучиться, но вроде как не солидно, и в учителя пошёл…
-Так ты – учитель? – удивился Василий Петрович.
-Ну, да, - кивнул Торбайчик, - Педтехникум в Тамбове по младшим классам с отличием кончил, а как устраиваться – место только трудовика было. Вот я почти тридцать лет в школе и проработал.
"Так вот откуда Торбайчик всё по дому делать умеет, - подумал Павел Васильевич, - и подставки для цветов, и табуретки, и полочки…"
-Ну! – радостно закричал бывший учитель с кухни, - Я ж говорил, что лапша!
-Куда ты в обуви впёрся? – шумел на него Петрович, - Не видишь, что чисто?
Павел Васильевич заглянул в кухню – действительно, раковина была пустой, а вымытые тарелки рядком стояли в сушилке; на обеденном столе красовалась клетчатая клеёнка, а на плите дымилась пузатая кастрюля с супом.
Огромный Петрович, перепоясанный полотенцем, с черпаком в руках был грозен.
-Чё ты ржёшь? – напустился он на товарища, - Лучше скажи, ты замазку купил? С окон сифонит – никакого тепла не напасёшься!
-Купил, - отозвался Павел Васильевич, стаскивая ботинки, - А ты давай домой собирайся. Погостил, и будет.
Петрович всем своим грузным телом прирос к дверному косяку.
-Ты что, выгоняешь меня? – спросил он таким жалостливым голосом, что Павел Васильевич еле удержался от смеха.
-Не выгоняю, - пояснил он с улыбкой, - Просто Ритке так тебя не хватает, что она подружек своих ко мне подсылать затеяла.
Теперь пришла очередь смеяться Петровичу – узнав, в чём дело, он хохотал до слёз, и было видно, что рассказ о потенциальной покупательнице доставил ему удовольствие. Знать, что ты нужен женщине – приятно каждому мужчине. Знать, что ты нужен женщине, с которой прожил не один десяток лет – приятно вдвойне. Петрович этого не отрицал, но возвращаться к Ритке отказывался:
-Она мне последний раз столько доброго наговорила, - он доставал стаканы из навесного шкафа и в каждый для порядка с шумом дул, - что верить я ей больше не могу. Я лучше к Машке жить пойду. А чего? – он посмотрел на Торбайчика, - Баба она сурьёзная, экономная, и дом у ней имеется, правда, далековато отсюда…
-На Садовой, - напомнил Торбайчик, разрезая булку хлеба на удивительно ровные куски.
-Ага, - кивнул Петрович,- но мы же с тобой , Паша, собаки бешенные, нам и сто вёрст – не крюк! Конь мой со мной, я – весь здесь, - он широко расставил руки, показывая всего себя, - Мне и осталось-то гараж продать да сюда переписаться. А на гараж у меня покупатель имеется – сосед из 120-ой давно канючит : «Продай!» да «Продай!». Так что я – не ты, из меня квартирного Казановы не получится, как не старайся! – захохотал он, Торбайчик подхватил, а Павел Васильевич опустил голову – его хорошее настроение вмиг улетучилось.
Обедать ему расхотелось – ему вдруг захотелось думать об Ольге и испытать ту сладкую негу в груди, которая так тревожила его ещё прошлой ночью, но пропала, а куда – неизвестно. Он прошёл в зал и улёгся на диван. В голове шумело, а веки полыхали пламенем, едва он сомкнул их. Отчаявшись затащить друга за стол, Петрович и Торбайчик уселись трапезничать сами, лишь Петрович бросил через плечо:
-Не нравишься ты мне, Паша! Какой-то ты не такой!
А какой? Павел Васильевич вспомнил свой последний разговор с невесткой, вспомнил, как он выгнал из квартиры женщину в красном плаще, как он пнул дверь квартиры старой сплетницы Семёновны, как он нахамил незнакомой женщине в аптеке, которая оказалась такой милой попутчицей в автобусе, и ему стало не по себе. Стыдно не стыдно, а так…Словно и в самом деле он стал другим, не таким, как прежде.
Он повернулся на бок и посмотрел в тёмный экран телевизора. Порылся рукой в одеяле и нащупал пульт, надавил кнопку. Экран вспыхнул синим цветом и пустил сверху две сверкающих тонких полосы. Послышалось высокочастотное сипение. Изображения не было.
-Антенну настраивать надо! – послышался голос Петровича, - Прицепили её абы как, а оно…
-Повыше, повыше поднять надо,- советовал Торбайчик, - кабель-то гля, какой длинный! Хороший кабель. Мы вон там дырочку просверлим и по верху пустим, и всё ништяк будет!
-Паш, – окликнул его Петрович, - слышь, ну, ты чё, как не родной? Давай махнём по писярику и айда антенну настраивать, а?
-Не хочу! – буркнул Павел Васильевич, отшвырнул пульт в сторону и уткнулся лицом в подушку.
-Ну-у-у, не хочу! – передразнил друга Петрович, - Я, может, тоже не хочу, а приходится! Паш! Ну, ей-Богу, а? Ты чё, из-за риткиной подружайки расстроился? Тоже мне, нашёл об чём думать! Ты вот полчаса с этой крысой собачился, а я всю жизнь с такой живу…Паш! Ну, я только с тебя пример брать собрался, а ты опять – размазня…
-И я собрался! – поддакнул Торбайчик.
-Нет, Витя, ты не обобщай, ты – сам молодец! – грохотал Петрович, - Нам до тебя, как на лягушках – до Китая. Вот решил ты свою бабу на строгаче держать…
-Так учу ведь! – с готовностью отозвался Торбайчик.
-Во-о-от! – соглашался Петрович, - Захотел – пришёл, захотел – ушёл. Так с ними и надо…А я б на пашкином месте этой риткиной лохудре пенделя хорошего отвесил и с лестницы спустил…Не, Витя, - заговорил Петрович тише, но Павел Васильевич всё равно его слышал, - дело тут не в лохудре. Чё об них переживать? Тут всё гораздо глубже…
-Да-а-а? – зашипел Торбайчик, переходя на шёпот.
-Да! Вот в чём наша беда, Витя? Почему у нас вся жизнь раком, а? – вопрошал Петрович.
-Почему? – вторил ему Торбайчик.
-Всё дело в неправильном понимании бабской сущности, - вещал Петрович, - Баба, Вася, сколько бы ей не было лет, и в Африке баба. Мозг у ней так устроен, чтоб мужика захомутать, а надо ей это или не надо – это дело десятое. И вся сила у них – в хитрости, а наша – в правде! Вон, видал, как Пашку корёжит? Это от правды!
-И-и-их! – шипел Торбайчик, а Павел Васильевич рывком сел на диване, рывком поднялся, рывком натянул на себя куртку и заглянул в кухню.
-Хорош заседать! Айда антенну настраивать! – сказал он, развернулся и вышел из дому, пересёк двор и вошёл в роняющий помертвевшие листья на землю, застывающий сад.
Часть дикой поросли чернослива и вишняка, заполонившей в недавнем времени почти всё свободное пространство между стволами яблонь, была выпилена и сложена в кучи, под которыми крысы моментально обустраивали ходы. Куда вели эти тоннели, было неизвестно – то ли к дому, то ли под сарай, то ли на соседский участок, где водились куры, но длинный кол уходил в лазы почти целиком, и засыпать их землёй было бесполезно – крысы тут же вырывали новые с неимоверной скоростью.
Верный, завидев хозяина, бросил все свои собачьи дела и устремился вслед за ним, попутно обнюхивая кучи. Крысы – неизбежное зло там, где есть хозяйство, а гонять соседских кур со двора решением проблемы не являлось, но к собачьей службе имело прямое отношение. Однако сопровождение хозяина было задачей первостепенной, и маленькие лапки старательно семенили по седой траве.
-Ну, и зачем нам столько земли? – вопрошал Павел Василевич своего пса, останавливаясь перед огромным лоскутом огорода, чернеющим под серым небом. Но если Верный и знал ответ на этот вопрос, то молчал, то и дело дожидаясь хозяина, ноги которого, обутые в простые ботинки, сползали с тонкой тропки, разделяющей соседские владения, в чёрную, склизкую борозду. Ботинки в данном случае были самой не подходящей обувью - к концу огорода они обросли комьями чёрной липкой грязи, и Павел Васильевич с облегчением выбрался на спасительную сушь луговины, поросшей мелким кустарником и отдельными деревцами.
Удивительно, но в многообразном мире луговых трав, покорно погибшем всеми своими наземными частями почти полностью, завидной жаждой жизни выделялись одуванчики – розетки с зелёными резными листочками настойчиво лезли сквозь сухостой. Рискуя замёрзнуть в любую из осенних ночей, они спешили произвести как много больше себе подобных, не растрачивая силы на стебли – шарики цветков располагались прямо посередине розетки, и этот сорняк привносил в серость осеннего дня немного ярких красок.
-Всё, как у людей, - усмехнулся Павел Васильевич, - на безрыбье и рак – рыба!
Он нащупал в кармане плаща последнюю, шестую рыбку и свободно зашагал к виднеющейся впереди речке Тростянке – берущая своё начало от нескольких ключей, она легко бежала к Старому Хопру, окаймляя деревню, названную в её честь, местами сжимаясь до половодных размеров слепого ручья, местами запрудно разливаясь по равнинам и овражьям, обрастая по берегам своим высокими камышовыми травами и кустистыми деревьями. В том же месте, куда направился наш герой, Тростянка имела отлогие берега и совсем небольшую ширину – перепрыгнуть её было невозможно, но торчащие из воды тёмные топляки говорили о том, что когда-то здесь был мостик, ведущий на большой луг.
Павел Васильевич остановился возле реки и посмотрел дальний край луга, по которому полз, словно огромная гусеница, товарный поезд, огибая подножие балашовских владений. Город имел по-прежнему сонный, равнодушный вид.
«А может быть, и я всегда был таким – сонным и равнодушным? – подумал Павел Васильевич и вытащил из кармана последнюю золотую рыбку. Вот не казалась ему рыбка рюмкой, хоть ты тресни! Да из них и не пил никто никогда, наоборот, Вера берегла их…чтобы потом их били, дарили, обменивали…
Павел Васильевич провёл пальцем по золотистым плавничкам. Он вспомнил всем известную сказку и усмехнулся – у старухи была всего одна рыбка, да настоящая, а у него их было шесть – фарфоровых, и на что он надеялся? На то, что они помогут продать квартиру? Или заставят сыновей уважать его? Или подарят ему любовь молодой женщины по имени Ольга?
-Больно много захотел ты от простых фарфоровых рюмок, Паша…
Удружила старая перечница Семёновна! Подсказала. Ведь не будь этих золотых рыбок, ничего и не было бы. Стояли они столько лет на полке, никого не трогали, и её сто лет простояли бы…ну, или пролежали бы в коробке. Да только нет у него ста лет в запасе, даже и четверти того нет, так зачем всё так поздно, а главное, почему?
Павел Васильевич вздохнул и воровато оглянулся. Его взору представился ряд огородов и строений – домов и сараев, густо обсаженных деревьями, листва которых, золотистая и бурая, основательно поредела, обнажив сети ветвей, усеянных чёрными, каркающими точками. Кое-где виднелись маленькие фигурки сельчан, занимающихся своими домашними делами – кто-то катил полную тачку, кто-то сгребал в кучи сухую траву, кто-то гнал кричащих гусей, облепивших капустные кочаны. То тут, то там лаяли собаки, и Верный внимательно прислушивался к пламенным речам своих соплеменников, смешно двигая ушами.
-Врёшь! - Павел Васильевич подмигнул Верному, - У каждого свои рыбки…Плыви!
Он разжал кулак и взмахнул рукой. Шестая рыбка сверкнула
